Квартира без бабушки показалась пустой и бестолковой, местами обветшалой. Ковры на стенах, привезенные из самого Алжира, теперь были тусклыми и старомодными тряпками, а не предметом детских грез. Не хотелось уже, выбивая пылесборники, сыграть с ними в ковер-самолет. И остальная колоритная дребедень, хранящаяся со времен строения плотины для братского народа, не развлекала.
Мама предложила выставить на продажу что захочу. Перебрать вещи согласно своему разумению. Востоковед из меня был пока начинающий, но разобрать некоторые арабские каракули могу. Намотав на голову и нос по платку из бабушкиного наследия, содрала коврики со стен и свернула. Пойдут на дачу. Пепельницы, статуэтки, тарелки, кувшинчики с чеканкой сфотографировала на фоне светлой стены и выложила на продажу в интернете. Вещи частью успели раздать по соседям. Можно было не вспоминать, как бабушка любила эту кофту, а куда носила платье.
Я понимала, что плачу, но старательно игнорировала собственную слабость. В конце концов, ей было восемьдесят шесть лет. Среднестатистически вполне пора. Так легче переживать потерю. Мы стали невероятно черствыми потребителями по отношению к старикам. Ничто не вечно под луной. И я сама как будто постарела, вспоминая больше себя маленькую в гостях у бабушки, в сказочной восточной бабушкиной стране, пахнущей свежими оладушками с чаем. Теперь все пахло старостью и пылью…
Следовало продолжить разбор полетов. Стараясь не думать, что маме еще сложнее в силу возраста и более близкого родства, я заглянула, быстро утирая слезы, в недра старого серванта.
Как она пряталась от меня раньше?! Я никогда не играла с этой штукой в детстве. Ее не выставляли напоказ. Классическая масляная лампа выглядела и просто, и старо. Она была тяжела на вес, почти черна и так стара, как трудно вообразить. Ей могло быть сколько угодно лет. На солнце она показалась немного пыльной и слишком уж грязной. Вековая сальная копоть не могла добавить ей ценности в моих глазах первооткрывателя. Я знала, что совершаю ошибку. Настоящие нумизматы ценят изначальное состояние монеты со следами времени, а не ее блеск. Но меня так и подмывало рассмотреть, изображено ли что-нибудь на ее выпуклых боках.
С этой целью я пришла на кухню. Высыпала на стол немного порошка для мытья посуды, подцепила на мочалку и теранула. Дело спорилось. Ничего не было сложного в том, чтобы оттереть самую обычную грязь. Лампа была из меди, красная, а все ее бока были испещрены письменами. Так густо. Они путались, перетекали прерывистой скорописью. Я ничего не могла понять, выхватывая отдельные вроде как понятия, но они не вязались в текст. Они вообще не имели смысла. В голове загудело.
Словно сомнамбула, я прикоснулась к поверхности, ощутила ее прохладу и потерла слегка рукой. Как будто это могло помочь. Это и помогло — окончательно свихнуться. Комнату заволокло душной копотью и дымом. Глаза защипало. Я хлебнула полным ртом, закашлялась до рвоты. Вывернулась на себя. Размахивая руками, потянулась к форточке, но споткнулась, наверно, об табурет. Полетела и со звоном впечаталась лбом в батарею. Боль пронзила такая, что я поразилась, как могу думать о проломленном черепе, когда мне положено лежать без сознания…
Одновременно на лодыжке явственно ощущалось некое круговое давление. Меня держали. Во что я могла вступить ногой? Ума не приложу! Я попыталась сесть и высвободить ногу. Глаза открывать все еще боялась, ощущая липкую влагу, стекающую в ноздрю из сильного рассечения. А как открыла, поторопилась закрыть. Копоть и гарь оседала хлопьями на окружающих предметах, а передо мной, уткнувшись лицом в пол и простерев перед собой руки, было нечто.
По-всякому, я обозвала это мужчиной… Спину прикрывало подобие короткого жилета или иного одеяния без рукавов. На голове имелись густые черные волосы, грязные и свалянные. На ногах изодранные шаровары, промасленные и лишь местами условно белые. Одним словом, принимая во внимание, как я трахнулась башкой, имелась галлюцинация в виде джинна из лампы!
Вертеть головой было страшно. Очень аккуратно я разлепила губы и произнесла:
— Ты кто?
Говорила я по-русски. Не знаю пока, как разговаривают с видениями и помогает ли это очнуться. Надо было срочно искать телефон и звонить в скорую. Там объявлять, что мозги протекли. Но в больницу не хотелось.
— Смиренный раб лампы, о… — не закончив фразу, он приподнял глаза, намереваясь удостовериться. — О прекрасная молодая хозяйка!
— Значит, предыдущая хозяйка была стара? — не уловила, когда бабушка пользовалась лампочкой.
— Руки, бравшие лампу прежде, были старше рук хозяйки, и голос принадлежал мудрой старой женщине. Могу ли я уточнить некоторые формальности?
— Да. На случай, если я сейчас коней двину!
— Хозяйка потрудится взять лампу в путешествие, — на всякий случай он не утверждал и не спрашивал.
А я поняла, что разговаривать с видением нужно понятными словами. Так как я предполагала, что веду диалог сама с собой и, вероятнее всего, в уме, то предпочла принять правила игры.
— Все ли это, что собирался спросить раб лампы?
— Какова была передача прав владения?
— Что от этого зависит? — поинтересовалась без задней мысли.
— Торговка! — я услышала досадливый вздох.
— Это бабушка моя умерла! — почти выкрикнула я. — А она, наверно, купила.
— Право наследования свято! Слушаю и повинуюсь, хозяйка!
Воцарилась тишина, в которой я болезненно ворочала глазами, подумывая, что бреду пора на покой. Но жмуриться не помогало. Все возвращалось, до смешного четко повторяясь в мельчайших деталях. И неподвижность тела, распростертого передо мной на полу, и осевшая грязь, и боль. Примешались только запоздалые слезы.
— Кха-кха… — аккуратно покашлял обладатель грязных волос и странной одежды. — Будет ли мне позволено обратить свой недостойный взор на хозяйку и выразить соболезнования ее утрате?
Отредактировано: 06.10.2019