Прекрасней всех на свете

Глава 1. Безнадежно ничтожны

«Для чего Богу так много людей?...»

Этот вопрос я задавал себе с самого детства, еще когда мой отец, безмерно преданный служитель церкви, рассказывал о том, как прекрасен наш мир, созданный великой Богиней, про мою особую роль в нем, и как важно быть настоящим гражданином. Слушал я его с большим упоением, но при этом спросить о чем-либо, что меня интересовало, было весьма сложно. Иногда даже страшно. Я знал, что он не особо любил, когда его перебивают и сбивают с мысли, да и отвечал он, как правило, довольно скупо, либо в духе «..ты задал очень хороший и правильный вопрос сынок, посмотрим что говориться об этом в священных писаниях...». Его ценность ограничивалась лишь коротким цитированием предмета своей веры. Пожалуй, сейчас я уже и не виню его за это, скорее отношусь с пониманием к желанию донести до меня то, чем он был доверху, почти под завязку переполнен сам. И что делал он это без оглядки на мой возраст, мое простое желание поговорить с ним «по душам».

Меня зовут Дэвид Коул, я родился в 134 году после окончания второй волны преобразования. Многие, по-тихому, называют ее войной, наверное потому, что так принято среди живущих в нищих кварталах или же просто им так нравится. В любом случае эта война ничего не разрушала, в отличии от первой, что закончилась полувеком раньше. Она лишь вытягивала деньги и душу из всего, к чему прикасалась.

Отец усердно стремился сделать меня проповедником в церкви, наверное, столько, сколько я себя помню. Это была основная цель в его жизни, по крайней мере, он сам не раз прямо говорил мне об этом. Я ему верю. Отчасти из-за того, что он был лишь клириком и чтецом, ему страстно хотелось гордиться своим единственным сыном. Видеть меня в почитаемых кругах церкви, которой он посвятил всю свою жизнь. Будучи первым ребенком в семье, его судьба была определена непостижимой для меня традицией – отдавать первенца для работы в храме, вложить в него весь потенциал семьи и уготовить достойное, по мнению его родителей, будущее.

Меня настигла та же участь. Как-никак, других детей у моего отца не было вовсе. К сожалению, противостоять его воле физически сложно, почти так же сложно, как вырваться из цепей на вершине скалы и, спустившись вниз, попытаться выжить среди тех, кто тебя же и приковал. Так что говорить о каком-либо выборе не приходилось и вовсе. И, как бы ни было еще более тошно от этого, когда-то точно так же выбора не было и у моего отца.

Карьера у меня началась, прямо сказать, не так бурно как у большинства моих знакомых, и это весьма заметно отразилось на состоянии папы. Он как будто по заранее заложенному сценарию, буквально за считанные дни изменился на моих глазах, резко постарел, стал меньше разговаривать и смотреть мне в глаза. Думаю, это из-за пройденных, а вернее недавно проваленных мной распределительных тестов, которые фиксировали во мне не самые лучшие качества с точки зрения церкви. Признаться, я всегда разговаривал с преподобными учителями и викариями на немного разных языках. Все они считали, что авторитетный статус дает им твердое право на изложение окончательной истины абсолютно на любую тему, а я же видел в их замысловатых званиях и ученых степенях не более чем коллективные псевдонимы. Все, что помню из своего квалификационного отчета - это упоминание слов «саморазрушение», «риск», «исправление» и что-то еще в этом духе. Но, ничего не поделаешь, обучение в церковной академии завершено, и сегодня настал тот самый день, когда у меня появилась официальная работа!

Так было заведено в моем мире, а точнее его остатках в виде огромного города под названием Эос или, как его еще гордо называют, «Эстерлэнд», что при устройстве на любую, даже самую затхлую работу необходимы всего два документа - рекомендация от родителей, тех что живы и специального формуляра от члена Совета, который занимался анализом квалификации. Сложно себе представить что-то более безрадостное и полное бессильного отчаяния, чем разглядывать чей-то отчет о самом себе и своих способностях. По мнению Гектора – моего раздосадованного отца, все что можно было сделать в моем положении, это хоть как-то примкнуть к «священному делу». Пусть и начав с работы на церковной фабрике.

В Эосе под словом «работа» воспринимается не то чтобы чья-то обязанность или долг перед населением, хотя и такое присутствует, нет, тут это скорее жажда, почти неутолимая, священная для большинства. Мой город - оазис на пустынной Земле, последнее пристанище человеческого рода, где его прекрасная Хозяйка посреди пустыни манит к себе всех, кто готов строить с ней новый мир. Ее мир. Ее храм. Здесь люди ублажают свою жажду и страсть, насыщаются и вдохновляются всем, что готовы урвать глазами и руками, в итоге растворяясь в блаженном единстве. Именно им, они расплачиваются с ненасытной Владычицей.

Быть церемониальным сборщиком трупов, на самом деле, довольно сложно. И я говорю не про ответственность за обработку, перемещение и приведение в надлежащий вид тел перед их возделыванием и переработкой на фабрике. Мне постоянно придется, с бесстрастным выражением лица, в течение долгих часов, в любую погоду и как можно скорее забирать у людей тех, кого они только что лишились. Я должен буду не замечать их кроткие взгляды, наполненные сожалением и долей надежды о скорой встрече с потерянными близкими.

И вот, в безуспешных попытках не особо вдаваться в подробности и не думать о грустном, начался мой первый рабочий день.

- Ты мог бы подвинуть этот люк в сторону? Он будет мешать, если мы найдем там кого-то – недовольно стиснув зубы, сказал мой напарник, рассматривая что-то в окне соседского дома.

Должен сказать, что этот человек сделал многое, будучи старшим инспектором по сборке трупов, чтобы не пойти дальше по карьерной лестнице. Работая почти тридцать лет на фабрику «РэдКрафт», принадлежащую церкви и имея весьма пристойную квалификацию, он с изрядной долей упорства не желал переходить на работу почище. Со стороны можно было подумать, что он просто любит ее и не хочет с ней расставаться, возможно, даже привык к такой жизни. Но это вовсе не так. Он регулярно нарушал дисциплину на фабрике, открыто выражал неуважение к устоявшимся нормам общества, один раз даже дал по морде какому-то нагловатому санитару. Его имя Даглас Хьюз, но все его называли Даг и он ненавидел то, чем занимался всю свою жизнь. Понял я это по одному лишь его взгляду, тяжелому, полному сдержанной боли и безнадеги.