Последний волк

Последний волк

Меня зовут Минерва и я шлюха. Нет. Вы правильно прочли. Я действительно шлюха с именем древнеримской богини, располагающая пятилетним стажем работы в профессии. Разумеется, я такой не родилась и пока училась в школе для благородных девиц, рисовала портреты своей чокнутой семейки или музицировала на фоно, то ни о чём таком не думала. Иначе я была бы гейшей, потому что умела почти всё то же самое, что они. Разве что притворяться часами изысканной я не умела и вряд ли когда-нибудь научусь. Зато научилась зарабатывать на краткосрочном притворстве.

В кармане моей заячьей шубки лежит скомканная сотенная купюра, что по нашим временам довольно неплохо. Сама шубка стоит триста, а я стою сотню за час дарёной любви. Да-да, именно любви. Девушки думают, что любовь это нечто возвышенное. Я их расстрою. За ту же самую любовь, которой занимаются с вами парни, а потом мужья, одинокие мужики платят девкам вроде меня. Особенно смешно, когда семейные устают от вашей любви и прячутся от вас в моих объятьях. Знаете, почему? Потому что я для них понятней. Дал деньгу – получил результат. С вами же, девоньки, ничего очевидного. И это мужчин жутко бесит.

Когда-то и я любила искренне и нежно. Я ведь не родилась шлюхой. Вынуждена это повторить, чтобы попутно в ваших наивных головках уложилась одна мысль: женщин шлюхами делают мужчины. Как же так? Как такое возможно? А вот так. Наша наивность рождает в сильном поле уверенность, что можно поступать с нами, как угодно. Мы ведь всё равно не поймём к чему идут отношения, правда?

Под подошвами моих пятидесятирублёвых полусапожек хрустит снег. Серп луны следит за мной беспристрастно, как и всегда. На нём и повеситься не грех, когда всё достанет. Может быть, я так и сделаю. Холод меня мало волнует. После часа горячей мужской «любви» - на самом деле пыхтения и кривых рож – можно отправиться с распахнутой шубкой на железнодорожную станцию, сесть на электричку в Столыпинск и не заметить холода. Всё кончено. Не в пошлом смысле, хотя и в пошлом тоже. Минерва сделала своё дело, Минерва больше не нужна. Я и в Столыпинск попала также.

Тогда я училась в институте благородных девиц, лучшем в стране. Родители поднатужились и отправили свою доченьку в Москву, как ракету в межзвёздное пространство. Думали, что справлюсь со своей миссией без их помощи. Я же училась всю свою жизнь! Нужно лишь продолжать в том же духе. Но я не хотела продолжать. Я вырвалась из родительских пенат, круговорота постоянных занятий и ментальной дрессировки. Я хотела мужика. До скрежета зубовного хотела. И, будучи тогда ещё совсем робкой, ждала.

И мужчина появился. Ещё бы он не появился. Во мне было всё, что нравится этой похотливой сволочи: миловидное личико, подтянутая грудь, фигура похожая на гитару. Чем не муза для поэта? Только мой был не поэтом, а военным. Ухаживал топорно и прямолинейно, зато хорошо играл мускулами. Мне это нравилось. Грубая сила порой влечёт куда больше утончённости. Кажется, что за грубой силой кроется что-то ещё. Однако, девоньки, порой там не кроется ничего кроме тупого, пошлого, зашоренного ума.

К слову о зашоренности, мужское население Бряковки, как сговорилось, и состояло сплошь из бобылей. За ночь даже самая ленивая жрица любви могла одарить лаской пятерых крепких деревенских мужиков. Те даже готовили на радостях, лишь бы ты задержалась подольше. Я принципиально не ела. Мало ли какую травку положит в суп деревенский мужик, чтобы удержать? На ночь задержишься, женой проснёшься. Мне того было не нужно. Однажды я уже доверилась мужчине и жестоко за это поплатилась.

Прежде, чем понять окончательно с кем имею дело, я вложила этому Македонскому все карты в руки. Мы должны были пожениться. И казалось, хорошо идёт дело, да только казалось. На уговоры мне понадобилось несколько месяцев, потому что единственным интересом военного было моё тело. Правда, узнала я об этом только потом, когда стала не нужна.

Родители моего милого завоевателя сказали, что девушка, бросившая институт, не подготовлена к жизни и легкомысленна. Андросу запретили сочетаться браком и общаться со мной. Казалось бы, конец? Конечно, нет. Этот кобель возвращался ко мне в третьесортную квартиру, чтобы получить свой вожделенный сахарок, побаловать себя. Считал, что имеет на это полное право, раз оплачивает мне жильё и скрывает от родителей. Тогда-то я и поняла какая она, мужская любовь.

Стоило заикнуться о том, что меня такие отношения не устраивают, и я оказалась ни с чем. Андрос Македонский наотрез отказался оплачивать обратную дорогу в Московию. Это бы и не помогло в случае, если я попыталась восстановиться в университете. Пришлось бы начинать сначала. Отношения обострились ещё сильнее, когда милый военный перестал оплачивать жильё и арендаторша начала, сначала вежливо, потом с применением эвфемизмов, а потом и грубо меня выставлять. Нужно было зарабатывать на жизнь. Но как? Я никогда этим не занималась.

Самые догадливые сейчас в унисон начнут причитать, что это не повод становиться шлюхой. Конечно. Можно стать ночной бабочкой, жрицей любви или представительницей древнейшей профессии. Я предпочитаю не застить себе глаза мишурой, чтобы отчётливо помнить, как выглядит лицо реального мира. К тому же, шлюхой я стала не сразу. Потребовалось время.

Брошенная институтка судорожно искала хоть какую-нибудь работу. Я умела музицировать, рисовать, танцевать, писать стихи, знала несколько языков, но… Таких в моём поколении было под девяносто процентов. Мода на культуру и образование дала свои всходы, сделав меня дорогим, но решительно бесполезным товаром. Оттого и цена моя стремительно снижалась. Потом началось время прикладных профессий: прачки, швеи, секретари… Везде платили мало. Хватало только на маленькую комнатушку на чердаке, куда меня пускали жить под большим секретом (исключительно из жалости, настолько я запаршивела).

В тогдашние ночи я любила сидеть на скрипучем стуле и читать в свете керосиновой лампы о лучшей жизни, пока в открытое окно врывается ночное небо. Предел мечтаний. Ветер вальсирует со снежинками, учтиво доносит до моих рук и усаживает на кожу. Меня больше не пугали ни голод, ни холод. Они стали моим друзьями и вечными спутниками. Я чувствовала, что в лёгких скапливается жидкость, что, если так пойдёт и дальше, я скоро умру. Даже это меня не пугало. Гуляя по крыше многоэтажного дома, на чердаке которого жила, я изредка поглядывала вниз. В такие моменты смерть казалась чем-то нормальным, само собой разумеющимся и даже способным принести покой. Вот тогда мне действительно стало страшно.