Правая перчатка призрака

8. Призрачные силы

Крёстный отправил для меня в посылке не дубовый венок, который однажды переправил Ван Гогу его брат Тео. Он прислал золото, в котором теперь отражаются  дубы и поля, сосны и холмы, метель и золотые солнечные глаза.

Подарок для меня, крёстный положил в один из бумажных пакетов, ― я открыла только на следующий день; тянула время, испытывая свою силу воли. Ивовая веточка говорила, если у человека сильная воля, плохие силы не смогут одержать победу над ним. Моя первая бабушка  останется навек окном в иной мир.

Не буду описывать сейчас в дневнике все свои способности, потому что мне не нравится отличаться от других. Но замечу, что была скорее счастлива, чем одинока, в своей комнате, где сидела в кресле-качалке, разложив перед собой на откидывающийся дощатый помост,  ― привинченный для меня крёстным в один из моих дней рождений, ― его подарки. Было мне почти семнадцать лет и качалка, вместе, с так называемой, партой, служили колоссальным подспорьем для письма.

Подарки крёстного восхитили меня: три тетради на пружинках с обложками-репродукциями картин Клода Моне, Пьера-Огюста Ренуара и Берты Моризо. Где он их отыскал? Золотая цепочка, тоненькая, словно шёлковая ниточка с крестиком, спряталась в одной из них. А миниатюрные, золотые серёжки с горным хрусталём, оказались в баночке с кремом. На цепочке и серёжках  висели бирки с пробами и названием ювелирного магазина.

Ручки крёстный присылать не стал. Знает, как я тщательно  выбираю их в канцелярских лавках. Ещё, в моём бумажном пакете оказались деньги ― пачка денег, перевязанная алой атласной ленточкой. Вторую атласную ленточку я отыскала в одной из тетрадей. Теперь я могу заплетать косички и вплетать в них ленты с отпечатками крёстного. Он столько делает для меня! Я так благодарна! Мне хотелось позвонить крёстному, но я не могла  ― мама и папа не дали мне его новый номер телефона, ссылаясь на то, что дорого.

На половину подаренных им денег мне купили на выставке очаровательное пальто ― зимнее, кашемировое, приталенное, серое и в белых пятнах. Удивительное, какое оно тёплое и оригинальное! Крёстный будет счастлив, узнать, что у меня теперь всё хорошо. Я приняла решение, ― буду писать ему письма и складывать их в его посылочный ящик. А когда он вышлет адрес, я отправлю ему все письма  сразу. На посылке нет почтового адреса. Подумать только! Мои письма полетят птицами, чтобы тот, кого я люблю, мог их прочитать!

Иногда я словно золотая рыбка, плавающая в небе. Порою река, отражающая облака. Но всегда ― любовь.

Люблю растрёпанный снег, налипающий на стёкла. Люблю весну: ждёшь представляешь ранимое счастье. А когда весна приходит, ― наполняешь себя солнцем до самого темени, ― местом, которое позволяло  Ивовой веточке видеть моё «нестандартное, таинственное будущее». Хорошо, что между этими двумя словами, не оказалось маленького и объединяющего  слова «и». Моя первая бабушка не перечислила все важные прилагательные, описывающие мои будущие дни. Жаль, она никогда не рассказывала, как проявлялись её способности в юношеском возрасте. Неужели и она чувствовала себя одинокой, неумелой, белой  бабочкой на синем цветке?

Почему сейчас Ивовая веточка передаёт  мне мысленно о том, чтобы я не боялась того призрака и перестала обижаться на тех, кто смеётся мне в лицо? Могла бы рассказать  о той молнии, или хотя бы, о  статуе, похожей на меня…

Книги. Они стали для меня лучшими друзьями. Я дышала, зарываясь в страницы томиков  Цвейга и Моруа, Достоевского и Диккенса, Лондона и Гёте. Они говорили со мной молчанием. В них, время от времени,  я узнавала продолжение раньше, чем находила закладку.

Иногда читала, не открывая книгу, просто держала её закрытой и видела напечатанный текст теперь уже открытыми глазами.

Сначала он «вплывал» в мой взгляд, нависая, еле заметными, почти неокрашенными буквами. Затем, каждая из них, вдруг обретала контур, и абзацы выстраивались друг за другом в единую, вертикальную линию. Только отступы слева, больше на два сантиметра, чем обычно.

Затем, в процессе чтения, прочитанное мной, окрашивалось в цвета. Нежные, перламутровые, самые диковинные оттенки: голубовато-зелёные, бело-серебряные, розово-золотые…

Иногда я не могла назвать сочетание цветов, потому что у них появлялся основной фон, но это случалось редко и как правило, тогда, когда содержание книги так вдохновляло меня, что  я захлопывала её на самом интересном месте, оставляя себе возможность перечитать захватывающие моменты ещё раз.

Особые цвета сохранялись лишь при первом прочтении. После, я созерцала другие фоны, либо их отсутствие.

Теперь  могу с точностью сказать, что собрание сочинений В. Скотта ― томики розового  цвета, ― по содержанию выглядели, как виноградники, между рядами которого, затерялось столько лучей, сколько не бывает  на рассвете. Диккенс радовал моё восприятие лазурью: светлой и тёмной, находящейся в постоянном движении, раскрывая в глубинах своих воронок ― яркие, топазовые звёзды.

Читала и водила по звёздам ладонью. Они проходили сквозь мои пальцы  и долго мерцали на поверхности кожи. Сначала мне стало страшно читать таким образом. В школе, обычно я занималась уроками, как все, не разглядывая в книгах того, что от других учениц скрывалось. Теперь, получалось, я не только чувствую мысли и стремления автора, но и прохожу сквозь написанное.

Мы оставались с  бабушкой Анной вдвоём каждый день, кроме воскресенья, так как родители на работе. Мы много разговаривали, а однажды, с самого утра, я почувствовала такой невероятный подъём, словно становлюсь более уверенной и сильной. Возможно, это из-за результативного изучения сложного, учебного материала по физике и правильных ответов «со звёздочками» ― отправляла выполненные задания по электронной  почте.