Правые и левые

Правые и левые

Давным-давно, когда юн был свод небесный, здесь высадили Лес.
Среди ныне обретающихся в его окрестностях людей вряд ли отыщется человек, в должной мере осведомлённый об истории Леса. Сфотографируются иной раз на его фоне стайки туристов или придёт молодёжь, пошумит и уйдёт, оставив после себя кучку пепла да склянки. Сомнительно, чтобы они имели представление о том, каким был этот Лес до их рождения, до того, как появились на свет их родители и родители их родителей. Между тем, это сейчас Лес звенит жизнью на все голоса, а в отдалённом прошлом он был полной противоположностью себе нынешнему. Несменяемый полумрак и практически ненарушимое безмолвие. Первое оттого, что деревья в то время вырастали столь могучими и ветвистыми, что солнечный свет застревал где-то в вышине и до земли не доставал; а второе вполне логично вытекало из первого. Нет света – нет жизни, нет жизни – нет и звуков, её сопровождающих.

Человеческое невежество, которое, как известно, наделяет тишину и умиротворение скрытыми пороками, и здесь дало о себе знать. Возникли первые побаски о том, что в Лесу творится какая-то чертовщина. Позднее, когда людской слух стал улавливать нечто, похожее на треск разламываемого дерева, полночные мнимости обрели размер и рельефность. Говорили, будто бы по земле там бродят громадные чудища, а вдоль стволов пресмыкаются богопротивные твари. Эти и множество прочих небылиц многие годы накладывались одна за одной на коллективное бессознательное, и последующие поколения уже не воспринимали Лес иначе как место, где нечистый нашёл лазейку из подземного царства в мир божий.

Вдоль Леса, разделяя его на две полосы, течёт Река. Кромки берегов её приобрели гнойный, желтовато-коричневый оттенок. Русло этой Реки нешироко, в самой полноводной своей части оно не превышает полусотни метров. Глубина вод пугает. У местных существует легенда о том, у Реки вовсе нет дна, и тихими лунными ночами народы, населяющие две противоположные оконечности Леса, замечают в небе странное сияние, источником которого как будто бы была Река, сами сполохи воспринимались людьми как отсветы глубочайшего ада. 
Отпугивает и тяжёлый запах серы. Чуть только поднимется ветерок, подует с Реки в том или ином направлении, и люди, побросав все дела и вообще позабыв обо всём на свете, разбегаются по домам и закрывают окна. Перепуганные, они ждут штиля, однако подспудно всякий раз готовятся к худшему.
Эти воды безжизненны. Здесь не водится рыба, не квакают лягушки, не растут кувшинки и не перебирает своими ножками по водной глади водомерка.    
Никто не помнит, когда возникла Река, что послужило тому причиной, откуда и куда она течёт и почему её воды так мерзко пахнут. 

Народы, населяющие территории справа и слева от границ Леса, прозывались соответственно “правыми” и “левыми”. Они жили взаимной нелюбовью, ею же подпитывались и видели в ней смысл своего существования. Так было не всегда.
Но прошло время, когда два разъединённых нынче народа прекрасно уживались на одной территории, вели совместное хозяйство, а смешанные браки считались не только делом естественным, но и служили символом тесной дружбы народов. 
Конечно же, подобное взаимопроникновение и взаимообогащение двух культур, которое вылилось и в материальное богатство, не могло не вызывать обильного слюноотделения у народов менее развитых. Спорадические набеги дикарей в то время не приближали их к цели и всякий раз десятки коней возвращались в стойла без всадников. Победители ликовали и закатывали пиры, побеждённые скалились и мотали обиду на ус.

Сущая мелочь послужила отправной точкой к разладу единства. Народы отгородились один от другого. Довольно скоро память о тех временах, об эпохе братства, была опорочена в их исторических хрониках, а затем и вовсе оказалась вычеркнута из них.  

Правые стремились к новизне, ценили свободу и уважительно относились к собеседнику. Улыбка не сходила с их лиц. Политическая верхушка правых состояла из народных избранников и оправдывала оказанное ей доверие; ни разу не было принято закона, ущемлявшего интересы обывателей. Они развивали науку, особенное значение отводилось всему, что, так или иначе, связано с приёмом и передачей информации. На улицах городов царили тишина и покой. Двери были открыты в любое время дня и ночи. Правые не знали что такое зависть и ненависть, потому что каждый из них мыслил себя цельной личностью.  
 
Левые тяготели к традиционному укладу жизни. Ко всему новому они относились предвзято, с нескрываемым подозрением, старое же, якобы прошедшее проверку временем, прославлялось ими как благо. Левые, за вычетом немногочисленной элиты, были нищи, неграмотны, бескультурны и агрессивны. Вожди-кровопийцы обладали в глазах народа непререкаемым авторитетом: им поклонялись, их речей ожидали с трепетом, а слушали со слезами, их указы беспрекословно исполнялись. Меж тем, вожди эти не относились к представителям зажиточных семейств, они всего лишь знали и умели чуть больше, нежели простой человек.

Несмотря на то, что правые и левые во многом являлись антиподами, имелось и кое-что, свойственное обоим народам – отношение к “потусторонним”. В общественной мысли как у тех, так и у других истинное знание отступило в тень перед фольклором. Про соседей придумывались небылицы, им приписывались немыслимые изъяны души и тела, взаимно перевирались нравственные ориентиры, высмеивался образ жизни. 
Сочинители правых действовали в этом плане тонко, изящно и с юмором, их противники руководствовались примитивной тактикой атаки в лоб.

Ввиду того, что прямое общение между народами давно было прервано, люди оказались лишены возможности проверить, чего на самом деле стоят эти игры разума. Откровенно говоря, они и сами в массе своей не испытывали нужды в правде, а немногочисленные смельчаки из тех, кто мог бы сподобиться на такую проверку, шли против течения на свой страх и риск. Никто не хотел помогать им в их нелёгком деле, и не нашлось никого, кто мог бы выслушать их по возвращении. В конечном счёте, болезненные фантазии приняли объективный характер и люди, изолированные друг от друга, вынужденно в них уверовали. 
Затем принялись запугивать страшилками о зловредных соседях с той стороны Леса своих детей, когда те ещё помещались поперёк кроватки. Взрослые, вышивая собственные жизни по канве преданий, заблуждений и невытравленных мракобесий, словно бы походя определяли участь своим детям. 
Их историографы отобразили данную эпоху в своих хрониках под названием “периода наивысшей неуязвимости для врага”. Под эвфемизмом “враг” понятно кто имелся в виду.

Примерно в это же время к границам их владений снова подступили варвары, и для них неуязвимость противника, разбитого напополам, не была неоспоримой истиной.
И правые и левые не устояли против дикарства, нечеловеческой злости и разнузданности. В ужасе от осознания собственной незащищённости они оставили свои дома и обратились в бегство. Преследуемые топотом копыт и гиканьем всадников, они удирали, не разбирая направления. Когда шум погони утих и светлое время суток резко сменилось густыми сумерками, беглецы опомнились: они уже в Лесу. 
В том самом страшном Лесу, образ которого с детства по капле просачивался в мозги. Замешательство длилось недолго. Ноги сами понесли их в обратную сторону. Они увидели, как солнечные лучи вспороли темень, как в узких светящихся туннелях заиграли пылинки. А затем движущиеся в задних рядах увидели, как те, кто бежал впереди, поднялись в воздух, нанизанные на вражьи дреколья.