Последняя склянка

Последняя склянка

Урожай в том годе, скажу я вам, случился отменный. Особенно, что касаемо, огурцов.

Впрочем, тёщу мою, Веру Ильиничну, человека исключительной хозяйственности, такой поворот дела не испугал. Подсобрав по родне, да по соседям пустые банки, она решительно принялась за заготовку, всякий раз приговаривая: “Много не мало, зимой всё подберётся”.

     Я и супруга моя Настя были, понятно, мобилизованы на эту барщину: Настя бегала по огороду, собирая треклятые огурцы, укроп и смородинный лист, а я, обустроившись на кухне, закручивал банки и сносил их в погребок под терраской. Поначалу я было принялся считать каждую свою ходку, но на пятом десятке сбился и плюнул на это дело.

     Вскоре все полки в погребке были заставлены плотным стеклянным строем. Делать нечего,

пришлось размещать банки и на полу, предварительно застелив его куском мешковины. К концу битвы с урожаем даже наступать в погребке было уже решительно некуда.

     Помнится, был я как раз в погребке и ломал голову, куда бы определить последнюю склянку, когда сверху, через открытый люк послышались шум и приглушенные крики. Раздался дробный топот и что-то с грохотом и скрежетом рухнуло. Я поспешил наружу, так и держа в руках распроклятую огуречную банку.

     Надо сказать, что помимо огорода, в хозяйстве нашем числилась и кое-какая живность: десяток кур с петухом да трехгодый кабанчик. Он то, паразит, и был причиной переполоха. 

С измальства за два черных круга вокруг глаз прозвали мы его Пиночетом. И, как в воду глядели. Нрав у него открылся дурной, можно сказать милитаристский: то Настьку на ногу хватит, то несушку затопчет. Беда с ним, одно слово. Я уж сколько раз собирался его под нож спровадить, да тёща горой стояла. Поди ж ты, полюбился он ей. И то сказать, родственные души.

      Когда я спустился с терраски, Пиночет резво носился по огороду, круша грядки и гоняя перепуганных кур. Теплица повалилась на бок и кругом валялись битые стекла. Бог весть, как вырвался этом дьявол на свободу: толи, ограду подрыл, толи кто-то запамятовал как следует его запереть. Тёща с женой пустились в погоню, махая в воздухе кулаками, причитая и матерно грозясь. За забором показались соседи, оживленно обсуждая происшествие.

      Пиночет тем временем пронесся по краю огорода с грохотом опрокинув пустую бочку и вдруг, увидев меня, остановился. Ничего хорошего это не сулило. Воинственно взвизгнув, Пиночет бросился в мою сторону. Можно было схорониться в терраске, за дверью, но отступать, да еще на глазах у соседей, я не стал. Я решил умереть стоя. Когда Пиночет был уже совсем рядом, я с проворностью пикадора отскочил в сторону. Пятнистая туша с размаху грохнулась о завалинку, издав отчаянный визг. Пиночет замотал головой и, злорадно хрюкнув,

снова уставился на меня. Но тут ко мне подоспела подмога: тёща с Настей, вооруженные граблями и вилами. Пиночет заметался вдоль завалинки, бросился к терраске и, дробно стуча копытами по ступеням, заскочил в дверь. Оказавшись на терраске, он тут же рухнул в открытый люк. Раздался пронзительный визг и грохот падающей с высоты туши.

      Теща с женой бросились мимо меня в дом, побросав возле крыльца ненужное вооружение. Холодея от ужаса, я поднялся за ними, все ещё сжимая в руках огуречную банку. Тёща громко причитала, ползая вокруг люка на коленях:

      - Что ж ты зробил, Петруша? Ирод ты окаянный!

      Вера Ильинична не признавала прозвища, каким мы с Настей потчевали её любимца и упрямо звала борова Петрушей.  

      Я заглянул вниз и сердце мое остановилось: падая, Пиночет-Петруша сокрушил все полки с огуречными банками и теперь метался в узком пространстве, топча копытами то, что стояло на полу.

      - Что ж ты, люк то не прикрыл, тетеря? – качая головой посетовала Настя. – Как мы эту гадину теперь достанем оттудова?

     Я вздохнул и поставил опостылевшую банку на стол. Со стороны входа послышался скрип ступеней и в терраску, припадая на хромую ногу, вошёл сосед Матвеич.

     - Степан Матвеич, - всхлипнула Настя, - подскажи, чего делать то?

     Матвеич проковылял к люку, деловито осмотрел место катастрофы и заявил, доставая папироску:

     - Живьем не вытащим. Надо либо резать, либо жаканом бить.

     - Не дам! – вскинулась тёща, вскочив с пола и загораживая собою люк. – Ишь чего удумали, живодеры!

     Пиночет, слыша её голос, неистово визжал, прыгая на приставную лестницу. Слышался хруст раздавленного стекла.

     Тёща снова упала на колени и опустив голову в люк затараторила:

     - Не бойся, Петруша, не бойся, маленький! Никто тебя не зарежет.

     - А сколь в нем веса то? – осведомился Матвеич, раскуривая папироску.

     - Пудов пятнадцать, - прикинул я,

     - Пятнадцать, - повторил Матвеич и задумчиво поскреб пятерней небритую щеку, - без лебедки не обойтись.

     - У Валька Егорова есть, - сообразил я. – Спрошу до завтра, небось не откажет.

     Матвеич деловито закурил и, морщась от густого, как дёготь, табачного дыма, осведомился:

     - Самогонка то в доме есть?

     - Ишь чего, - снова вскинулась тёща, - сначала животную поднимите, а уж опосля и налью.

     - Да не нам самогонку то, - усмехнулся Матвеич, - как раз для твоей животной. Навроде, снотворного. Так то, мы его, дьявола не возьмём. Усыпить надо.

     Тёща недоверчиво глянула на соседа и отправилась в чулан за самогонкой. Вернулась она в обнимку с громадной бутылью.

     - Только, не уморите его, ироды, - всхлипнула она, протягивая бутыль. - Петруша то к этому делу непривычный.

     Матвеич принял бутыль и, прищурив глаз, рассмотрел белёсую жидкость.

     - Литры, должно быть, хватит, - сообщил он. – Давай ка, мать, и насчёт закуски похлопочи.

     Настя с тёщей метнулись в кухню и загремели там по кастрюлям. Вскоре возле сапог Матвеича стояло ведёрко с похлёбкой для Пиночета. Матвеич откупорил самогон, нюхнул через горлышко и одобрительно крякнул. Отметив на глазок нужную дозу, Матвеич выплеснул самогон в ведро. По террасе раздался ядрёный запах сивухи.