Прерванный взлёт

Глава 5

ЕЛИЗАВЕТА ГРИГОРЬЕВНА

Елизавета Григорьевна Ковская была доктором. И не просто доктором, а человеком, взращённом на атеизме. Поэтому у неё не было оснований верить в существование души.
И когда Елизавета Григорьевна стала чувствовать непонятные симптомы, она решила – годы стали напоминать о себе. Вот и начинается старение.
– В сорок пять лет, – вздохнула доктор Ковская. – Рановато… Но при моей неспокойной жизни другого и ждать нечего…
Но она знала, что ей нужны силы, чтобы поставить Германа на ноги, помочь сыну приобрести твёрдую почву! И Елизавета Григорьевна без колебаний решила бороться с наступающей старостью – она не будет махать на себя рукой, как делают многие, не желая ввязываться в кутерьму поликлиники, и думая: «Обойдётся! Сидя в очереди к врачу заболеешь ещё больше!» Мама Германа принялась обследовать себя и, благо, это не было ей в тягость – поликлиника, в которой она работала, даже будучи детской, имела всё необходимое оборудование, да и коллеги с удовольствием консультировали её.
Елизавета Григорьевна после проведённого обследования прибывала в ещё большем недоумении, чем до него. Кардиограмма не показала никаких нарушений в деятельности сердца, сосудистая система была в норме, анализы имели великолепные результаты, и говорить о возможных нарушениях в работе каких-либо внутренних органов не приходилось. Женщина была здорова.
Но непонятные ощущения – дрожь, временами поражающая различные части тела, и странные колебания в области сердца – продолжались, и день ото дня беспокоили Елизавету Григорьевну всё больше.
И в один из апрельских дней странности, происходящие с ней, объяснились. И объяснились случайно, что натолкнуло Елизавету Григорьевну на удивительные мысли.
…Доктор Ковская обходила с вызовами свой участок. День сегодня был не из лёгких – сначала, с двенадцати до пятнадцати, она принимала пациентов в поликлинике, а потом отправилась навещать больных.
Одной из заболевших оказалась дочка классной руководительницы Германа. К счастью, у девочки оказалось несложное простудное заболевание. Елизавета Григорьевна успокоила близких ребёнка, назначила курс лечения и установила срок прихода на осмотр в поликлинику.
– Елизавета Григорьевна, а Герман как себя чувствует? – поинтересовалась классная руководительница.
– Уже лучше, – мама Геры очень постаралась не выдать своего удивления вопросу учительницы.
– После выходных придёт на занятия?
– Думаю, что придёт, – Елизавета Григорьевна заставила себя улыбнуться. И почувствовала, как в груди затрепыхалось что-то…
Этот вызов был последним. И Елизавета Григорьевна, попрощавшись с классной руководительницей сына, неторопливо брела по улицам. Она шла, не задумываясь о своём пути – всё смешалось. Елизавета Григорьевна думала одновременно о Германе, о его неожиданном пропуске уроков, о беспокойном трепыхании в своей груди…
– Неужели? – Елизавета Григорьевна не хотела верить в то, что Герман может беззаботно относиться к своему будущему, что он променял дальнейшее благополучие на сиюминутные развлечения.
Елизавета Григорьевна прошла мимо своего дома, она направилась в сторону Садового кольца, на троллейбус. Женщина решила съездить в институт и поинтересоваться, с какой периодичностью сын посещает подготовительные курсы. И подсказало ей так поступить непонятное трепыхание в груди.
– Неужели?.. – Елизавета Григорьевна не решалась поверить в свою догадку. Но другого объяснения трепыханию в груди больше не было.
Ни современные медицинские приборы, ни прекрасные методы анализа, ни опытные доктора не смогли обнаружить… душу? Душу, трепетавшую в Елизавете Григорьевне, волнующую её, и предупреждающую об опасности, угрожающей будущему сына?
Для Елизаветы Григорьевны такое объяснение было невероятным, но в то же время оказалось единственным.
И спустя час доктор Ковская получила подтверждение всем своим «неужели». Герман, на протяжении всего учебного года, регулярно, каждую среду, пропускал подготовительные курсы, а значит, именно поэтому волнение не покидало Елизавету Григорьевну – душа предупреждала её о грядущих неприятностях и сложностях.
Потрясённая своими открытиями, Елизавета Григорьевна решила добраться до дома пешком. Ей нужно было успокоиться и обдумать произошедшее.
Во-первых, нужно было сделать всё, чтобы ни родители, ни брат с сестрой не узнали о случившемся. Нравоучений, источаемых ими, Елизавете Григорьевне и без этого хватало.
А во-вторых, нужно было в кратчайшее время образумить и обуздать Германа.
Пройдя длинный путь по Садовому кольцу, Елизавета Григорьевна твёрдо решила: она не позволит Герману поддаться увлечению – а в том, что здесь замешана девушка, она не сомневалась – и не позволит нарушить данное им когда-то обещание. Герман обязан стать стоматологом и вызволить мать из этой квартиры, поскольку только эта надежда и давала ей силы жить с невыносимыми родственниками.
– У меня есть не только убедительные аргументы, но и способ, который вызволит Геру из трясины.
Елизавета Григорьевна и не вспомнила, что когда-то обещала себе не вмешиваться в жизнь сына.
Елизавета Григорьевна Ковская шагнула в свой дом с твёрдой уверенностью, что сможет помочь оступившемуся сыну не упасть.


ГЕРМАН

– Герман, мне нужно поговорить с тобой.
Больше слов не потребовалось. Герман знал, что сейчас они пойдут прогуляться, поскольку дома спокойно поговорить невозможно. А ещё Герман понял, что говорить они будут о его учёбе, по интонациям матери он догадался об этом.
По своему переулку они прошли молча, будто подсознательно чувствуя близость любопытных, вездесущих родственников.
Когда свернули на Садово-Черногрязскую, Герман первым нарушил молчание. Надо было успокоить мать и сообщить ей о Маше, ни к чему больше скрывать их чувства.
– Мам, я поступлю в институт, об этом можешь не беспокоиться, – голос Геры звучал бодро. – Мне вообще можно было не ходить на эти подготовительные курсы.
– Конечно, ты же не в меру сообразительный!
Елизавету Григорьевну взбесила догадливость сына.
– Мам, по средам на курсах русский, который мне не нужен!
– А биология?!
– А биологию я ещё в прошлом году смог бы на «шесть» сдать! – Герман нахмурился. – И вообще, почему ты решила проверить мою посещаемость? Ты же знаешь, что я очень серьёзно отношусь к поступлению в институт!
Герман был настолько смущён и возмущён, что по лицу матери скользнула улыбка. Она смягчилась и прежде чем приступить к жёстким действиям, решила выслушать Геру. Может быть не так уж всё страшно, как она себе напридумывала: ну увлёкся парень, с кем такое в семнадцать лет не случается. Увлёкся, но не больше.
– Значит, обещанию своему ты не изменишь?
– Не изменю. Об институте можешь не беспокоиться.
Гера заметно повеселел. Конечно, мама волнуется о его будущем, вот и растревожилась. Но ничего, он успокоил её. А скоро и обрадует! Зря что ли родные уже столько лет называют Машу его невестой. И пусть они шутили, зато теперь убедятся, что в каждой шутке…
Ковские свернули в Большой Харитоньевский переулок. Герман знал, что Маша очень любит этот переулок с его неповторимыми старинными палатами. И как только Гера подумал о любимой девушке, лицо его озарилось счастьем, он словно воспарил на радужную высоту.
Елизавете Григорьевне же эта улыбка не понравилась. Отражение счастья, появившееся на лице сына, сказало ей только одно – девушка, ради которой Гера регулярно пропускал подготовительные курсы, не простое увлечение.
– Мам, – Герман набрал побольше воздуха в лёгкие. – Мы с Машей любим друг друга.
Ещё какие-то мгновения Гера был счастлив. Был, пока не увидел выражение лица Елизаветы Григорьевны. Мать без слов и жестов столкнула сына с его радужной высоты.
– Мам?..
Елизавета Григорьевна прищурилась и обдала сына огненным взглядом. Такого препятствия она не ожидала. Поэтому мгновенно приняла решение – следовать жёсткой линии.
– Герман, ты не можешь рисковать своим будущим!
– Мам… – Гера был растерян, он не сомневался, что мать одобрит его выбор, обрадуется, а оказалось… – Но ты же говорила всегда, что Маша…
– Мы с Аристовыми всегда были друзьями. И останемся ими!
Елизавета Григорьевна чувствовала, как тревожное трепыхание постепенно сменяется железным стержнем. Она ступила на жёсткий путь и не изменит своего решения.
Герман не понимал, что происходит с матерью, он только видел, как она за несколько секунд из доброжелательной женщины превратилась в противницу собственного сына.
– Мам… Почему друзьями? – все и всегда говорили, что Аристовы – замечательная семья, так чем же сейчас они стали плохи? – Почему?..
– Потому, что этой девочке будет трудно, ей придётся самой пробивать дорогу в жизни, а это нелегко даже с её умненькой головкой! Тебе же, Герман, нужен надёжный тыл. Ты ничего не добьёшься, если станешь опорой!
– Мам, ты говоришь ерунду!
– Нет, это ты, не имеющий жизненного опыта, хочешь погубить свою жизнь!
Ковские остановились. Как раз напротив старинных палат боярина Волкова, которые очень нравились Маше. Маше. Но почему же Елизавета Григорьевна оказалась против любви сына к девушке, которую считала своей дочерью?
– Мам, но ведь ты всегда говорила, что Маша тебе как дочь!
Елизавета Григорьевна вздохнула – да, ей нелегко будет убедить сына в своей правоте, ведь первая влюблённость очень сильна. А тем более в такую красивую девушку, как Маша.
– Правильно, как дочь, – Елизавета Григорьевна улыбнулась, пытаясь разрядить напряжение, возникшее между ними. – И какие отношения могут быть у брата с сестрой?
– Мам, – Герман тоже заставил себя улыбнуться. – Вот Маша и будет тебе настоящей дочерью, когда станет моей женой…
«Так. Ну, это уж слишком! Неужели сын настолько потерял голову из-за любви, что может думать только о женитьбе?!» – Елизавета Григорьевна снова чуть не всполошилась, но вовремя сообразила, что если это безумное увлечение и не сможет помочь ей убедить сына, то уж станет аргументом в её пользу.
– Тебе, Гера, лучше успокоиться и не перечить мне!
Герман опешил – мать только что улыбалась и вот вдруг снова…
– Мам, – пролепетал Гера. – Ну, мы же не собираемся жениться прямо сейчас!
Елизавета Григорьевна расправила плечи, будто появившийся в ней стержень заставлял и внешне быть непреклонной.
– Гера, ты должен понять, что Маша тебе не пара!
– Почему?! – Герман не думал, что наткнётся на такую непроницаемую стену непонимания.
– Во-первых, ты давно обещал мне, что станешь стоматологом, и… мы сможем приобрести себе отдельную квартиру!
– Я помню, – кивнул Гера. – Но это произойдёт только через несколько лет, и я не понимаю, чем Маша сможет помешать? Наоборот, если мы будем жить у Маши, то тебе понадобится всего лишь однокомнатная квартира, а её купить получится быстрее!
– Допустим, что ты не забудешь обо мне, – кивнула Елизавета Григорьевна. – Но ты не сможешь сдержать своего обещания!
– Почему?
– Потому, что существует «во-вторых»!
– И?..
– Ты целый год был занят своим любовным увлечением и, я уверяю, растерял былые знания и уж тем более не приобрёл новых, прогуливая подготовительные курсы каждую среду!
– Мам, это же глупость! Я гарантирую, что сдам все вступительные экзамены на пятёрки!
– Сдашь, – кивнула мать. – Но всё равно не поступишь!
– Почему?! – Герман стал говорить громче, он волновался и чувствовал приближение чего-то нехорошего.
– Потому, что конкурс будет огромным! И учитываться будет всё! – Елизавета Григорьевна говорила спокойно и убедительно. – На места, оставшиеся после «блатных» абитуриентов, возьмут не только тех, кто сдаст всё на «пять», но и тех, кто регулярно посещал курсы! Можешь мне поверить!
– Да?
– Да. Ещё когда я училась, можно было получить удовлетворительную оценку, показав не слишком хорошие знания, но зато имея стопроцентную посещаемость!
Гера вздохнул.
– Поздно вздыхать, раньше надо было думать! Ты не в какой-то «неходовой» институт собрался поступать, а в стоматологический!
– Я поступлю, мам! – Герман почувствовал отчаяние. Ему казалось, что мать специально говорит всё это, только вот не понятно, почему она не хочет принимать его любовь к Маше. – И мои встречи с Машей не помешают!
Елизавета Григорьевна сжала кулаки. Она должна заставить сына выбросить эту любовь из головы, иначе не миновать беды.
– Гера, послушай, – мать строго взглянула на сына. – Если сейчас ты добьёшься поставленной цели, то потом у тебя будет сколько хочешь таких «Маш»!
Мать и сын почувствовали, как нехороший холодок пробежал между ними.
– Что ты говоришь, – Германа ужаснули слова матери. – Да если хочешь знать, не нужен мне никакой институт! Для меня самое главное в жизни – это быть вместе с Машей! Я люблю её!
Эти слова сына стали каплями, переполнившими чашу понимания Елизаветы Григорьевны. Сказанное Германом окончательно перевесило чашу весов, на которой располагалось «жёсткое решение» возникшей проблемы. И Елизавета Григорьевна мысленно похвалила себя, что полгода назад не ответила «нет» на необычное предложение одной своей знакомой. Елизавета Григорьевна деликатно поблагодарила женщину и обещала подумать над её словами. И вот настал момент, когда-то странное предложение оказалось спасательным кругом.
– Герман, мне не нужны твои обещания, мне нужна твёрдая уверенность, что в институт ты поступишь! – Елизавета Григорьевна приступила к спасению сына. – Поэтому ты сделаешь так, как скажу тебе я! Я – твоя мать, и до твоего совершеннолетия ответственность за твою жизнь лежит на мне!
А дальше произошло ужасное.
Елизавета Григорьевна говорила. И слова её столкнули Германа с радужной высоты, где он был счастлив с Машей.
Елизавета Григорьевна говорила. И слова её поднимали Германа на другую высоту. Только вот высота эта оказалась тёмной.


МАРИЯ

Ярко-синие глаза Маши сияли счастьем.
Она любила и была любима. Уже восемь месяцев Маша знала, что самое главное, самое лучшее и самое прекрасное на свете – это любовь. И ещё потому любовь её была прекраснее, что для окружающих она была тайной. Это обстоятельство завораживало, волновало и делало чувство ещё очаровательнее.
В ярко-синих глазах Маши сияло великое счастье. Потому что теперь они с Герой принадлежали друг другу. Теперь любовь их достигла высоты, удержавшись на которой Маша и Герман смогли бы постичь истинный смысл любви, превратить её в вечность. И Маша не сомневалась, что так и будет. Маша была уверена, что они выдержат испытание временем и не только познают истинную любовь, но и поделятся счастьем со своими матерями, подарят им новый импульс к жизни, залечат душевные раны, оставленные им временем.
Маша не минуты не сожалела о произошедшем между ней и Германом. Единение их являлось для девушки логическим аккордом, и никоим образом не вызывало сомнений.
Маша абсолютно доверяла любимому. И обрадовалась, когда Герман предложил рассказать матерям об их любви, ни к чему больше таиться…
…Маша сидела за своим письменным столом и, улыбаясь, смотрела на календарик.
– Вот она, среда…
Третьего мая Гера в последний раз придёт к Маше на тайное свидание. И в тот же день они раскроют мамам свою тайну.
– Вот только о том, что мы окончательно близки, говорить не станем… Теперь это будет нашей тайной…
Маша улыбнулась, вспомнив часы, проведённые с Герой. И хотя всё у каждого из них случилось впервые, оба были счастливы и удовлетворены. Их любовь была сильна настолько, что сгладила моменты неопытности и спрятала стеснительность, предоставив им насладиться хмельной сладостью первооткрывателей.
Маша вздохнула. Теперь ещё четыре дня она не увидит Геру, ведь наступившие праздники полностью изолируют их. В будни они мельком виделись в школе, а вот выходные были не слишком желанными днями.
– Но ничего, ведь когда мы расскажем о нашей любви мамам, то сможем видеться часто!
К большой радости Маши майские праздники пролетели незаметно. Мама вернулась из Норильска в очень хорошем настроении и предложила дочери съездить на дачу.
– Знаешь, Маш, мы с тётей Валей так хорошо провели время, – мама улыбнулась, и грусть в её глазах уже не имела окраску отчаяния. – Мы вспоминали Алексея, и… уже было не слишком больно.
Рана затягивалась.
– Ты?.. – Маша хотела, но и боялась узнать у мамы, отказалась ли та от своих планов.
– Я остаюсь с тобой… Не бойся ничего, Машенька.... Просто тогда мне было слишком тяжело, вот я и мечтала о смерти… И знаешь, я решила не продавать дачу!
И на даче Маша окончательно успокоилась. Мама стала почти прежней. И они все четыре праздничных дня посвятили уборке дома и участка, ведь на даче они не были больше года.
Огорчила Машу среда, которую она так ждала. Впервые за всё время, Гера не пришёл к ней в среду. В условленное время Маша стояла возле входной двери и смотрела в глазок. Она была готова в любой момент неслышно отодвинуть «собачку» замка и впустить любимого.
Но Герман не пришёл.
Герман не пришёл, и Маша в отчаянии металась по квартире. Тревожные, а порой, и страшные мысли проносились в её разволнованной душе.
Наконец, Маша нашла предлог, который сможет привести её к Ковским.
– Здравствуйте, Вероника Эдуардовна, – Маша обрадовалась, что на её телефонный звонок ответила бабушка Геры. – У меня к вам просьба.
– Слушаю, Машенька!
И уже через несколько минут Маша оказалась в квартире Ковских. Вера Эдуардовна любезно согласилась дать Маше книгу Казакевича «Звезда».
– Скоро День Победы, вот вам и задали прочесть эту книгу, – бабушка Германа залезла на стремянку и достала с верхней полки нужное издание. – Я убрала подальше, думала, что больше не понадобиться, Гера уже изучил ведь…
– Спасибо, Вероника Эдуардовна, – Маша благодарно улыбнулась и приняла из рук женщины книгу.
– Машенька, может быть, попьём чайку? – улыбнулась бабушка Германа. – А то мне скучно одной…
– А где же ваши? На даче остались?
– Да, у всех же до десятого числа выходные, – Вероника Эдуардовна вздохнула. – Только мы с Лизой приехали…
Бабушка пригласила Машу на кухню.
– Давай без церемоний, – предложила Вероника Эдуардовна. – Посидим по-свойски, на кухне!
Маша кивнула.
Вероника Эдуардовна угощала Машу чаем, рассказывала о днях, проведённых на даче, делилась заботами об огороде.
– Знаешь, Маша, что-то у Германа произошло, – вздохнула бабушка. – Только вот Лиза молчит. Я поэтому и поехала с ней в Москву, может она наедине поделится со мной.
– Может быть, вы напрасно беспокоитесь?
Маше хотелось успокоить бабушку, но сама уже разволновалась. Действительно, было странным то, что Гера остался на даче.
– Возможно, и напрасно беспокоюсь, – Вероника Эдуардовна пожала плечами: – Но тогда зачем Лиза решила продержать Германа на даче до начала экзаменов?
Маша замерла: значит, она до июня не увидит Геру!
Вероника Эдуардовна вздохнула, махнула рукой и принялась сетовать на скрытность дочери. Да, младшая дочь в своём стремлении к независимости наделала массу ошибок! Вот если бы Лиза всегда и во всём вовремя советовалась с родными, скольких неприятностей всем бы не довелось пережить!
А пришедшая Елизавета Григорьевна взглянула на Машу так, что у девушки не осталось сомнений – Геру изолировали намеренно, а значит, Елизавета Григорьевна всё знает и не одобряет их отношений.
– Маша, ты как придёшь домой, умойся с хозяйственным мылом, – мама Германа была серьёзна. – Гера заболел скарлатиной, а дезинфекцию в квартире я не проводила. Так что есть риск заражения.
– Обязательно, – Маша взяла книгу и направилась к выходу. – Спасибо, что предупредили, Елизавета Григорьевна!
Маша старалась не смотреть на Елизавету Григорьевну. Глаза мамы Германа будто прожигали её насквозь.
– Спасибо за книгу, Вероника Эдуардовна!
– Пожалуйста, Машенька! – улыбнулась бабушка. – Заходи!
– А лучше оставь книгу у себя до сентября, – отозвалась Елизавета Григорьевна. – Потому что сейчас у нас карантин, а потом у тебя экзамены будут. Ни к чему лишнее беспокойство!
– Хорошо… – едва выдохнула Маша. – До свидания.
Оказавшись за дверью, Маша не увидела, что на удивлённый взгляд Вероники Эдуардовны мама Германа ответила взглядом необычайно жёстким…
…Как только Маша зашла в свою квартиру, так слёзы хлынули из её синих глаз. Маше было обидно, больно и страшно. Она понимала, что теперь до счастья добраться будет очень сложно. Раз Елизавета Григорьевна не одобрила их любви, раз увидела в чувстве сына препятствие, то преодолеть её сопротивление будет сложно. Маша плакала, но легче не становилось, лишь возникавшие беспокойные мысли сильнее волновали её.
Только скорое возвращение мамы заставило Машу успокоиться. Девушка приняла тёплый душ, который смог остановить слёзы и выровнять дыхание. Маша глубоко вздохнула и окончательно обрела спокойный взгляд. Она расчесала свои тёмные волосы, протёрла лицо душистой салфеткой и… удивлённо посмотрела в своё зеркальное отражение.
Глаза… Глаза не изменились. Ярко-синие глаза Маши не посерели, как это бывало раньше, когда случалось что-то горькое.
Это необычайное, странное обстоятельство заставило Машу повнимательнее взглянуть в зеркало. Глаза оставались ярко-синими, неприятности не повлияли на их цвет.
– Не понятно…
Маша не только не понимала, почему глаза её не отреагировали на сложившуюся горестную ситуацию. Маша даже не предполагала, что случилось то. То, что никогда теперь не позволит её глазам изменить цвет.


* * *

Не изменившийся цвет глаз приободрил Машу. Значит, ничего плохого и тревожного не произошло. Значит, всё будет хорошо, а незначительные неприятности не смогут стать помехой их любви!
Окрылённая надеждой, Маша всё свободное время проводила на Чистопрудном бульваре. Она прогуливалась по берегам пруда и ждала Германа. Маша не сомневалась, что он вырвется с дачи и приедет к ней. Ведь прошлым летом он приезжал, не зная, ответит ли Маша на его чувства. А теперь, когда в их любви нет сомнений и когда они стали близки… Конечно, Гера приедет! И Елизавета Григорьевна напрасно лжёт о болезни сына, никакие уловки не помогут ей разлучить влюблённых…
…Но прошло три будних дня, а Герман не появился. И даже не позвонил, чтобы успокоить и приободрить Машу.
– Значит, положение более сложное, – решила Маша. – Конечно, Елизавета Григорьевна беспокоится о поступлении сына в институт!
Маша вздыхала. Да, маму Германа можно понять. И нужно это понять, иначе сложностей в будущем будет неизмеримо больше.
– Подожду…
Ожидание сгладил отъезд на дачу. В субботу, шестого мая, Маша с мамой вновь уехали. В эти выходные никаких особых дел на участке и в доме не предвиделось, и они просто отдыхали. Мать с дочерью гуляли, загорали, читали и разговаривали. Маша старалась быть уравновешенной, старалась ничем не выдать своего беспокойства.
Но всё же Антонина Аркадьевна заметила нервозность дочери, временами, вспыхивающую в резких ответах.
– Маш, выпей молока, – однажды предложила Антонина Аркадьевна. – Парное!
– Я не хочу.
– Маш, только-только подоили, тёпленькое, – настаивала мама. – Попей!
– Не хочется.
– Маш, ну не упрямься! Что тебе стоит выпить чашечку! Полезно же!
– Да не буду я, мам!
Маша крикнула. И тут же вздрогнула. Она и так замечала, что в последние дни бывает резка с мамой, но сейчас слишком грубо ответила ей. А за что? Мама беспокоится о ней, только и всего.
– Мам, извини, – Маша подошла к Антонине Аркадьевне, поцеловала. – Сама не знаю, что со мной… Давай попьём молочка!
Женщина улыбнулась.
– Зато я знаю, что с тобой, – мама разлила молоко по чашкам, – это из-за месячных.
– Почему?
– Женщина становится более возбудимой, неожиданно появляется вспыльчивость.
– Да?
Сердце Маши глухо стукнуло и словно провалилось. Она-то знала, что совсем другие причины заставляют её волноваться.
– Не сложно догадаться, когда наступят критические дни, но сама не всегда замечаешь, что начинаешь вести себя как-то иначе, – Антонина Аркадьевна улыбнулась. – Маш, у тебя же на днях должны начаться месячные!
Действительно. А Маша совсем забыла об этом.
Но стоило маме напомнить дочери о приближающихся «болезненных» днях, так Маша, не переставая, стала думать о них. Она пыталась вычислить точный день, но никак не могла вспомнить предыдущую дату… Ей нужен был календарик с пометками, но он остался дома...
…Вернувшись домой, Маша тут же кинулась к своему столу и достала из ящика календарик.
– Десятого… Завтра должно всё начаться…
Но Маша забеспокоилась. Она не чувствовала обычных признаков – ни живот, ни поясница не побаливали…
– Но… – Маша побледнела. – Не может быть…
Надо было взять «Энциклопедию для женщин» и почитать, сколько дней до начала месячных могут быть безопасными.
– Вот мама ляжет спать, тогда я и почитаю и посчитаю…
Поздно вечером, убедившись, что мама уснула, Маша прочитала нужную ей статью. Потом высчитала дни. Пятница, когда они с Германом были близки, являлась первым «безопасным» днём или… последним «опасным»… Теперь точно это узнать можно, только дождавшись хотя бы завтрашнего дня. Ну, или послезавтрашнего…
…Ни десятое, ни одиннадцатое мая не принесли успокоения. Да вдобавок и Герман не давал о себе знать.
– Если бы Гера был рядом, мне не было бы так страшно… А если я забеременела?.. Господи, что же будет?..
Маша думать могла только о Германе и о том, существует ли плод их любви, их безумной страсти, которой они отдались, позабыв обо всём на свете.
– Ладно, – успокаивала себя Маша, – подожду до конца недели. Может быть, Гера позвонит или приедет…
Маша вздыхала.
А если ничего из долгожданного не произойдёт, то Маше придётся поделиться с мамой своими переживаниями.
– Если бы был жив папа…
После смерти отца Маша чувствовала себя одинокой. А тем более она всегда была ближе к отцу, чем к матери…
…Но вот пришло воскресенье. С воскресеньем явились и неутешительные вести. И Маша разволновалась ещё больше, она не представляла, как расскажет обо всём маме. Она боялась, что мама не поймёт её…
– Мам, – Маша пришла на кухню, где Антонина Аркадьевна хлопотала с обедом.
– Проголодалась?
Но Маша помотала головой.
– Мам…
Голос Маши дрогнул. И мороз пробежал по коже – она боялась, что мама далека, что не поймёт её и… Что же тогда делать…
– Мам, – Маша заплакала.
– Что с тобой?.. – Антонина Аркадьевна обняла дочь. – Машенька, я люблю тебя… Что?.. Что у нас случилось?..
Небушко проливало потоки дождя. Но оставалось ярко-синим. А значит, ничего ужасного не случилось…