Причал любви

Причал любви

Пожилой мужчина не спеша шел по главной улице прибрежного поселка. Высокий, крепкий, с совершенно седыми волосами, хотя издалека казалось, будто светлые волосы просто выгорели на солнце. Крупное лицо, на котором морские штормы  вырезали глубокие морщины.
На нем были просторные светло-кремовые брюки и тенниска голубого цвета. Если бы не солнцезащитные очки, то было бы видно, что глаза у него тоже голубые и довольно яркие.
Мужчина шел не торопясь, опираясь на полированную трость с массивным набалдашником в форме футбольного меча.
Он совершал свою пешую прогулку к центру каждый день, в любую погоду, словно хранитель этого мира.
Поселок в этот ранний час был безлюден, но у здания муниципалитета стояла полная женщина в розовой, слишком яркой для буднего дня кофточке, и таких же вызывающе красных брючках.
Около нее стояла дорожная сумка на колесиках.
Лицо женщины прикрывала шляпа, что-то среднее между сомбреро и панамой от пчел.
Рядом с незнакомкой местный полицейский что-то рассматривал в паспорте с алой корочкой.
- Господин Гуннар, помогите, пожалуйста! - Прокричал молодой служитель закона.
Мужчина заспешил, ведь неудобно заставлять ждать даму и полицейского.
К тому же, сказать по правде, ему  захотелось взглянуть на незнакомку поближе.
Узнать, к кому она приехала. Ведь так давно к ним в Кер…ис никто не приезжал.                    
Дама вблизи оказалась не такой уж молодой, чего нельзя было предположить по ее наряду.
Полицейский отдал честь подошедшему и растерянно сказал:
- Вот только смог понять, что ищет госпиталь. Английский не знает, а я рус-ский не знаю. Господин Гуннар, поговорите с ней, пожалуйста. Может быть Вы что-то поймете?
- Здравствуйте, – на русском языке обратился Гуннар к приезжей.
- Ну, наконец-то, хоть можно все объяснить. - Обрадовалась женщина. - Я уже полчаса на солнцепеке стою, а ваш полисмен ни бум-бум.
- Меня зовут Гуннар, а Вас?- Как можно тактичнее мужчина прервал поток слов незнакомки.
- Дина. Я с Алтая. Виза гостевая, все честь по чести. Мне госпиталь нужен. Американский.
Гуннар от удивления даже закашлялся.
- Госпиталь? У нас только амбулатория. Больница в уездном центре.
Полицейский, видя, что диалог налаживается, еще раз приложил руку к фуражке, и поспешил по своим делам.
А Гуннар пригласил даму в небольшой сквер, где в тени лип и берез прятались удобные лавочки.
Старинный барометр не обманул, штиль, полный штиль.
Мужчина хотел помочь женщине с вещами, но та, обидев его, помощи не приняла, сама повезла сумку по тротуару.
В сквере было хорошо, пели птицы, дворник поливал клумбы с цветами, над которыми вились шмели и осы.
- Я правильно Вас понял, госпиталь ищите?
- Да, американский, и база здесь, где-то у моря, - уточнила Дина.
Гуннар удивленно смотрел на гражданку Российской Федерации, так открыто говорившей о поисках базы НАТО.
- Я очень Вас огорчу, если сообщу, что ни базы, ни госпиталя у нас в поселке нет и никогда не было?
- Да как же вы не понимаете! - Заволновалась Дина. - Это ведь Кер...ис?                                                         !!!
- Да.
- Вот сейчас, потерпите, - и женщина достала из висевшей у нее через плечо маленькой женской сумочки распечатанные на принтере листки.
Это были письма.
Некий Джон Макгаваейр, раненный в Афганистане герой-полковник, прибыл на лечение в Литву в американский госпиталь. Но по причине задержки выплаты за ранение просил «любимую Диночку» выслать ему три тысячи евро.
Потом Дина достала еще и фотографию.
С глянцевой бумаги на Гуннара смотрел красивый, ухоженный мужчина с седыми висками, в военной форме США.
"Такие вот нравятся женщинам. Причем вне зависимости от возраста"- подумал Гуннар.
- А кто он вам?- спросил, и сам устыдился своей бестактности.
Лицо у Дины покрылось мелким капельками пота, на щеках и шее проявились розовые пятна. Но она нисколько ни обиделась.
- Мой любимый человек, - ответила она, и столько в голосе было нежности и правдивости, что Гуннару стало обидно, что так любят вовсе не его.
Этой немолодой женщине удалось сделать невозможное: задеть его мужское самолюбие второй раз за час.
Что-то такое случилось с ним, загудела какая-то струна, и он сделал то, что не делал уж лет пятнадцать.
- Что это мы сидим на лавочке? Пойдемте в кафе, я угощу вас замечательным мохито.  А цеппелины - это вообще наше литовское достояние.
На этот раз он решительно взял у женщины дорожную сумку и, стараясь не хромать, повел гостью сначала по алее, затем  спустились  к берегу моря и сели на веранде летнего кафе. Конечно, глупо было тащить сумку через весь поселок, но куда ее деть? На автостанции камер хранения не было. 
Легкий ветерок с моря нес живительную прохладу и Дина наконец-то сняла свою ужасную шляпу и очки. Черные цыганские кудри упали на плечи. Теперь стал понятен выбор розовой кофточки, она очень шла к темным локонам, делая их обладательницу моложе.
Небольшие глаза были ярко зеленого цвета, словно у кошки.
Видимо, азиатские гены предков сотворили такое вот чудо. При этом назвать Дину красивой было нельзя. Небольшой носик, узкие, скорбно опущенные вниз губы, второй подбородок. Пухлый безымянный палец украшало скромное серебряное колечко.
Мохито был выпит ею до дна, и заказан еще бокал.
Гуннар пил неторопливо. Чувствуя, что пауза затянулась, Дина сама начала рассказывать историю своей жизни.
- Жила я, не тужила, в небольшом селе. Как мама всю жизнь на почте проработала, так и я.
Она меня на почту и привела. Училась я не очень, с уроков сбегала.
Замуж рано выскочила, вроде и по любви.  Муж в меру пьющий, в меру гулящий.
А я, как двух дочерей родила, и вовсе о нем не вспоминала, так деткам радовалась. Муж мой плотником был, по всей округе бабы-одиночки его заманивали. Вот и шабашил. Деньгами, правда, никого не обижал, ни меня, ни полюбовниц.
Гуннар внимательно слушал. Ему нравился глубокий, с переливами, голос неожиданной знакомой.
- А море ваше рыбой пахнет,- вдруг сказала Дина и засмеялась.
- Да, рыбой.  Я вот рыбаком всю жизнь был, пока в Европу не попали. Потом пару раз сходил в рейс под мальтийским флагом, в Кот-д’Ивуаре хозяин, а потому ни страховок, ни компенсации. Поскользнулся, упал, очнулся, гипс. Вот нога меня подвела, с волчьим билетом на берег списали, пенсии ждать. В прошлом году дождался. Теперь доживаю.
- Рыбак, серьезно? А я рыбу терпеть не могу. Бывало, Тимка, муж мой, привезет  мешка три рыбы, вывалит в корыто, чисти, говорит. А меня тошнит от запаха. И за косу он меня таскал, и матом крыл, а не могла я и все тут. Мама моя приходила, чистила, уже старенькая была. Царствие ей небесное, – и у смеющейся минуту назад женщины заблестели в глазах слезы.
Гуннар отвернулся к морю, давая Дине справиться с собой.
- Вы не обращайте внимания. Уже три года прошло, как маму похоронила, а как  вспомню, плачу.
- Это депрессия, ее надо лечить,- посоветовал мужчина.
А женщина вытерла пухлыми пальцами глаза и продолжила:
- Вот гулял мой муж, гулял, да так и ушел. В один день вещи собрал, на «Ладу» сел, и уехал. Я с работы пришла, а дома пусто. Дочки уже в городе учились. Они у меня обе в сотовой компании работают, замужем, внуки.
- А у Вас какая работа, тяжелая ?
- Работа почтальона никогда простой не была, а в последнее время прямо не-вмоготу стало. Мало того, что всякие уведомления, квитанции в срок надо разнести. Бегаешь, как Савраска, и в грязь, и в стужу, так еще и продукты и вещи обязали продавать клиентам. Спору нет, помочь бабушкам - дедушкам, отчего же нет?
Я, как своих подопечных пенсионеров увижу живыми, так душа поет.
Ведь многие маму помнят, всегда добрым словом поминают. Она  в войну тринадцатилетней девчонкой повестки и письма разносила. 
 Однажды прихожу к бабе Клаве, ей восемьдесят два, а ее дома нет. А куда же она может пойти? На улице буран и мороз под тридцать. И свет горит в зале. Хорошо, что передохнуть решила, слышу, скулит кто-то, тихонько так. Сначала думала, что ветер за окном, а потом дошло - в погребе это. Упала моя старушка, ребра сломала, сил подняться не было. Так я ее оттуда пока вытащила, сама думала, что в этом погребе останусь.
Лекарства всегда в город езжу им покупать, и вкусняшек всяких. Список це-лый. Кому колбаски, кому халвы, а товары что на почте, так те втридорога. Даже на конфеты такая накрутка, что мне стыдно их людям предлагать, при их то пенсиях.
Так ведь и с этих копеек каждая бабушка тебе рубликов десять отдаст, потому что уважает. Не везде телевизор есть, а ты ходячее радио. В основном спрашивают, кто когда умер, и записывают, чтобы не забыть помянуть. Вот такая развеселая жизнь. Вот Вы обиделись, что я сама сумку хотела везти, так для меня она легкая, моя с почтой и товаром килограмм двадцать весит. Велосипеды современные не выдерживают, ломаются, новый купить - денег нет, а починить не дешевле. Молодежь даже по-соседски за деньги все делает. Бизнес.
А заболеешь, так сразу стращают: "Выгоним, молодых наберем". А где их взять-то, молодых, все в город уехали. Те, что остались, крутятся: кто-то магазин держит, кто-то самогон варит. А самые дерзкие, те лес валят.
Я не жалуюсь. Мне дочки помогают, в город все зовут.
Вечером иду, еле ноги волоку, а дома хозяйство ждет. Думаю, да катись оно все в чащу дремучую. Уже и свиней хотела бросить, да дочек жалко, хочется свежины им подбросить, а то начитаешься в этом интернете про всякую отраву из Америки да Китая.
Гуннар согласно кивал головой, а думал о своем.
Его дочка тоже погналась за лучшей жизнью, из учительницы переквалифицировалась в сборщицы грибов. Правда, замуж вышла, муж попался хороший, финн, экономный, но не жадный. У них в Финляндии все такие.  Пришлось дочке вспоминать свои навыки. Такие свитера вяжет, что от дизайнерских не отличишь. Кто не знает, думает, что из самой Канады привозят.
Жена была бы жива, не пустила бы, наверное. А так, что Гуннар мог сделать?
Сам в больнице, операция после перелома сложная, реабилитация долгая, все сбережения ушли. Потом жена, словно долг свой выполнив, тихо угасла.
Дочь без работы, кому в поселке русский язык нужен? Как мать схоронила, подалась за лучшей жизнью в Европу.
Он увидел, как Дина положила кипу распечатанных писем на столик, но хозяйка, она же повар, уже принесла заказ. Огромные, воздушные картофельные цеппелины, плавающие в домашней сметане, с зеленью.
Дина попробовала, но блюдо было слишком горячим, и она продолжила рассказ.
- Это благодаря дочерям я Джона встретила. Подарили мне на день рождения ноутбук. У нас как раз интернет в район провели, по оптоволокну, скоростной.
Сколько радости было, по скайпу внуков каждый день видеть, словно они рядом, только за щеки не ущипнуть.
Я письма людям носила, а самой мне писем не приходило, даже  электронных. А  однажды открываю емайл, мне дочки на бумажке адрес и пароль написали, а тут письмо от него, от Джона. На первое письмо я ответила, что не знаю английский, через переводчик Гугл перевела, отправила. А следующее письмо на русском, правда, на ужасно каком, но понять можно. Писал, что жена не дождалась с войны, променяла на молодого. А дети выросли, и так одиноко. И всю жизнь свою я ему описала, и он мне.  И такие слова писать стал, с уважением сначала, а потом и с лаской.
«Ты цветок, ты солнце, самая ты настоящая женщина. Та, что не предаст, и не бросит».
Сколько Тимка гулял от меня, я ни разу ни скандалила, только отдельно стелила. А потом он уже и сам ко мне с лаской не лез. Да и сколько ее было, той ласки. Только на медовый месяц и хватило.
А Джон еще и благотворительностью занимался, то сто долларов попросит, то сто евро. Я дочкам ничего не говорила, сама в город ездила и отправляла.
Видимо, распробовав цеппелины, Дина замолчала.
Хорошо  женщинам, можно плакать.
А как плакать, если ты мужчина, а ездишь в город, сдаешь в ломбард золотые мамины часы. Жена все сбережения на его лечение потратила, дочь без работы. А ты большой сильный мужчина, знающий все мели и рыбные места своего моря, сидишь у них на шее.
Где взять слезы, когда не можешь встать, и жена твоя, хрупкая, вечно о чем-то возвышенном мечтающая, пытается судно под тебя подложить. А ты, пытаясь ей помочь, разливаешь все содержимое на постель, и на пол, и ей на туфли.
Он очень хорошо запомнил лакированные туфли, в которых Ильзе приходила к нему в больницу. Бежевые лодочки, он их купил ей на двадцатилетие свадьбы, а уже и двадцать пять на подходе. Не отпраздновали, в  них ее и хоронили.
Она молодая веселая была, на разделке рыбы стояла, все в руках у нее горело, ударница, комсомолка.
Он, как с мореходки приехал, так и закружилось у них. Ильзе была маленькая, ростом как Дина, он большой, сильный. Оба такие спокойные, что соседи удивлялись. Словно близнецы, с полуслова друг друга понимали. На все один взгляд, одно мнение. В основном, конечно, жены.
Другие удивлялись, но Гуннара это не раздражало. Когда по полгода в море, то жена такая и нужна, чтоб могла все сама решать.
Жаль только, с сыном не получилось.
Как раз плохо стало и с продуктами, и с лекарствами, а она простыла, не доносила малыша.
Поселок славился рыбаками, даже небольшой консервный заводик был. Но пришли девяностые, началась разруха. Европе их маленький заводик, маленькие шхуны стали не нужны. Шхуны и завод разобрали на металлом. Хотели курорт сделать, но уж очень далеко от и Вильнюса, и от Клайпеды.Так и остались в поселке одни пенсионеры.
Он не очень любил жирную пищу, поэтому цеппелины почти и не ел. А Дина ела с удовольствием, вытирая салфеткой испачканный жиром подбородок.
- Вкусно,- наконец-то она улыбнулась, ее очень красила улыбка. И что Гуннара поразило, ровные белые зубы, что было редкостью для дам такого возраста, особенно небогатых.
Посуду убрали, Дина достала из сумки ноутбук, написала Джону письмо, спрашивая, где его искать.
Джон по почте на связь не выходил и Дина, стараясь не показать своего разочарования, бодро произнесла:
- А пойдемте на море. Что же это я и в море не окунусь?
И, наклонившись к сумке, стала искать в ней купальник.
Потом позвонила дочь и Дина сказала, что все в порядке, они идут купаться на море.
Сумку Гунар договорился оставить в кафе.
День, конечно, был теплый, но это только сегодня, а вчера шел дождь и вода вряд ли прогрелась. На песчаном пляже никого не было, на разрушенном пирсе пенсионеры ловили рыбу.
Но кабинки на берегу стояли и Дина, нырнув в одну из них, стала переодеваться.
Потом вышла, не обращая на Гуннара никакого внимания, и пошла к воде.
Конечно, спортивной ее фигуру назвать было нельзя. Загорелые до черна руки, плечи и спина, и, как у всех работающих в поле или на огороде, белые ноги.
Ноги у женщины были стройными, чуть полноватые, но с узкими щиколотками и небольшими ступнями, которые она ставила на теплый песок гордо и красиво.
"Плывет павою", – отчего-то вспомнилось Гуннару. И сердце вдруг забилось так часто-часто, что пришлось сесть на песок и смотреть вдаль, а не на эти белые ноги.
Плавать Дина не умела. Она ползала по дну, охая и ахая окуналась в воду, резвилась, как ребенок, привлекая внимание рыбаков. Но скоро замерзла и выбралась на берег.
Полотенца не было, Дина надела одежду на мокрое тело и Гунар слышал, как она шепотом ругалась на свою бестолковость и глупость.
Потом они сидели на берегу под зонтом и смотрели, как заканчивается этот удивительный день.
Но романтическое настроение нарушала сама Дина. Вернувшись в кафе, она первым делом включила ноутбук. Там было новое письмо, но, увы, точной копией последнего, с просьбой прислать евро. Дина заметно расстроилась.
- Наверное, надо ехать домой, что-то с городом перепутала. У меня гостевая виза на пять дней, три из них я с простудой, в самолете замерзла, у Марты провалялась, той, что пригласила. Это ее бизнес.
Гуннару ничего не оставалось, как проводить гостью на автостанцию.
- А автобуса сегодня не будет, - огорошили их обоих, - только завтра.
- Гостиница, хостел?  – По слогам произнесла растерянная женщина.
- Мотель, но он далеко на трассе, километров двадцать.
- Что же делать? - Дина повернулась к Гуннару. - А Вас нет машины?
Машина была, только мужчина не хотел, чтобы это странная, непредсказуемая, но будоражащая его женщина уезжала.
- Дина, зачем Вам мотель? Я приглашаю вас в гости. У меня двухуровневый дом, со второго этажа видно море и закат. Отдохнете, а завтра я Вас провожу.
Секунду подумав, Дина доверчиво кивнула. Деваться ей все равно было некуда: евро таяли, такси было уже не по карману.
Улица, где стоял дом Гуннара, была ближе к морю, чем к центру поселка. Еще дед его строил этот добротный дом, а сам он в хорошие времена надстроил второй этаж.
Во дворе росли розы и пионы, за ними ухаживала сестра жены, живущая неподалеку.
Гуннар мог бы сделать просто газон, но цветы любила дочь. И он все наделся, что она приедет, ведь ездит же с мужем то в Германию, то во Францию, отчего бы отца не проведать, матери на могилку цветов не принести? Только пока надежды не сбывались.
Он принял прохладный душ, постелил себе на диване и уже собрался почитать «Долгую дорогу в дюнах», но планы нарушила Дина.
- Ой, а Вы телевизор смотреть не будете?
И он, конечно, извинился и пошел на кухню, переодевать пижаму.
- У Вас и русские каналы есть! – восторженно закричала Дина.
- Да у меня спутниковая тарелка, смотрю, что нравится.
Дина выбрала какое-то популярное шоу. Ведущий как раз объявил тему, эксперты и звезды шоу-бизнеса принялись активно обсуждать знакомства в интернете. Особенно всех интересовали заграничные женихи.
В числе приглашенных были две таких же простых женщины, как Дина.  Участь у них оказалась незавидная - потерпевшие.
Вот камера взяла крупным планом фотографию в руках ведущего и Дина словно окаменела. С фотографии на нее смотрел Джон, все его благородство оказалось чьей-то злой игрой, простым разводом на деньги.
Шоу закончилось, а Дина все смотрела на экран, будто ждала, когда  ведущий радостно сообщит, что все это был просто розыгрыш. И выйдет настоящий Джон - благородный герой из Дининых снов.
Гуннару больно было смотреть на нее, но он не знал, как подступиться. Все слова утешения казались затертыми и глупыми.
- Дина, не расстраивайтесь, утро вечера мудренее.
Женщина горько усмехнулась.
- Да уж, мудрее. Я деньги на карточку в Вильнюсе перевела, мне Марта помогла. А кредит под землю брала. Пятьсот  дочки  на дорогу подарили, я им сказала, что к однокласснику еду, что он моя первая любовь. Все наврала, все. Господи, да что же я за дура такая? .На старости лет так опростоволосилась!
Не выдержав, женщина расплакалась.
– Зато Вы на шоу не попали, а то бы позор на всю страну. - Протянул ей Гуннар стакан с водой.
- Да чего уж там, - Дина вытерла злые слезы. - Сама себя корить сильнее всех буду.
Женщина ушла наверх и Гуннар слышал, как долго она рвала письма.
Потом зарыдала горько и безутешно, словно стала вдовой.
Скоро все стихло, а он не мог уснуть до рассвета, болела не знавшая целый день покоя нога, ныло сердце.
И было страшно, что завтра все это кончится. Эти глаза напротив, искренние слезы, водопад смоляных волос по ветру. А еще ноги, ее белые ноги.
Под утро он все-таки уснул, а проснулся от шорохов на кухне.
На столе уже стояла сковородка с омлетом, крупно порезанный хлеб в плетенке и почему-то сало, нарезанное тонкими кусочками.
Дина выглядела уставшей, но решительной.
- Сало домашнее, - похвасталась она Гуннару. - Джону проклятущему везла. Садитесь, позавтракаем, да я пойду. Сама дорогу найду, Вы и так вчера со мной намучились, - вынесла приговор Дина.
- Ничего, я отдохнул и провожу. Не возражайте, давайте не будем ссориться.
Пока она собиралась, он быстренько нарезал букет роз и подогнал машину к калитке. Дина удивленно обошла ее, это был «Мерседес», пусть не новый, но ухоженный и явно на ходу.
- У Вас еще один день есть.  Давайте в Клайпеду съездим, там сегодня Празд-ник моря. Вы пиво любите?
- Нет, я свое уже отпила, как мама умерла, зарок дала и держу. А вот бутерброды надо взять, знаю я эти праздники, все втридорога. А у вас еще и за евро.
Дина снова хозяйственно зашуршала на кухне, а он любовался ею через открытое окно. Смотрел во все глаза, жадно, как в молодости. И так ему хотелось, чтоб этот день длился долго-долго,
В машине Дина всю дорогу ворчала про сгубленную красоту срезанных роз, но он видел, как счастливо она улыбается, пряча лицо в огромном букете.
В Клайпеде повсюду звучала музыка, гуляло очень много молодежи и парочки с детьми, но Гуннар сразу поехал на пристань. С трудом припарковался, так много было машин. Регата уже началась, залив расцвел парусами и флагами разных стран.
Дина восторженно крутила головой, все ей было в новинку.
Оказалось, Гуннара ждали.
Не очень молодые мужчины, кто-то с внуками, все они держали в руках по небольшому круглому веночку. И Дина подумала, что это обычай красивый такой, дарить венки Нептуну.
Гуннар спросил ее о чем-то, она не расслышала. Тогда он наклонился и, щекоча ухо, повторил вопрос: «Вас не укачивает?»
- Не знаю, я ни разу не плавала.
Они погрузились на шхуны, и те небольшой флотилией вышли в открытое море.
- Все в порядке ?- снова спросил Дину Гуннар, в руках у него тоже был венок. Когда он успел его купить, Дина не видела, наверное, кто-то из друзей дал.
Это был обычай, славный обычай поминовения погибших моряков. Венки плыли, на них горели лампадки.
Гуннар не умел молиться, он просто помянул те имена, которые смог вспом-нить. А Дина все что-то шептала и крестилась, бросала в воду розы, пока не осталось ни одной. Слезы печали текли по ее загорелому лицу, но их быстро сушил легкий бриз.
- Теперь на автостанцию,- не спросила, а утвердительно сказала женщина, когда они вернулись в Клайпеду.
- Да, поедем.
В машине по-прежнему одуряющее пахло розами. Гуннар очень хотел, чтобы она осталась, до боли сжимал руль, но молчал, ведь чудес не бывает.
И скоро он посадил ее в автобус.
Теперь уже не было смысла храбриться и он, хромая, пошел к своей машине. Приехав в поселок, бросил машину у кафе и пешком спустился к морю.
В хорошую погоду было видно корабли, он даже мог отличить их типы. На этот раз шел сухогруз, наверное, из Гданьска, по крайней мере, так ему показалось.
- А может, лечь в лодку и уплыть с этим кораблем, далеко-далеко, как мечтал в детстве? - Спросил бывший рыбак у ветра.
Словно отвечая ему, сухогруз дал гудок. Длинный, протяжный, в котором Гуннару явно послышался ответ:
- К Диинееее!
 
2.
 
Дина солила помидоры, напевая любимые мелодии. Домашняя работа помогала отвлечься от невеселых дум и о Джоне, и о Гуннаре.
«Всё глупости, никому я не нужна. Вон сколько вокруг молодых и красивых. Городских, не мне, колхознице, чета».
Она запела громче, чтобы заглушить боль от горьких мыслей.
У калитки забрехал Тишка, пес трусливый, но за звонкий голос получавший свою порцию похлебки.
Возле сарая в загоне закудахтали куры и даже свинья что-то недовольно прохрюкала.
- Ты, Николаевна? Несешь машинку-то или тебя только за смертью посылать?
Соседка должна была вернуть машинку для закрутки банок, уже неделю все несет, никак не донесет. Солнце било Дина прямо в глаза, она видела только силуэт.  Слишком высокий, в их краях таких нет, значит, посторонний. Да и выправка военная.
- Джон? Все - таки приехал?
Она стала поправлять сбившиеся под косынкой волосы, и только когда мужчина заслонил собой солнце, поняла, что ошиблась.
Гуннар сразу почувствовал эту внезапную перемену.
Только что лицо у Дины было просто удивленное, а теперь в зеленых глазах заплескалась радость.
- Гуннар, а трость-то где?
Он не стал признаваться, что оставил трость у калитки.
Хотелось, отчаянно хотелось выглядеть в глазах любимой женщины мужчиной, а не инвалидом.
- А я банки кручу, – призналась хозяйка, стараясь скрыть неловкость.
На дощатом выскобленном столе стояли вряд трехлитровые банки, наполненные помидорами, рядом, на летней печке, дымила паром кастрюля.
Соседка, наконец, принесла машинку для консервирования. И гость молча стал помогать, дело было простое. Соседка все не уходила, стреляя глазками то на гостя, то на Дину.
- Иди уже себе, – проворчала хозяйка, и та наконец-то ретировалась.
Долгий летний день догорал, но жара не спадала. Гуннару отчаянно хотелось сесть на лавочку у дома, дать ноге отдых, но гордость не позволяла просить об этом любимую женщину.
Наконец все банки были поставлены под стол крышками вниз и укутаны ста-рым байковым одеялом.
- Душ прямо по дорожке, у вишни. Зять два года назад наладил. Как раз вода прогрелась, в самый раз. Полотенце там висит, и все принадлежности.
Гуннар отлично помылся, правда, рубашку надел ту же, постеснялся просить Дину принести чемодан.
Вышел к хозяйке, приглаживая мокрые волосы, та так и стояла у стола, ожидая Гуннара.
- Щи зеленые будешь? Со сметанкой домашней ?- Спросила Дина.
- Да, я очень люблю.
- Тогда в дом пошли, там прохладно.
- Сейчас, вот сразу возьми.- Гуннар протянул несколько купюр евро.
- Убери, я за бесплатно кормлю, - пошутила Дина, взяла под руку и повела в дом, такой же небольшой, как и она сама.
Гостю пришлось идти, склонив голову, чтобы не удариться о притолоку.
После небольшого коридора был зал: с круглым столом, застеленным кружевной скатертью, с венскими стульями и небольшим сервантом с хрустальными графинами и рюмками. Пол был крашеный, деревянный, ковер современных расцветок висел на стене.
Чашки для супа были глубокие, с золотой каемкой по краям, хозяйка наливала щи на кухне и несла в зал.
- Ты кушай, не стесняйся, а деньги убери. Я вот на Покров свинью забью. Да подсвинки подрастут к Крещению, а может и до Пасхи, какие цены на корма будут. Ты меня не жалей, не бойся, прорвемся!
- Что ты, Дина, я от чистого сердца. - Гуннар и не заметил, как они перешли на ты.
- Где же тебе постелить, у меня-то диванов нет, кровати только, да ведь тебе по росту маленькие будут.
- Ты мне на полу постели, прохладней будет.
- Чего это я такого дорого гостя на полу держать буду? - Рассердилась Дина. - Сама в детскую пойду, а ты вот пожалуй в спальню. Что, совсем без вещей?
- Нет, чемодан там, у калитки.
Дина всплеснула руками, открыла дверь в спальню, словно приглашая гостя не стесняться, и убежала.
Кровать была двуспальная, большая. "Наверное, хозяйка здесь и поперек уместится, "- подумал Гуннар.
Он очень устал: перелет, волнение, встреча, которая прошла не так, как он мечтал.
"А может, оставить деньги, да назад в аэропорт?" - Мелькнула предательская мысль.
Но Дина уже вернулась, обдавая жаром лета, запахом пряностей от рассола, поманила зеленью счастливых глаз.
Он неуклюже сел на кровать, а женщина, скороговоркой пожелав ему спокойной ночи, убежала куда-то во двор, видимо, кормить свое хозяйство.
Утром его ждал сюрприз. Самый настоящий.
- На рыбалку повезу тебя, - сказала хозяйка, покормив гостя завтраком.- Соседа, Валерку, уговорила, он отвезет. Вернемся, баню растоплю. Если бы знала, что гости будут, вчера бы затопила.
Валерка, неопределенного возраста мужчина, одолжил Гуннару пару удочек.
Старенькая «Тойота», которую Валерка лично пригнал аж из Владивостока, чем неимоверно гордился, тоже была весьма ухоженной. Они быстренько погрузились в салон и, на хорошей скорости проехав поселок, оказались в степи.
Гуннар с удовольствием рассматривал непривычные пейзажи, Дина же всю дорогу молчала.
Она придерживала старенький выгоревший рюкзак, в котором гремели, сталкиваясь боками, котелки и кружки.
Озеро, находившееся в двух часах езды, назвать туристическим раем было нельзя, ни одного деревца, ни зонтика от солнца. Попасть к нему, окруженному сопками со всех сторон, можно было по единственной узкой дороге.
Валера давал советы насчет клева и удочек, припас для гостя и баночку червей, преданно заглядывал в глаза.
- Чтобы часам к четырем был обратно, вечером баню буду топить, - дала указания Дина.
- Ага, не сомневайся, Викторовна. Все сделаю, - Валера подмигнул Гуннару и наконец-то уехал.
Озеро в лучах яркого горячего солнца переливалось, словно радуга. И весь пейзаж вокруг был так нереально красив, будто из фантастического фильма.
- Как называется эта красота?- спросил Гуннар, оглядываясь вокруг.
- Чертово озеро. Казаки так прозвали, сидит, говорят, черт на дне, спит. Пока спит, рыба чуть не сама на берег выпрыгивает, а как проснется, злой да голодный, то бурю устроит, то рыбу всю съест.
Видимо, черта они своим приездом разбудили.  Рыба не клевала, небо вскоре затянули тучи. Сразу стало холодно и неуютно.
Но Дина разожгла костер и объявила:
- Раз рыбы нет, будем картошку печь! Я тут накопала свежей немного, огурчики-помидорчики свои, сало опять же.
Женщина споро постелила клеенку в крупных красных маках, расставила прихваченные из дома плошки, хлеб, соль.
И Гуннар просто поразился, как быстро этой женщине удалось поменять минус на плюс.
Неудачная рыбалка в ненастную погоду по мановению маленькой руки на глазах поменялась на уютные посиделки у костра.
Перемазавшись в золе, они с удовольствием ели печеную картошку, жаренное на прутиках сало, крупно нарезанные овощи.
Гунар чувствовал какую-то неловкость между ними, и это ожидание в зеленых Дининых глазах, и ее странное молчание. Поэтому после воспоминаний о юношеских посиделках он стал рассказывать истории из своей рыбацкой жизни. Дина то смеялась до слез, то охала, прикрывая ладошкой округлившийся от страха рот.
Гуннар оказался наблюдательным рассказчиком, вычислив, какие истории нравятся Дине больше всего, он уверенно доставал из своей памяти все новые и новые, но обязательно такие, которые не оставили бы Дину равнодушной.
Главной чертой ее характера было сострадание к ближним. И не просто со стороны, а еще и вмешаться, помочь по мере сил. Чужие горести и беды отвлекали от собственной неустроенной и одинокой жизни.
Они совсем было потерялись во времени и пространстве, так хорошо было обоим на берегу Чертового озера. Но природа расстроилась, что на нее совсем не обращают внимания. Заморосил дождь, мелкий, холодный, словно осень наступила.
Вслед за дождем поднялся ветер, да такой, что еле догнали улетевшую ска-терть, пришлось собирать вещи и идти к сопке, искать пещеру.
Пещера - это было громко сказано.
Скорее схрон,  прорытый в земле: то ли человеческих рук дело, то ли ветров. Но места там хватило бы человек на семь.
И площадка была утоптанной, с запасом сухого хвороста.
Дина снова затеплила небольшой костерок. Она вся промокла, и Гуран отдал ей свой дождевик.
Настоящий, рыбацкий, про него он вспомнил только в пещере, и вот теперь вытащил из рюкзака.
Женщина, попросив отвернуться, сняла промокшие вещи, завернулась в ока-завшийся до самых пят дождевик, и легла около костра, прямо на землю.
Гуннар тоже разделся, правда, снял только рубашку. Он пристроился с другой стороны костра, устало облокотившись на удачно подвернувшийся выступ в стене.
Ему не было видно, как женщина кусает губы, стараясь не заплакать, и он за-дремал.
Проснулся от того, что шея затекла.
Дина уже переоделась, из входа в пещеру лился солнечный свет.
- Ох, и горазд ты спать, царствие небесное проспишь, как моя бабушка говорила, - шутливо упрекнула она гостя.
- Я атеист.
- Неужто?- Удивилась женщина, но вступать в спор не стала. - Так, девочки налево сходили, теперь мальчики направо, и домой.
Оказалось, через сопку есть короткая дорога, правда, подъем у сопки пологий, а вот спуск довольно крутой.
Под ласковыми солнечными лучами идти было одно удовольствие и до перевала они добрались быстро. Здесь же сопку словно обрезал гигантский нож, так круто пошла дорога вниз.
Мужчина стал спускать первым, стараясь подать Дине руку. У женщины на ногах были туфли, немилосердно скользившие по мокрой траве.
Гуннару в кроссовках было куда удобнее, и скоро уже показались кустарники с желтыми цветами или ягодами, отсюда и не разберешь.
Когда уже до них оставалось метров пятьдесят, Дина пояснила:
- Облепиха.
- Так много?
- Сама растет, с каждым годом все ближе к поселку. Я тебя обязательно вареньем угощу. Очень полезно. Ой!
Уже заканчивая фразу, она поскользнулась и села, некрасиво вывернув ступню.
Гуннар присел рядом и помог женщине подняться.
- Ничего, прорвемся! - Крепилась Дина, но шагу ступить не смогла, закричала в голос.
- Все. Не надо, брось меня. Иди по тропинке, дойдешь до поселка, там, в крайнем доме слева, тетка Анна живет, позовешь, скажешь, Динка ногу подвернула.
Но Гуннар не собирался слушать ее приказы. Вместо этого он снял рюкзак и предложил Дине сесть на закорки.
- Да что ты, во мне килограмм семьдесят.
- Я сказал, садись! - Приказал он, и от волнения стал заметен его прибалтий-ский акцент.
Дина поняла - спорить бесполезно.
Она обняла присевшего мужчину за шею, он подхватил ее под коленями и, с трудом привстав, начал спускаться.
Если бы это случилось на вершине сопки, вряд ли бы он осилил, донес такую, пусть и драгоценную, ношу.
Но тропинка среди облепиховых кустов вела под гору, а потом и вовсе выровнялась. И скоро они уже ловили в поселке попутку,
Снова стало пасмурно, пошел дождь, Дина лежала на кровати в спальне, в полумраке комнаты было видно, что нога немного опухла.
Гуннар сделал тугую повязку из полотенца, найденного на кухне, и все рвался вызвать врача.
- О чем ты, один фельдшер на три района. Это не перелом, вывих, уже и не болит, если не шевелится.
Гуннар стоял рядом с кроватью, не зная, на что решиться.
- Ты, наверное, кушать хочешь? Там в холодильнике окрошка, только ее заправить надо, квас в трехлитровой банке на окне.
- Я не хочу.
- Тогда приляг со мной,- попросила вдруг таким беспомощным голосом, что он не мог отказать.
- Эх, все не так у меня.  - Всхлипнула Дина ему в плечо. - Хотела баню сегодня истопить, попарились бы мы с тобой. Потом бы под окрошку водочки за твой приезд, а то деревянные оба какие - то.
- Ты же не пьешь.
- Ради такого случая стопочку бы пригубила.
Она хотела добавить, что ничего он не понимает в женщинах. Зачем она туфли и платье на озеро надела?  Ведь только чтобы ему понравиться, и так хорошо с пещерой получилось, а он даже попыток не делал ни обнять, ни поцеловать. Видно, совсем она старуха.
Но вместо этого осипшим от волнения голосом спросила:
- Откуда деньги, машину продал?
- Нет, барометр. Он антикварный.
Они лежали молча, закрыв глаза, словно стесняясь нахлынувших чувств
- Ты меня не жалей, мне жалости не надо. Ни от кого.
- Мне тоже, Дина, жалости не надо.
Гуннар подвинулся поближе, обнял ее, целуя в макушку с упрямыми завитками.
А Дина поцеловала его в плечо.
Губы ее были горячими, даже через рубашку он чувствовал их жар.
- Не прогонишь? С тобой век доживать хочу.
- Мы с тобой не доживать, мы жить будем, долго и счастливо! - Сказала Дина и прижалась к Гуннару.