Правая перчатка призрака

20. Сокровище в мансарде

Ночь уже рассыпала звёзды на небе. Таятся. Томятся. Глядятся друг в друга, точно ожившие зеркала. Тишина. Темнота. Впрочем, нет, ― в любой темноте есть своя свеча. И мечта. Мечты всегда предстают перед нами сюрреалистично: проглядывают сквозь ветви тумана, будто корзины собранных яблок. А под яблоками ― письма. Письма, которые мы пишем небу всю свою жизнь.

Мне представлялся дикий пруд. Пруд, о котором никто кроме меня не знает. И я, сидя на берегу, дотягиваюсь стопами  до поверхности воды. А она прозрачна утром и таинственна вечером. Её шумный облик напомнил мне суетливую даль в июле. В августе ― вода ночью темнее, а утром в неё ныряет разбегающееся солнце. Август удивлял ветрами. В них всегда раздаётся биение летнего сердца.

Написала столько же заметок, сколько раз играла Ноктюрн  ми-минор Шопена. Особенно страницу под номером три, где музыка обрушивается на моё сознание всем своим светом.

Уже месяц, как я готовилась к учёбе дома с книгами, Малером, Берлиозом, Шопеном и чистыми листами. На них я писала заметки, стихи, выводы, пыталясь нарисовать человека, который появлялся снова и снова перед моими глазами ― в видениях.

Уже упоминала о нём: высокий, особенный и широкоплечий. Длинноногий, с бирюзовыми глазами. Мы смотрели друг другу  в глаза. Я чувствовала, что важна для этого человека и как только он двигался ко мне, ― исчезал, рассеивался, не отступая.

И сколько не представляй солнечную тропинку от затылка ко лбу, ― видение не возвращается. У моих видений, появляющихся неожиданно, всегда свои карманные часы. Без бума, шелеста, стрелок. Да, тогда я уже понимала: времени не существует. И границ у видений быть не может. Просто люди наблюдают их, словно в перерывах, между чашками чая.

Незнакомец показался мне  старше меня года на три и выше на целую голову. Моё любимое видение. Нарисовать его, как художник я не могла, описывала словами.

Думаю, выходило хорошо, только никому об этом не рассказывала. Тогда. Не сейчас. Мои способности только начинали раскрываться, а я уже видела будущее, а в будущем ― его. Писала о нём, как о мужчине? Теперь, когда я лучше рассмотрела его лицо и плечи, могу сказать, что он парень, молодой мужчина, возможно,  немного старше меня.

С тех пор, как мама запретила мне говорить о призраках, я перестала о них говорить. Но не думать. Как можно перестать думать о них,― духах, бродивших поблизости от меня? Загадочная, безответная материя, парящая над полом; умеющая проходить сквозь стены, углы, любые преграды.

Месяцем ранее, видела Ивовую веточку, летящую, сквозь светлую, окрашенную комнатную дверь. Если бы лицо первой бабушки оказалось более выраженным, клянусь, увидела бы, что оно состоит из самых ярких лучей.  Но успела разглядеть лишь белые брови на белом фоне. Почти, то же самое, как  увидеть белые брови у планирующей поблизости простыни. Бабушка видела меня. А моему сердцу на тот момент понадобилось высмотреть у неё брови или хотя бы родинку на переносице.

Думаю и он ― моё любимое видение ― призрак.  Только вижу я его совсем не так, как, к примеру, Ивовую веточку. Нет, призрак этого парня ― особенный, более приземлённый. Он ближе ко мне, словно мы знаем друг друга уже лет сто.

Папа не понимал, зачем крёстный купил и подарил мне дом. Он считал, что это пустая трата материальных средств. Деньги для папы всегда важнее всего. И если бы моё пианино декорировали бумажными деньгами, он бы снял их с инструмента в первый же вечер и разложил по трём стопочкам: «Только на продукты», «Не тратить!», «На платежи». И можете мне поверить, что во второй стопе намного больше купюр, чем в остальных двух.

― Дом ― это расточительно! Ты могла бы жить и на съёмном жилье, ― говорил папа.

 ― Тебе нельзя доверять. Ты же ребёнок! Что было бы, если бы каждому ребёнку дарили по дому? ― хмурился папа.

И он продал бы его, если бы мог. Но крёстный, ― мой настоящий отец ― оказался хитрее. Он подарил мне дом, а с ним и огромные возможности.

Получается, мой настоящий отец полностью обеспечил всё моё учебное и жизненное существование. Даже после смерти кормит, одевает, а главное любит свою единственную и преданную ему дочь. Крёстный я люблю тебя! Ты жив. Ты жив в моём верном сердце. Я могу тебя видеть, благодаря своим способностям. И осознав это, я счастлива. Выходит, мои особенности могут приносить и счастье.

Наконец-то увидела крёстного вновь! Захожу в зал, а он сидит перед телевизором и как будто читает газету. В порыве, я подбежала, чтобы обнять его, но он растаял в одно мгновение и вместо него остался лишь золотой, солнечный луч, освещающий моё детское кукольное лицо.

О, милый луч! Если бы я могла обнять тебя, подобно тому, как солнце обнимает каждого человека на земле! Но я всего лишь поймала тебя ладошкой и зажмурилась, представляя, как он пробегает с макушки до стоп, наполняя меня до краёв энергией солнца.

Папа не понял мой порыв и сказал, чтобы я сходила в магазин за хлебом и молоком. Папа умеет возвращать на землю от звенящего счастья солнца. Но у него есть много достоинств. Например, он не боится быть моим папой. Это плюс.

Возможно, когда-нибудь, люди прочитают то, что я пишу, и поймут мои способности и меня. Важно, когда есть тот, кто понимает тебя так, как понимаешь себя ты сама.

Бабушка Анна сделала мне в дорогу беляши ― жареные продолговатые комочки с вкусной мясной начинкой. Я ем очень мало. Мама говорит, что из-за этого во мне мало сил. Но я считаю, что сильная, очень сильная. Только сильный человек может видеть призраков близких людей и не заливаться каждый раз слезами, а внушать себе, что это чудо ― видеть того, кто умер, когда они выходят на связь. И призраки не говорят мне, что я мало ем. Они из-за этого не расстраиваются, как земные люди.