Прекрасное далёко

Глава 1

Пустой и безликий больничный коридор вот уже пятый час вызывал у меня стойкое желание сбежать подальше. Я сидела в облезлом неудобном кресле, зажав ладони коленями, не в силах ни думать, ни что-либо предпринять. Разве может простая операция, даже с осложнениями, о которых мне сообщили на бегу, длиться столько времени?

Не было сил даже заглянуть в телефон и отрешиться от реальности за чтением любимой книжки. И как читать, когда мир вокруг рушится, и скоро уже не останется ничего

Безликая белая дверь резко распахнулась, выплёвывая стремительно выходящим врачом в синем хирургическом костюме. Стёкла очков блеснули под тускло горящими лампами. Я вскочила мгновенно, хотя, казалось, все члены одеревенели в неудобной позе от долгой неподвижности. Бросилась наперерез врачу, рискуя сбить его с ног. Однако эскулап показал хорошую реакцию и успел затормозить и меня остановить, прихватив за плечи.

— Ева Берман? — хирург выглядел усталым, у рта залегли суровые складки, на лбу блестели бисеринки пота. Я понимала, что он очень устал, я понимала, что… — Сожалею. Ваша мама… Внезапная остановка сердца. Мы сделали всё, что могли, но… Примите мои соболезнования. Ева, с вами всё в порядке?

Я смотрела на врача частной клиники, какого-то давнего друга Ксении, маминой подруги, и не понимала ни слова. Слышала только гулкое биение своего сердца где-то в горле и жутковатый очень громкий вой, словно совсем близко выл на луну большой серый волк. Хирург — «первоклассный, Маша, золотые руки» — расплывался в сине-белую кляксу. Осознала, что зажимаю свой рот обеими ладонями, и что странный вой раненого зверя рвётся именно из моей груди. Замолчать удалось от резкой пощёчины — уж не знаю, у кого поднялась рука. Ничего не видела перед собой.

Вокруг возник шум, какие-то новые голоса, меня усадили обратно в кресло в несколько рук, кто-то помог выпить непонятную жидкость, обжегшую горло, хотя это была простая холодная вода, как уверяла сердобольным голосом женщина в белом. Я закашлялась, мотая головой, и внезапно совершенно ясно осознала: мама умерла, её больше нет.

***

Дни и недели после маминых похорон прошли как в тумане. Боюсь, я замкнулась в себе, потеряв самого близкого и единственного родного человека. У нас с мамой никого не было, но мы были сами друг у друга, а теперь я осталась одна. Да, не всегда у нас было все гладко и прекрасно, всякое случалось — и хорошее, и плохое, и страшное, и весёлое. Но мама — это мама, обнимет порой просто так, посидит рядом даже молча, а на душе сразу хорошо и тепло…

Да, я уже давно взрослая, недавно исполнился двадцать один год, получила аттестат зрелости, разрешение иметь детей и самой их воспитывать, но с невыносимой потерей никак не получалось смириться. Ведь маме и сорока ещё не было, и ничто не предвещало…

Моей затянувшейся депрессии способствовала ещё непонятная травма, врачи говорили — последствия сильного стресса. Я больше не могла говорить. Рот открывала, слова вроде бы проговаривала, но звуки издавать не удавалось. При этом я вполне могла мычать, закрыв рот, тут связки работали нормально, но говорить членораздельно не выходило, как ни старалась.

С работы пришлось уволиться — кто станет держать сотрудника в колл-центре, у которого пропал голос? Проверять я не стала, написала «по собственному желанию». К счастью, отрабатывать положенные две недели не заставили, вошли в положение.

Появилась куча свободного времени, которое непонятно было, чем занять. Я целыми днями сидела дома, утыкаясь в бук, выполняя несложную работу фрилансера. Или шила бездумно на своей любимой швейной машинке что-то новенькое, и только потом понимала, что это платье или симпатичная блузка для мамы, которой больше нет. Наверное, я потихоньку сходила с ума, я потерялась, и никак не могла выплыть.

По вечерам я шла на прогулку по городу — выполняла совет психолога, которого мне нашла Ксения, единственная, кто навещал меня с момента похорон. Я бесцельно бродила по никогда не стихающим магистралям, между сверкающих неоновым блеском небоскрёбов. Или ездила на метро круг за кругом, или доезжала до ближайшего парка, где бродила по тёмным тропинкам, подальше от весёлых людей, сверкающих огней и городского шума. Я сама себе напоминала призрак, который зачем-то задержался на этом свете.

***

— Ева, я всё понимаю, но так дальше нельзя! — озабоченно заявила Ксения, заскочив ко мне весенним вечером. Я и сама понимала, что нельзя, но слышать это от Ксении было неприятно. — Три месяца прошло, пора уже вылезти из своей раковины!

Высокая дородная женщина, историк по образованию и настоящий командир в юбке, она единственная из бывшего маминого окружения не желала оставить меня в покое. Навещала раз в неделю, по субботам, как по расписанию, заставляла что-то делать. Она же сильно помогла с похоронами — к маме Ксения испытывала слабость, опекала её при жизни в их университете. Часто бывала у нас в гостях. Я даже немного ревновала к ней маму, да что вспоминать. Ксения даже нашла маме первоклассного хирурга в частной клинике, своего давнего знакомого. Что же поделать, если даже первоклассные хирурги не всегда могут запустить остановившееся сердце.

Впрочем, маму многие опекали, она производила такое впечатление — довольно беспомощной особы, хотя на самом деле была вполне сильным человеком. Внешность бывает обманчива, в этом мы с ней были похожи, мне тоже всё время давали меньше лет, принимая, порой, за подростка.

А теперь опека Ксении грозила перейти на меня, и с этим точно нужно было что-то делать. Я понимала, что она хороший человек, что всерьёз за меня переживает, но не могла отделаться от чувства неприязни, ни на чём не основанной. Может потому, что до маминой смерти, Ксения не очень-то меня жаловала, а тут так переменилась.

Хоть продавай квартиру и переезжай в другой город, а лучше — на другую планету. Высказать Ксении, что не нуждаюсь в её визитах, просто не могла, всегда её уважала, хоть и не любила, и была ей очень благодарна за помощь с похоронами и участие. Чувствовала себя при этом неблагодарной свиньёй и прятала от замечательной женщины своё недостойное желание — чтобы все уже оставили меня в покое.