Предсказание

Предсказание

Париж этим весенним вечером был наполнен пьянящими запахами, от которых кружилась голова, сердце начинало биться чаще, а тело наливалось новой силой и свежестью. Хотелось совершать подвиги, драться на дуэлях, пить дорогое вино и любить прекрасных женщин. В воздухе смешивались ароматы цветов и пряностей, жареного мяса и недавно испечённого хлеба, бургундского и анжуйского, сладких духов и солёного пота. Низкое небо уже налилось синевой, в нём загорались первые звёзды, закат полыхал ярко-розовым и алым, предвещая, что завтрашний день будет ветреным, а на узких улочках толпился народ. Торговцы криками зазывали покупателей, те громко спорили о цене, мальчишки бегали между рядами, хохоча и атакуя друг друга палками, воображая, что это шпаги, изредка со звонким стуком копыт проносился всадник, и тогда толпа расступалась, но стоило конному скрыться с глаз, как волны людского моря снова соединялись.

В этот час лейтенант королевских гвардейцев Леон особенно остро чувствовал свою неприкаянность. Сослуживцы сторонились его, а подчинённые побаивались, и даже недавнее своё назначение в лейтенанты он праздновал в одиночестве. Вечерний Париж предлагал множество развлечений: можно было выпить чашу-другую крепкого вина в трактире, испытать удачу в игре в карты или кости, посмеяться над очередным глупым спектаклем в театре, сцепиться с кем-нибудь в ожесточённой драке, а то и завернуть в бордель, но Леона всё это не особо интересовало. Вино он, разумеется, пил, но пил умеренно, азартные игры его никогда не привлекали, как и новомодные забавы вроде курения табака, дуэлей он старался избегать, соблюдая закон, и даже в общении с женщинами был сдержан. Кое-кто из сослуживцев подсмеивался над ним, большинство же считали Леона чересчур скучным и правильным.

Так и вышло, что в вечерний час Леон бесцельно бродил по улицам, рассеянно рассматривая прохожих, которые, случайно поймав мрачный взгляд его холодных голубых глаз, спешили убраться прочь. Он прошёлся вдоль Сены, вдыхая свежий воздух и всем телом ощущая исходящий от реки холод, затем, не желая испытывать ещё более сильное одиночество и сталкиваться с тёмными сгорбленными фигурами, закутанными в тряпьё и лохмотья, которые стали попадаться ему всё чаще, направился туда, где было больше людей. На небольшой ярмарке, несмотря на поздний час, жизнь кипела вовсю, люди торговались, смеялись, ругались, шумели и шептались, бродячие артисты с ярко раскрашенными лицами плясали перед зрителями под треньканье струн, нищие просили милостыню, а воры, должно быть, скользили в толпе, выискивая добычу покрупнее. Леон на всякий случай проверил висящий на поясе кошель, опустил руку на эфес шпаги и шагнул в толпу.

Он не собирался ничего покупать, а смех и пение бродячих артистов вызывали у него только раздражение, поэтому он хотел просто пройти сквозь толпу и повернуть к казармам, но тут его внимание привлёк взрыв смеха, раздавшийся совсем неподалёку. Белокурая молодая женщина, сверкая улыбкой, говорила своей рыжеволосой подруге:

– ... нагадала, что у меня будет трое детей! Ну всё, сейчас приду домой и скажу своему мужу: «Эй, месье Мюнье, этакий ты увалень, поворачивайся, пора наградить жену ребёнком!».

Хохот обеих женщин скрылся в сумрачных переулках, а Леон невольно замедлил шаг и вскоре вовсе остановился. В углу между двух домов, укрытый темнотой подступающей ночи, раскинулся небольшой шатёр, откуда, судя по всему, и вышли женщины. Должно быть, там находилась гадалка, скорее всего, цыганка, которая предсказывала судьбу всем желающим. Леон никогда не верил в колдовство и предсказания, всех гадалок он считал обыкновенными мошенницами, но тянущее чувство одиночества заставило его сделать шаг по направлению к шатру, затем ещё и ещё.

«В конце концов, что случится, если я зайду туда и спрошу о своём будущем?» – с неясной тревогой подумал он. «Предсказательница – наверняка какая-нибудь древняя старуха с низким голосом и седыми волосами, похожими на паутину, – наговорит мне всякой чепухи, и я даже могу сделать вид, что поверил ей – в том случае, если эта чепуха мне понравится. Не всё ли равно, где тратить деньги – в трактире, борделе или здесь?».

С этой мыслью он решительно преодолел оставшееся расстояние до шатра, откинул полог и, чуть пригнувшись, вошёл внутрь.

В нос Леону тут же ударило такое многообразие запахов, что он едва сдержал порыв прикрыть лицо рукой. У него возникло чувство, что в шатре собраны все растения и приправы, какие только есть на свете. Леон распознал полынь, розмарин, гвоздику, корицу, что-то, очень похожее на розу, а потом потряс головой и постарался не думать о запахах, искренне надеясь, что не расчихается.

Внутри шатра было сумрачно, свет исходил лишь от одной свечи, стоявшей поодаль в высоком узком подсвечнике, серебристо мерцавшем под падавшими на него отсветами огня. Сверху свисали какие-то обереги, сплетённые из травы и ветвей, украшенные камушками, бусинами и перьями, и Леон, проходя к гадалке, задел головой один из них. Тёмно-синие перья мягко мазнули его по правой щеке, и это почти невесомое прикосновение почему-то заставило его содрогнуться.

Гадалка сидела на подушке, перед ней стоял низкий деревянный столик, а с другой стороны от столика лежала ещё одна подушка, куда и опустился Леон. Подняв голову, он с удивлением увидел, что гадалка вовсе не стара. Она действительно была цыганкой, стройной и изящной, смуглой и темнобровой, с узким лицом, высоким лбом и решительным подбородком. Отблески пламени играли на её густых чёрных волосах и в глубине иссиня-чёрных глаз, вспыхивали золотыми искорками на больших серьгах в виде полумесяцев и сделанных из монеток бусах, бывших единственным украшением её тёмного платья, и тут же гасли. Несколько сбитый с толку тем, что гадалка ненамного старше его, если не моложе, Леон потерял весь свой настрой и взглянул на неё не насмешливо, как намеревался, а пытливо.