Последний Воин Духа

04. Взмах шариковой ручкой перед хлевом обыденности.

Взмах шариковой ручкой перед хлевом обыденности

Последние несколько дней перед Новым Годом Джон провёл преимущественно дома. Он лишь изредка выбирался в парк подышать свежим морозным воздухом и, может быть, почувствовать прилив вдохновения. Даже с Уолтером они встречались лишь однажды – совершить небольшую прогулку. Временное затворничество Джона было добровольным. Совет больше пока не собирался, и хотя его несколько раз звали на дружеские чаепития и беседы, он неизменно отказывался, мотивируя тем, что ему необходимо побыть в полнейшем одиночестве. И, надо сказать, ему это вполне удалось. Родители не трогали его, погрязнув в каких-то будничных заботах и приготовлениях к празднику. Его даже не спрашивали, будет ли он отмечать Новый Год дома. А он и радовался тому, что можно хотя бы неделю побыть дома в полном одиночестве. Занятия в колледже тоже уже закончились. Повсюду царило предпраздничное настроение – разукрашенные окна и витрины магазинов, люди бродят по улицам в приподнятом настроении, елочные базары дышат свежестью настоящего зимнего леса. Всё везде напоминало о наступающем в самом скором времени празднике. Джон тоже ликовал – но больше внутренне. Его как всегда мало волновала суета и маета вокруг, а сейчас он и вовсе сосредоточился на духовной жизни. Ему хотелось подвести первые итоги его Пути, понять, осознать и объять, что же изменилось, что прибавилось и укрепилось в нём за последнее время. Ведь произошло столько перемен! Некоторое время назад Джон стал записывать свои мысли в тетрадку – это было что-то наподобие дневника. За вычетом того, что само слово это – «дневник» – Джону совсем не нравилось. Ему казалось, что от него веет какой-то серой повседневностью, как то: «сегодня ходил туда-то, завтра буду делать то-то». Он просто ставил даты и писал рядом свои мысли и чувства – то, что накопилось за день или более. И некоторые нерядовые события – а в то время жизнь его и состояла сплошь из событий такого порядка, хоть Джон до поры и не осознавал этого. В частности, он писал: «Мне кажется, главным для личности является свобода и раскрепощённость; в этом же мире всё делается, чтобы воспрепятствовать этому. Люди создали свой мир и подогнали под него науку и самих себя. Отсюда все наши беды, так как мы не в ладах с природой, которая уже восстаёт против нас. Я не хочу жить в таком мире, я хочу быть единым с природой и любить всех. Но это не так просто: люди выстроили огромную стену, отгородив свой воображаемый мир от настоящего, того, в котором мы должны жить в гармонии и счастье. Так, значит tear down the wall![1]». Всё чётче и ярче вырисовывалась перед Джоном ужасающая искусственность жизненного уклада людей. Осколки большой картины постепенно складывались в единую осмысленную мозаику, в которой многое было из воспоминаний ещё недавнего детства, но всё же значительная часть – недавние переживания, выстроившие фундамент для нового мировоззрения. Теперь Джон осознавал, что всегда задыхался в тех рамках, в коих держали его родители, социум и система. И если раньше ему только по-детски не нравился грязный, загазованный город, высокий бетонный забор вокруг их дома и постоянная навязчивая «забота» со стороны родителей, то теперь он знал истинную причину всего этого. Все эти на первый взгляд несвязанные между собой вещи были элементами одной Системы – нерукотворного роботехнического организма зомбирования, созданного для подавления любых проявлений инакомыслия и отклонений от принятых норм; организма, работающего на врождённых человеческих инстинктах, таких как размножение, самосохранение, стадное чувство. И Джон, зная это, свято верил в то, что всё это можно исправить, он верил в самое лучшее, что на самом деле есть в сердце каждого человека, но забито, запрятано там самими людьми по велению этого беспощадного, деспотичного организма – Системы. И Джон был всепоглощающе счастлив, что вот это «лучшее», спрятанное и в нём, каким-то образом пробудилось, заявив о своих правах на существование, ухватило свой шанс, этот выигрышный лотерейный билет с ничтожно малой вероятностью выпадения нужной комбинации. Однако, Джон тогда не считал, что это лишь «счастливый лотерейный билет». Он верил, что каждый может проснуться, переродиться, но для этого… Не для этого ли они с друзьями и создали свой Союз? Ведь чуть расширив щель в заборе, через которую разглядываешь реальность, где разрешено видеть мир только под одним углом и в одном цвете, можно узреть совсем другую картину, зачастую прямо противоположную привычной чёрно-белой. И даже становятся видны уязвимости и слабые места в самой Системе… Система – это живой организм, крепкий как тысячелетняя скала, но она родилась не раньше рода человеческого, а значит, может быть побеждена ещё при жизни оного…

В эти предпраздничные дни Джон прослушал много музыки, для которой раньше не всегда хватало времени или сил. Последним его открытием и любовью стала группа The Kinks. Слушая милые, местами немного детские фантазии Рэя Дэвиса, Джон чувствовал в них некую мудрость, крывшуюся под очарованием несложных мелодий и не слишком заумных текстов – например, его поражал альбом «Something Else». Джон прислушивался даже к тем текстам, что не поражали его сразу – он уже понял, что автор «Sunny Afternoon» и «I’m Not Like Everybody Else» в любом случае достоин того, чтобы к нему прислушивались повнимательнее. Теперь он услышал, наконец, песню, которую ему пел Уолтер – “Do You Remember Walter” – она действительно потрясающе звучала. Вместе с этими песнями-зарисовками Джон улетал в неизведанную доселе волшебную страну, из которой так не хотелось возвращаться назад… Но когда он прослушал альбом «Артур», он окончательно осознал, что Кинкс теперь в ряду его самых родных и любимых групп. «Вместе с этим диском заканчивается славная эпоха 60-х», – думал он. Это был последний, отчаянный крик – «Brainwashed», «Young And Innocent Days»… Познакомился Джон и с творчеством таких исполнителей как Simon & Garfunkel, Bob Dylan, различными бит-группами. И везде, в каждой песне, в каждой ноте и в каждом аккорде находил он сочувствие и подтверждение тому снежному комку какой-то неведомой силы, нарастающей в нём. Он почти физически ощущал как этот комок словно увеличивается, трогается с места и катится с горы, набирая скорость. Джон впитывал все эти причудливые и одновременно простые мелодии, слова, идеи, они переполняли его сознание и уже не могли уместиться в обыденных привычных рамках восприятия. Длинные психоделические композиции Пинк Флойд уносили его далеко; в этих ночных полётах он парил над бескрайними просторами, полями, реками, лесами, кружил между звёзд и вселенных, проваливался в чёрные дыры, выныривал в других измерениях и иногда возвращался назад, но затем лишь, чтобы переставить диск на проигрывателе. Он был безмерно благодарен Уолтеру за знакомство со всей этой замечательной музыкой, да что уж там, и не только музыкой… Просмотрев несколько видеозаписей концертов, а точнее хэппенингов тех лет – в клубах UFO и MARQUEE средины 60-х, Джон просто терял связь с окружающей реальностью. Как ни старался он, не в его силах было осмыслить всего происходившего там – всего этого нагромождения света и звука, где в одном зале могли выступать сразу две группы в разных концах зала, где торжествовала эстетика «здесь и сейчас», царил небывалый дух спонтанного вдохновенного творчества и свободы вообще. Ведь зная только людей своего времени, своих одноклассников, соседей, родителей, учителей, сложно даже просто представить, что некогда было совсем иное время и иные люди с иными ценностями и иной верой. Там, на этих спонтанных андеграундных хэппенингах никто не чувствовал себя лишним – напротив, не являясь каким-то признанным поэтом или писателем, музыкантом или художником, можно было влиться в общее действо и приблизиться к каким-то вселенским истинам, пропустить их мудрость через себя. И все стремились к этому свету, что проходил через то время красной нитью. Любимой фразой тогдашних хиппи было «Ты, врубаешься, чувак?[2]». И Джону казалось, что он «врубается», «въезжает», что он понимает, в чём здесь суть. Люди своим примером показывали возможность совершенно иной жизни и иного мышления, мировосприятия. Они противопоставляли себя обществу потребления – но не с оружием в руках, не с призывами к революции или кровавому бунту. Они доказали, что существует совершенно иная реальность, стоит только человеку захотеть сделать шаг в сторону от протоптанной дорожки, посметь взглянуть на жизнь под другим углом, попрать нелепые условности, издревле существующие в так называемом цивилизованном обществе – и всё засияет! Точно у Барретта – “You only have to read the lines, they scribbled in black and everything shine![3]”.