Последняя высота

Последняя высота

...Тот год выдался таким холодным, скупым на события и ветра, что в середине зимы небо словно обратилось замёрзшим озером, сомкнулось сизым льдом над долиной. Облака клубились позёмкой на мёртвой воде. Обманчиво лёгкие, они крали воздух и свет, и, напитавшись им, медленно оседали, окружая плато. Только пик Последней высоты пробивал их мутный покров, не давал задохнуться — Живущим, рекам, лесам и травам. По его черноте струилось живое солнце, снег таял, коснувшись горячего камня.

В тот год, запрокинув голову к небу, Йона поймала взглядом прозрачный луч и поклялась рискнуть, покинуть дом, узнать, что лежит за горизонтом. Она хотела запомнить день обещания — но дни до появления чужаков тянулись, размазывались столь схоже, что никто бы не сосчитал и не отличил.

Но другой день — его было не забыть.

Не тот день, когда пришли чужаки.

Не тот, когда Йона исполнила данное себе обещание.

Другой.

День, когда Лайра заговорил про кровь.

Поля в то утро поседели от облачной крошки. Йона искала ягоды и новые тропы, которые привели бы в долину путников, вести и воздух живого мира — но слишком давно, наверное, никто не приближался к горам, и жилы новых троп не проступали в земле, а старые узились, как высыхающие ручьи — голодные травы и колючий терновник захлёстывали их. На одной Йона остановилась, чувствуя смутный зов — последовать, отвернуться?..

Только шаг, вперёд или обратно, всё решил бы — но Лайра окрикнул Йону, и всё смешалось.

— Все собираемся возле огня, — бросил он хмуро, подкидывая привязанный к рукаву амулет. Взлетая, вспыхивал, высвечивал лицо Лайры. Губы сжаты печально и сухо, волосы, выгоревшие до серебра, полоскал по ветру зимний бриз. Запах воды стал на миг нестерпимым, печальным. Сердца словно коснулся вздох далёкого моря. Но море так далеко…

…или нет?

Лайра отвернулся, не дожидаясь ответа, ушёл сквозь волны пепельных трав, а Йона всё медлила, всё искала в застывшем воздухе ускользнувшую крапинку соли.

Солью пахнет кровь. Солью и сталью. И сталь, и море — серебристы, светлы, холодны под лучащимся небом, а кровь горит, разливается – так в сухом воздухе разливается пламя.

— Мы должны оживить тропы, — Лайра чеканил шаги вокруг высокого огня, — туман уйдёт, откроет пути, тропы приведут ищущих. Плато оживёт — для нового круга.

— Нам нечего дать им, — возразила Эдельва, — для нового круга сейчас не время. Зима слишком тяжёлая. Год слишком тяжёлый.

— Год слишком тяжёлый, — Лайра остановился, кивнул, прищурившись, — и, если новый круг не начнётся, плато исчезнет.

Йона слушала их, обхватив колени руками, печальная от того, что запах моря перемешался с запахом скорого прощания, скорой смерти, жертвы. Йона жила слишком недолго, чтобы радоваться этим прощаниям и новым дорогам, которые те дарили — недоступным, запретным дорогам, дорогам для ищущих, но не для живущих.

Она сама не заметила, как мысли её воплотились, зазвучали:

— Давайте сами отправимся в путь! Мы тоже можем искать. Тень последней высоты поведёт нас...

Слова льнули друг к другу напевно. Зачарованная, Йона слушала саму себя, искала пальцами струны. Но Лайра пресёк её голос отрывистым жестом, а верный ему огонь — сжёг. Йона говорила тихо, так что от слов не осталось и пепла.

Вместо сгоревшего голоса Йоны зазвучал голос звонкий и острый. Запели жемчужные бубенцы в чёрных косах, замелькали рукава яркие и широкие, как крылья чужедальней птицы. Лайя-Ину взметнулась с места, почти полетела, готовая схлестнуться с укрывшим долину губительным пологом. Лайя-Ину мечтала увидеть новых путников сильнее всех, она была ещё младше Йоны и никогда прежде их не встречала. Она расспрашивала Йону, ведь та видела их в детстве, но Йона помнила слишком смутно.

Помнила усталых, немногословных скитальцев, вздрагивавших от каждого жеста. Одежда их выцвела, истёрлась в пути, а вопросы невозможно было понять. Эти скудные истории Лайя-Ину отбрасывала, как пустые ракушки, убегала просить о новом рассказе Эдельву — и рассказы Эдельвы с каждым годом становились всё удивительней. Тем удивительней, чем ближе опускался туман, чем холодней становились дни.

Истории о людях, что приходят к живущим за помощью и советом, а любую бусину чтут как священный дар, о людях, своими шагами заставлявших поля цвести, а реки — бежать быстрее. Их любовь и верность разгоняли хмарь, но шло время, и они забывали дорогу на плато — может быть, легенды со временем блёкли, а может, путь становился слишком тяжёл. И тогда нужен был новый рассвет, новые тропы для новых людей.

Ину верила: соединившись с небом, встретит их самой первой.

Со следующим восходом Ину исчезла. Туман пропитался алым — но тропы молчали. Йона сбежала к Последней высоте, и царапала чёрную гладь неприступного пика, пока ногти её не сломались, пока собственная кровь не заструилась по раскалённому камню. Когда Лайра нашёл её, она рыдала, не желая возвращаться: