Поволжская сага (сочинения о Сызрани). Книга 1

Глава 8. Объяснение

14 мая 1881 года

Железнодорожный вокзал Сызрань 1. 

9 часов утра.

Все люди в этом мире делятся на тех, кто любит поезда и, кто их не любит. Многие находят особое удовольствие, устроившись у плохо намытого окна купе, от наблюдения за мелькающими деревьями, покосившимися избушками придорожных станций, идущим на водопой стадом коров. На станциях выходят и входят неизвестные доселе никому лица, заводят нехитрый разговор, а доехав до нужной станции сменяются новыми пассажирами. Проводница разносит слабо заваренный в больших кружках чай и мило улыбаясь, напоминает о том на какую станцию поезд прибывает далее по маршруту. Другие же наоборот, не переносят поездных правил, бесконечного потока чужих лиц и раздражающего слух стука колес. Таких граждан сразу видно в заполненном вагоне. Они всем всегда недовольны. То им дует из окна, то слишком душно, то в предложенном чае мало заварки. Маша сидела в купе с дремлющим отцом, задумавшись о таких людях. Первый кто пришел ей на ум, была ее мать. Она ненавидела железную дорогу. После любого, самого незначительного путешествия в поезде, маменька закрывалась в своей спальне на два дня и беспрестанно жаловалась, что от нее «все ещё пахнет этим ужасным мужиком, который зашел в их купе с предложением купить какую-то выпечку». А Маша любила дорогу. Она была для нее олицетворением движения вперед, развития и возможностью увидеть что-то новое. Но сегодня в полной мере девушка не могла насладиться дорогой. Она все вспоминала своих новых сызранских знакомых и вынуждена была признаться самой себе, что столичный их дом и долгие беседы с Варькой ничуть не успокоили ее. Маша, уезжая с отцом думала, что, приехав в родной дом в Петербурге, сменив обстановку на более привычную для нее, она наконец выкинет из головы Андрея и его ужасно неприличные предположения о ней. Но. Маша скучала по Сызрани, ее неспешному движению вдоль тротуаров Большой. Вспоминала их Троицкий переулок, сияющий чистотой храм и пышно цветущие клумбы вдоль купеческих усадеб. В Петербурге об этом и мечтать не приходилось. В начале мая в северной столице было все ещё холодно хотя сады уже начали зацветать. Но каждый день небо заволакивало густыми тучами и по крышам начинал стучать мелкий холодный дождь. А в Сызрани наверно солнышко улыбается всем жителям с утра и до позднего вечера, пока городские фонарщики с лестницами не начнут свое нехитрое дело. Маша скучала по этому маленькому городку всю проведенную в Петербурге неделю. Скучала по их тихим разговорам с Татьяной, по вечерним прогулкам с родителями вдоль их переулка. Но больше всего Маша скучала по Андрею и сердясь на себя за это, все равно искала повода по приезде в город объясниться с ним. 

Тем временем поезд прибыл на станцию. Проводница зашла в их купе и изъявив желание помочь пассажирам с багажом, проводила их до выхода из вагона. Александр Григорьевич подхватил Машину дорожную сумку и передал ее в руки встречающего их слуги Ивана. Отец, ещё садясь в Петербурге в вагон сказал Маше, что сразу по приезде ему нужно срочно ехать в лавку по делам, поэтому он уже от правил матери телеграмму, чтобы утром в субботу она выслала за ними на вокзал экипаж со слугой. Зная об этом, Маша не ждала увидеть никого из знакомых ей на перроне. Однако выйдя из вагона, оправив платье и осмотревшись, она увидела стоящую поодаль от них Татьяну, с очаровательной улыбкой, явно приехавшую встретить ее. Радости Маши не было предела, и она бросилась в объятия подруги, забывая о всех приличия. Отец, увидев Татьяну одобрительно кивнул и завел речь с местным купцом, тоже ехавшим с ними в поезде из столицы и как раз желавшим прикупить галантерейного товара у Панкратова. Говоря с ним, Александр Григорьевич изредка искал взглядом Машу, стараясь не упускать ее из виду. Маша же под руку с Татьяной неспешно шагали по платформе вокзала по направлению к стоящим на привокзальной площади повозкам. Маша все расспрашивала Татьяну, что же произошло в городе за время ее короткого отсутствия. Событий было не так уж много, однако Татьяна посетовала что, Маша пропустила воскресное представление у Чуриных, проходившее в специально переделанной под театральный зал, столовой. После представления были танцы и одна из девиц Чуриных споткнулась на вальсе и чуть не упала лицом в стоящую рядом кадку с каким-то диковинным цветком. Маша с укоризной посмотрела на подругу, пожурила ее за маленькое злорадство, но затем улыбнувшись друг другу девушки заливисто рассмеялись. Их легкий девичий смех разливался на всю вокзальную площадь и заставлял прохожих оглядываться на молодых девушек и смотреть то с едва заметным осуждением, то с доброй улыбкой. Маша так смеялась, что дорожная шляпка ее упала на землю. Выругав себя за неаккуратность, она наклонилась, чтобы поднять ее и почувствовала, что подруга внезапно остановилась. Пытаясь завязать не поддававшиеся пальцам ленты, Маша спросила подругу, что случилось и перевела взгляд на ее лицо с округлившимися глазами и появляющейся незаметно улыбкой. Татьяна смотрела в сторону стоящих в двух метрах от них извозчиков. Рядом с ними поводил ушами красивый, черный как смоль конь, тыкаясь мордой в своего седока. Это был не кто иной как Андрей Федорович Стерлядкин, стоявший в ожидании с огромным букетом сирени в руках и смотря на приближающихся молодых дам. Татьяна прошептала, застывшей от удивления Маше: «Не верю своим глазам». Вид ее весь говорит читателю о том, что увидела молодая женщина нечто несусветное. Читатель может увидеть, что и Андрей немало был смущен и не ожидал застать здесь Татьяну и вообще кого-либо из городских знакомых. «А я-то думаю, что это он заинтересовался временем прибытия столичных поездов», - шептала куда-то в сторону Татьяна, непрерывно улыбаясь. По всему понятно, что Андрей пытался скрыть от местных сплетниц его желание встретить отца и дочь Панкратовых на станции. Маша же стояла и смотрела на Андрея, букет в его руках и будто бы подобравшись и вспомнив его вопросы о Козьем саде, вмиг посерьезнела и дала Татьяне знак, что не желает встречаться и заводить разговоры с молодым человеком и пыталась продвинуться с подругой в сторону другой повозки, у которой уже стоял отец, ожидая их. Татьяна продолжала шептать как бы самой себе: «А ведь предупреждала я Вас Андрей Федорович тогда. Не поверили.»