Право первой ночи

Часть первая

ПРАВО ПЕРВОЙ НОЧИ

Где-то в параллельной вселенной

– Но почему? Почему я должна идти вместо Лушки?

Я, обомлев, обводила взглядом свою семью. Нет, они не могли такое предложить. Да что там предложить – приказать. Я, конечно, знала, что в семье меня не особо любят, но чтобы настолько!

– Да ладно, с тебя не убудет, а так, хоть разок с мужиком поваляешься, – Лушка сказала это таким тоном, словно это она делала мне великое одолжение, а не наоборот. – Всё равно в старых девах куковать.

Сестра, хоть и была младше меня на два года, а переросла ещё в раннем детстве, и с тех пор частенько поколачивала. Да что она, даже тринадцатилетняя Парашка уже была не только выше, но и фигуристее меня. Батя меня «ласково» называл «самый мелкий поросёнок в помёте». А матушка только головой качала: «И в кого такая дохлая уродилась?»

Да, я «уродилась дохлая», и в свои восемнадцать – уже старая дева без всякой надежды на изменение этого звания. Наши деревенские мужики берут в жёны баб крепких, дородных, чтоб и в поле хорошая работница была, и по хозяйству, и детей легко рожала-выкармливала. Девушки у нас созревали рано, невестились лет в четырнадцать, а к шестнадцати все уже замуж выходили. Кроме меня. Кому такая бесполезная жена понадобится?

Но это же не значит, что я должна ложиться под барина, потому что Лушка умудрилась своё девство раньше срока потерять! Виновата – вот пускай сама батога и получает, не нужно было с Агафоном своим по сеновалам шастать. Я-то здесь причём?

– Да ты пойми, – матушка посмотрела с укоризной, – от тебя не убудет, а Лукерья от порки может ребёночка скинуть.

– Не надо было нагуливать, – пробурчала я и тут же словила подзатыльник от Нестора, старшего брата.

– Ты, Фроська, не ерепенься! – сказал батя своё веское отцовское слово. – Толку с тебя всё одно никакого, а так хоть хлеб свой не зазря есть будешь – сестру спасёшь. Отправляешься вместо Лушки без разговоров, или сама ремня отведаешь. С кумом Епифаном я договорился уже.

Развернувшись, выбежала из избы, кинулась к речке – есть там, под ивой старой, что почти на землю легла, место схоронное, никто не найдёт, хоть выплакаться в одиночестве. Потому что понимала – придётся идти и ложиться под барина, иначе меня родители со свету сживут. И почему меня в семье так не любят – не понимаю. Сколько себя помню, Лушка напроказит – а влетает мне, Лушка требует – у меня отнимают. А теперь вот – это… За что меня так?

Я ревела, свернувшись калачиком в ямке у корней ивы, мысленно проклиная и долю свою невезучую, и барина, Афанасия Еремеича, и этот дурацкий обычай, испокон веков бывший неизменной традицией в нашей земле – право первой ночи.

Откуда пошёл тот обычай – никто уж и не помнит. Всегда он был. Чтобы в первую брачную ночь невеста не с мужем своим девство теряла, а с барином местным. А какая девка честь не сберегла – той батогов давали, чтобы другим неповадно было. А кому ж охота битой быть? Вот и блюли девки себя до свадьбы. На моей памяти никого не пороли, может, в других деревнях было, у нашего барина их аж целых четыре ещё, да все поболе нашей, а и в нашей-то восемьдесят шесть дворов, тоже большая деревня считается. Так что уж больно неохота родителям, чтобы их доченька любимая такой позор приняла, первая за бог весть сколько лет. А нелюбимую не жалко, её можно и на поруганье отправить.

– Фроська, – громкий шёпот. – Фрось, я знаю, что ты здесь. Вылезай! Я ж сама не влезу уже.

Варюха, подруга моя лучшая, дочь старосты нашего, Епифана Поликарпыча. Моего бати крестница, мы с ней с детства дружим. Она хоть и младше почти на год, а меня всегда защищала, и Лушке лещей навешивала, если та меня обижала. Жаль только, что по осени замуж выскочила, теперь редко видимся, не до девичьих посиделок ей, мужнина жена.

У нас, вообще-то, свадьбы зимой играют или поздней осенью, как урожай весь соберут, люди освободятся. И только Лушке сыграют сейчас, летом. Самый покос, народ и дома почти не бывает, да тянуть тоже некуда, к осени ей пузо на нос полезет, тут уж никакой подменой позор не скроешь. Так что свадьба через три дня будет, вот тогда-то меня барину и отдадут.

Вылезла из-под ветвей старой ивы и уселась рядом с Варюхой. Да уж, сама она в наше детское убежище теперь точно не влезет, живот не позволит.

– Фрось, мне батя всё рассказал, – жарко зашептала она, обняв, насколько возможно, крепко, и прижав моё заплаканное лицо к своему плечу. – Я б этой Лушке все космы повыдергала бы. Натворила делов, а тебе отдувайся.

– Так всегда… – всхлипнула я.

– Ну, зато она ж теперь у Агафошки жить будет, вам и видеться часто не придётся, – утешала, как могла, лучшая подруга. – Узнает, каково это, не у маманьки с папанькой за пазухой жить, а со свекрухой да свёкром. Агафошка-то меньшой в семье, его отделять не будут, так что взвоет скоро Лушка от счастья такого. У Степаниды-то, сама знаешь, не забалуешься, она баба – во! – и Варька крепко сжала кулачок. – Так Лушке и надо!

А и правда. Это у Варьки Антип – старшой у родителей, ему дом отдельный на околице поставили, землю выделили, дядя Епифан кобылу с жеребёнком за Варькой дал, да свинью супоросную, а корову дойную и курочек они сами купили. И живут припеваючи, любятся, вон, к осени первенца ждут. А Лушка и сама не понимает, в какую петлю лезет.

Мне как-то сразу полегчало. Вот всегда так – знает Варюха что сказать, как утешить. А подруга совсем губами мне в ухо уткнулась и зашептала ещё тише.

– Ты, Фрось, барина-то не бойся. Добрый барин-то, да и старый уже. Ну, грудь пожамкает маленько, поцалует пару раз, так не убудет с тебя. Да и немощный он уже, как мужик-то. Девство моё нарушить сумел, ещё пару раз тыкнулся, да и всё. Ну, упало всё у него, понимаешь, даже не спустил в меня, так что малыш мой точно от Антипки.

И она погладила свой большой живот. Да уж, в этом ей повезло. Свадьбу обычно так подгадывают, чтобы девка точно от барина не понесла, кому ж байстрючонок-то в семье надобен? Вот только с Лушкиной свадьбой подгадывать никто не стал. Она только вчера родителям в позоре призналась, а сегодня уже всё и решилось. Тянуть-то нельзя, малыша можно за недоношенного выдать, коли родился месяцев через семь-восемь после свадьбы, а у Лушки второй месяц уже пошёл, дура-девка всё признаться не решалась, тянула. А расплачиваться снова мне.