Последняя стрела

Последняя стрела

Купидон сидел на ветке раскидистого вяза. Он был худым, измождённым. Крылья его опустились, дряблая кожа покрылась морщинами, на лице застыло страдание по безвозвратно ушедшей юности.

Сандалии на его исхудавших ногах казались нелепо большими. Короткая туника едва прикрывала колени. Старый купидон отчаянно мёрз даже в жару. Волосы, бывшие когда-то золотыми, поседели и поредели. За спиной его торчал колчан, в котором была одна стрела.

Рядом сидел молодой купидон. Пухленький, с золотыми кудряшками и колчаном, полным стрел. Его белые крылышки были расправлены и трепетали каждый раз, когда мимо пролетала ведьма. Молодой купидон смотрел ей вслед в надежде, что чёрное платье поднимется достаточно высоко, чтобы он смог рассмотреть нижнее бельё.

Посланники любви наблюдали за вылетом ведьм на летний шабаш. Под вязом стояла стойка регистрации, и юная ведьма, кокетливо посматривавшая на молодого купидона, отмечала своих коллег в большой старой книге. Волшебству учёт не доверяли — канцелярия надёжнее.

— А раньше ведьмы были совсем другими, — грустно сказал старый купидон.

— А какими они были? — рассеянно спросил молодой, разглядывая пролетавшую мимо ведьму. Метла у неё была выкрашена в красный цвет, чёрные волосы развевались.

— Они были… великодушными. Бывало, пристроишься сзади, схватишь её за… — старый купидон пожевал губами, пытаясь подобрать слово, — за круп. И эээх!

— Да? — заинтересовался молодой купидон. — Прямо так сразу и «эээх»? Великодушные! А мне вот ни разу это «эээх» не перепало. Злющие они.

И крылышки его снова затрепетали. Юная ведьма за стойкой регистрации нежно посмотрела на купидона.

— Ну да, сразу. За скоростным режимом тогда никто не следил… Можно было даже не спрашивать разрешения. Просто приземлился на метлу и…

— Ого! — восхитился молодой. — И часто ты за круп хватался?

— Ну как надо было куда-то быстро долететь. На наших крыльях сам знаешь, пока долетишь — употеешь весь. Да ещё стрелы, лук. Тяжело. А на метле — милое дело. Только держись! Эээх! И на месте.

— А, так ты про полёт? — разочарованно спросил молодой и уставился на белую полосу, оставленную в небе улетевшей ведьмой. Старый купидон отвесил ему подзатыльник.

— Ну ты чего, Агафон? — обиделся молодой.

— Я тебе, Васька, так скажу: ведьмы — они народ деликатный. Нечего про них гадости выдумывать. И перестань под юбки им заглядывать. Рейтузы там с начёсом. Профсоюз запретил им голозадыми летать. Вредно для женского здоровья.

Васька поник. Помотал ногами.

— А ты чего на пенсию не уходишь, Агафон?

— Не могу, сам же видишь, у меня ещё одна стрела есть.

— Ну так стрельни в кого-нибудь. Охота тебе работать в таком возрасте? Про тебя уже легенды слагают неприличные. Сам слышал, — Васька хитро подмигнул и хихикнул.

— Не могу стрельнуть. Стрела ведь одна. Человек будет страдать от неразделенной любви. Плохо это, — тяжело вздохнул Агафон.

— Ну и что? Тебе-то что? Твоё дело — любовь нести, ты её и несёшь, — Васька помахал вслед взлетевшей ведьме.

— Я, Васька, по молодости в одного поэта стрельнул. Он влюбился в актрису. Красивая была. Почти как наши ведьмы, только платья носила яркие. Пела так, что не хочешь, а всплакнёшь. Я и в неё собирался стрельнуть, чтобы у них всё сложилось. Но поэт вдруг стал такие стихи от неразделенной любви писать, что я слушал и рыдал. Вот такими слезами, — Агафон растопырил пальцы, показывая, какими крупными были его слёзы. — Надо было в актрису стрельнуть, а я не смог. Вдруг поэт успокоится от разделённой любви и перестанет стихи писать?

— Хорошие, наверное, были стихи, — равнодушно сказал Васька, болтая ногами.

— Хорошие. Душевные. И всё про любовь. Про мечту его. А из-за меня ничего у них не получилось. Она замуж за другого вышла. Кто-то из наших ей пару нашёл, да и стрельнул в обоих.

— Да? А что поэт?

— Спился с горя. Да и повесился. Вот я с тех пор только парные выстрелы делал. Одна стрела у меня так и осталась. Её стрела. А пока не выстреляешь все стрелы — на пенсию не выйдешь, сам знаешь, — Агафон опустил голову.

— А кем ты хочешь стать, когда на пенсию выйдешь?

— Бабочкой, — смущённо сказал Агафон.

— Бабочкой? — удивился Васька. — Они живут мало и безмозглые.

— Зато красивые. А что безмозглые это хорошо. Меньше мыслей в голове будет. Только пока стрела не выстрелена, не стать мне бабочкой. И никем не стать.

— А я котом буду. Они и красивые, и умные, и никто им не указ и не отказ. А хочешь, я тебе пару найду? Стрельну в тебя и вон хотя бы в Марью Ивановну? — Васька хихикнул, указывая носком сандалии на старую ведьму.

Агафон посмотрел вниз. Марья Ивановна застала ещё рождение богов и имела право на экстравагантность. Она не летала на метле по причине возраста. Старая ведьма усаживалась в большой голубой эмалированный таз. За хвост она держала чёрта с выгоревшей до рыжины шерстью.

Чёрт поднял голову, увидел купидонов, вытаращил жёлтые кошачьи глаза и прошептал одними губами: «Помогите!». Марья Ивановна тут же огрела его по боку метлой, которую везде таскала с собой как аксессуар.

— Гони, голубчик! — скомандовала она. — Да не растряси, как в прошлый раз.

Чёрт поднялся в небо, таща за собой ведьму в тазу.

– Я тебе так скажу, Васька, мы с тобой — мелкие боги. Нам не положено знать Вселенский замысел. Нам сказали нести людям любовь — мы и несём. Но что оно такое, любовь эта? Я за эти годы многое повидал. Люди от любви страдают, убивают, спасают, жертвуют собой, с ума сходят. Она бывает страстная. Бывает тихая. Но она всегда что-то требует. Взаимности, жертвенности, благодарности. Я никогда не встречал безусловной любви. Такой, которая просто есть и человек счастлив ею, не желая ничего взамен. Мне кажется, такая любовь смогла бы остановить войны, насилие и, может быть, саму смерть. Она бы спасла мир. Может, и нет её такой…

— Эй, Марго, гузку подбери, а то с метлы свалишься! — крикнул Васька толстой рыжей ведьме, метла которой с трудом поднимала её над землёй.