Правая перчатка призрака

16. Дух-наставник

― Не бери в голову. Ты и статуя ничем не связаны! Стирай свои столетние вопросы и готовься  к поступлению! ― директор никогда прежде не была так взволнована.

Я что-то писала о том, что я ― одна из её любимых учениц? Так, вот, я ошибалась.

― Такого тщеславия, как у тебя, Анна, я больше ни у кого не встречала, ― едко заметила наша классная руководительница. Впрочем, уже несколько дней, как она больше не классная руководительница, а посторонний человек, невзлюбивший меня. В то время как я свободна, словно странная пташка, обитающая среди туч ― мрачных, свирепых туч, оставляющих на моей душе болезненные синяки.

― Пока ты училась в этой школе, грехов у тебя стало вдвое, а то и втрое больше, ― продолжала обижать меня классная руководитель, забывая о том, что я уже не вхожу в число учеников монастырской школы.

Как она может говорить о моих грехах, считать их?

― В жизни не видывала такой дерзкой и своенравной девчонки!  ― трясла головой она.

Я молчала, не понимая, что сделала не так. Всего лишь поинтересовалась у директора, почему лицо статуи напоминает моё… Правда, кое-что узнала.

Это статуя писательницы, проживавшей за много земель отсюда в чудесном, маленьком городке. Писала отличные, сложные книги. Когда мне сказали имя и фамилию, сразу поняла о ком речь. Внешне мы разные, но у статуи почему-то мои черты.

Вторая бабушка неправа. Я жила тогда, много лет назад, писала книги и, по всей видимости, сделала что-то ещё, если статуя с моим лицом стоит в нашем монастыре. Факт никуда не исчезает: статуя есть, а у неё мои глаза, рот, нос, скулы, брови, лоб и даже волосы вьются. Да, именно, у неё копна кудрей и если бы она не была однотонной, то совершенно ясно ― волосы были бы медными.

Когда я уходила, чувствовала отчаяние: на вопросы ответили не полностью, обидели и мне жаль, что последним на выходе из монастыря, я запомнила неприятное лицо классной руководительницы.

Шла по широкой дороге, утопая в ароматах нежных июньских цветов. Окунулась в их красоту, но боль от услышанного, не могла раствориться, подобно шершавому булыжнику в нектаре. Поэтому я щипала себя за кожу на запястье и представляла себя призраком ― невидимкой, вырвавшейся  из сугробов зимы и небесной метели. Иду здесь среди июня, восторгаясь цветами, мимолётными облаками, теплом и сладкоголосой явью. А сама ― призрак, поэтому меня невозможно оскорбить. Все унижения, горькие слова возвращаются назад и не пачкают одежды моей души.

Шла и настолько представила себя невидимкой, что больше никаких обид не чувствовала. Жизнь открывала передо мной будущее, и от меня зависело, каким оно будет: сильным, счастливым, волевым и красивым.

Представляла себя призраком, я стала сильнее, мудрее. Настолько, насколько может быть мудрее шестнадцатилетняя девушка, свободная от оков монастырской школы, в стенах которой она казалась одинокой, но светлой.  Так понимает себя июньская река, с глубины подмечая золотые, сияющие отблески, трепетно рождённые  на берегах, в воде, всюду.

― Зачем ты всем этим интересовалась? ― спросила  мама и я поняла, что дома всё повторяется. ― Ты не понимаешь, что это простое совпадение? В мире полным-полно похожих людей! ― мама ворчала.

 ― Для чего-то всё это нужно! ― воскликнула я. ― Тем более что мы внешне не похожи. Писательница ― высокая, а я нет. У неё нос без горбинки, горкой ― у меня с горбинкой. Брови покатые без изгибов, у меня   ― характерные изгибы. Волосы не вились, а теперь у меня вьются.

 ― Как ты можешь знать, что она была тобой давным-давно, где-то там? ― спрашивала мама. Я не знала, как доказать маме это, зная, что я была писательницей. Мои видения для мамы не всегда доказательства. У неё нет видений, лишь сны. Правда, они иногда сбываются.

― Для чего-то всё это нужно! ― повторила я.

― Только для того, чтобы поставить тебя на место! ― твёрдо сказал папа.

― Сейчас для тебя важно думать о другом! ― промолвила вторая бабушка.

― А что бы сказали Ивовая веточка и крёстный? ― спросила я у своей семьи.

― Мёртвых лучше не тревожить, ― сказала мама.

― Но они  живые!  ― воскликнула я. ― И рядом.

― Где ты всего этого начиталась?  ― спросил папа. ― Откуда все эти утверждения? От египтян?

― И они верили в загробный мир. Он просто устроен так, что наше зрение не может его уловить, ― сказала  я.

― А ты можешь? ― ухмыльнулся папа. Ему всегда всё это не нравилось. Он называл это ерундой. Особенно всё то, что я постоянно говорю про его маму ― Ивовую веточку, ― словно она рядом и наблюдает за всем, даже разговаривает порой, но по-своему, как говорят только призраки. Он не верил. Он не верил мне. Ему казалось странным, что Ивовая веточка близко и качает головой в нескольких дециметрах от его плеча.

― Не только я. Множество людей видят привидения и могут общаться  с ними. Взять к примеру… ― но мне не дали договорить.

― Стоп! ― сказала мама. С этого дня я запрещаю говорить о призраках в этом доме. Всё. Больше никаких выдумок!

Возможно, сейчас я вспоминаю эти разговоры иначе. Тогда казалось, меня никто не понимал, не желал слушать.

Я вернулась в свою комнату и первым делом переставила книги по-другому. Это позволило посмотреть на свой мир со стороны, глазами шкафа и зеркала, кресла-качалки и люстры, темноты и призраков. Карамзин, Жуковский, Лондон, Диккенс, Цвейг, Тургенев, Гончаров, Достоевский…