Смехх

Глава 19. Закон джунглей действует и в березовой роще

С уходящим на восток дождливым циклоном из Москвы выдуло всё тепло. Северный ветер ложился на город грудью, будто думал его подвинуть. Здание крематория не подвинулось. Мокрые ленты венков прилипали к еловой хвое. Провожали в последний путь Ивана Годимого.

Саша Павловна в зал прощания не пошла, осталась сидеть в машине. Главный врач, отдавая мне её утром, лишь просил нас вернуться пораньше — нельзя нарушать режим заведения — и это было всё, о чём он просил. Он мог уже выписать Сашу Павловну, но той некуда было ехать. За время болезни какие-то проходимцы захватили её комнату в коммуналке и так запутали все концы, что никакая прокуратура не могла разобраться. Да и не торопилась. Помочь обещал Иван Годимый, он был всё-таки родственник. Родство, правда, получалось длинное и сложное, он был что-то вроде двоюродного братаа (по отцу) её родного брата (по матери) Николая, блаженной памяти Люцифера. Нельзя сказать, что Иван Годимый не беспокоился о своей родственнице, он обещал подключить газеты, общественность, да вот умер.

Если врачи считали Сашу здоровой, то я тоже не находил никаких отклонений. В день, когда хоронили Годимого, мне лишь не нравилось, что она не поплакала. Глаза её оставались сухими, напряжённо сухими, сухо-блестящими и как-то непривычно навыкате.

— Ваня умер, — только и сказала она, когда я отводил её в церкви от гроба. — Коля умер, а теперь Ваня умер.

Мы простояли с ней в церкви всё отпевание. Там было много меньше людей, чем на панихиде в ЦДЛ, а провожать Годимого в крематорий поехали уже вовсе самые близкие. Или самые стойкие. С нами в машине ехал Антон Врачицын, как всегда очень длинный и очень рыжий. Он был в Москве по делам и узнал о похоронах. Мы с ним случайно встретились в ЦДЛ, и он попросил закинуть его в Берберию, когда я повезу Сашу Павловну назад. Антон как раз пошёл в зал прощания, и мы, собственно, поджидали его. Когда высокие ворота крематория распахнулись и народ повалил назад, я включил стартер, но машина почему-то не завелась. Стартер выл, и Саша Павловна выла вместе с ним. Потом двигатель заработал, и Саша Павловна замолчала.

Моя бывшая жена Климентина, теперь чужая гражданская вдова, подошла, чтобы позвонить:

— Извини, Владик. Дай, пожалуйста, позвонить, у меня аккумулятор.

— Можешь начать смеяться, у меня тоже.

— Ну, тогда пока, — кисло улыбнулась она.

— Пока.

— Передавай привет Вике.

— Ага.

— Ладно.

Климентина ещё задержалась у машины. Я догадался, что она ждёт Антона Врачицына, который с кем-то стоял и разговаривал. В последнее время у мой бывшей жены появилась странная привычка — звонить в любое время по телефону и делать вид, что волнуется. На это указывали убыстрённая речь, оговорки, хныкающие нотки в голосе. В последнее время она мне часто звонила и рассуждала, как бы всё могло быть. Обычно я переводил разговор на другие темы, и порой мы нормально общались, но в итоге она всегда начинала всхлипывать: «Влад, я сейчас заплачу». Я предлагал пересылать слёзы по электронной почте.

Антон Врачицын, наконец, подошёл, но он был не один.

— Ну, я пошла, — быстро кивнула Климентина. — Пока.

— Пока.

Антон Врачицын вёл под руку писателя Пермиева. Его тоже требовалось забросить домой. Я не видел этого библейского патриарха с той самой легендарной пьянки в Берберии, когда они с Лёшей копались в Библии и находили уже шестое разделение труда. Это когда информация отделилась от финансов. С той поры старик совершенно не изменился. Он будто достиг предельного для себя возраста, когда дальше стареть уже некуда (Мафусаил ведь тоже не мог стареть все семьсот лет подряд!) Правда, теперь Пермиев не притворялся, что палка в его руке лишь красивый аксессуар. Другой рукой он вцеплялся в локоть Антона. Впрочем, едва забравшись в машину, он первым же делом достал из кармана фляжку, отвинтил пробку и, глухо пробормотав: «Царства небесного, светлого места рабу Божьему Ивану», — перекрестился и сделал гулкий глоток. Похоже, не первый за день. Потом он долго устраивался на заднем сиденье, ворочался, привставал, кряхтел, подсовывал под себя плащ, теснил и толкал безучастную Сашу Павловну.

— Вам там удобно? — не выдержав, обернулся я.

— Что? — вскрикнул он у меня над ухом.

— Вам там удобно?

— Где?

— На сиденье. Вам неудобно сидеть на нём?

— Глупости! Неудобно есть суп за пнём.

Аргумент прозвучал столь неожиданно, что я сразу начал представлять, каково это, действительно, есть суп за пнём, и вынужден был признать, что действительно неудобно. Некоторое время мы ехали молча. Антон сидел со мной рядом, на пассажирском сиденье. Он был простужен, боролся с соплями, запрокидывал голову назад и закапывал капли в нос. В таком положении его длинную фигуру уже нельзя было назвать нескладной, потому что она хорошо складывалась — в литеру №. Колени его торчали выше панели приборов, а голова запрокидывалась за подлокотник.

Саша Павловна молчала. Иногда я замечал её в зеркале заднего вида и ободряюще кивал. Она кивала в ответ: всё в порядке. Но иногда мне чудилось, что её губы шевелятся. И не шевелятся даже, а как-то по-детски припухают. Будто делают «тпру» перед каждым светофором, независимо от того, останавливается машина или нет.