Принц Иво Воронья Лапка

-1-

Принесла Золушка две миски чечевицы мачехе, стала радоваться, думая, что теперь-то ей можно будет идти на пир, а мачеха и говорит:

— Ничего тебе не поможет: не пойдешь ты вместе со своими сестрами, — и платья у тебя нету да и танцевать ты не умеешь, — нам будет за тебя только стыдно.

«Золушка», сказки братьев Гримм.

Ближе к последней, самой мрачной, трети осени есть одна праздничная ночь, о которой люди знают не так уж много – хоть и любят рассказывать о ней путаные сказки. В былые времена ее опасались куда больше, не решаясь выйти за порог с наступлением сумерек, но чем реже случались недобрые чудеса – тем храбрее становился человек. Забыты были многие запреты и теперь уже говорили, что этой ночью не стоит ходить лишь на кладбище или же в лес, а людские поселения и дороги вполне безопасны для припозднившихся гуляк. Впрочем, страшные сказки все еще были любимы детьми (да и взрослыми) и оттого в канун Мрачной Ночи во многих домах устраивали праздники и танцы, наряжаясь нечистью и пугая друг друга страшными масками. «Раз уж в эту ночь веселится волшебный народец, отчего бы и нам не выпить горячего вина?» - рассуждали люди, сами не зная, верят ли они в рассказы о странных проказливых созданиях, некогда населявших леса и поля, или же просто хотят лишний раз согреться, предчувствуя приближение зимних холодов.

К тому же, череда осенних праздников всегда заканчивалась чередой помолвок – когда же еще уговариваться о свадьбе, как не после лета, полного трудов и забот? Вечера тянутся все дольше, туманы не рассеиваются и к полудню, и даже самая теплая осень во второй своей половине темна и мрачна без праздничных огней, без веселых танцев и хмельных застолий. И в городах, и в деревнях наступила пора, когда то в одном почтенном доме, то в другом созывают гостей со всей округи, чтобы добродушные захмелевшие родители условились о свадьбе, пока их дети отплясывают под веселую музыку.

Однако Эммелин, рослую четырнадцатилетнюю девочку, всю осень оставляли по вечерам дома, несмотря на ее просьбы. Как ни надеялась она, что на этот раз ей позволят побывать на танцах вместе со старшими кузинами, тетушка Алинор сказала:

-Не в этом году, милая. Ты еще недостаточно взрослая, чтобы допоздна плясать.

-Но я выше ростом чем Джослин! – воскликнула Эммелин, едва не плача от досады. – У меня есть нарядное платье!.. И маска!..

Но тетушка была непреклонна: ни высокий рост, ни платье, ни добросовестный труд на кухне и в поле не были приняты ею во внимание.

-Кто-то должен остаться с Кейти и Эллайтом, - сказала Алинор. – Им будет страшно одним дома, а кухарка наверняка заснет, едва только солнце сядет. В следующем году - обещаю! - ты всю осень будешь бегать на танцы со старшими девочками!..

Эммелин была очень расстроена, но даже самое горькое разочарование не заставило бы ее подумать плохо о своих опекунах: сама она была сиротой, из доброты принятой к себе дальними деревенскими родичами – землевладельцами средней руки из тех, что не гнушаются выходить в поле вместе со своими же работниками и слугами. У Алинор и ее мужа, Джассопа Госберта, без нее детей имелось в избытке: четверо – две девочки и два мальчика – старше Эммелин, и еще двое появились на свет уже после того, как ее взяли в дом. То была дружная семья, состоящая в неком смутном родстве с покойной матушкой Эмме, и никто, кроме них, не вызвался заботиться об осиротевшем младенце. Алинор всегда была добра к девочке, ее нельзя было упрекнуть в каком-либо жестокосердии; однако от Эмме не скрывали, что родным детям Госбертов она приходится дальней кузиной. Впрочем, вздумай Алинор и Джассоп сохранить в тайне историю Эмме – у них ничего бы не вышло, ведь девочка была ничуть не похожа на здешний люд: смуглая, кареглазая, темноволосая – ничего общего с рыжеватыми веснушчатыми Госбертами и их соседями.

Хоть с Эммелин обходились в доме опекунов хорошо, все свое детство она горевала из-за того, что не знала своих настоящих родителей – вечная затаенная печаль наметила чересчур взрослую морщинку меж ее темных прямых бровей. Она не смела жаловаться, рано поняв, как повезло ей найти пристанище в доброй семье, где никто не знал голода или холода. Но иной раз, увидев, как ласково тетушка Алинор утирает грязный нос кому-то из своих мальчишек или же мимоходом гладит рыжие волосы дочери, Эмме незаметно плакала, спрятавшись в каком-нибудь темном углу: этой ласки ей не пришлось узнать, ведь даже самая добрая тетка – все равно не мать.

Однажды ее слезы увидела старая кухарка, Тилла, служившая в доме Госбертов бог знает с каких времен. К сироте она относилась внимательнее прочих, поскольку и сама когда-то рано лишилась родителей.

-Неужто тетка тебя чем-то обидела? – спросила Тилла, качая головой.

-Нет, - с трудом ответила Эмме, всхлипывая. – Она очень добра ко мне, как и дядюшка Джассоп…

-Так в чем же дело?

И девочка, давясь слезами, призналась, что ей хотелось бы жить в своем собственном доме, со своей семьей, ведь в доме Госбертов она всегда самую малость - но чужая.

-Послушай, дитя, - сказала тогда Тилла, желая как-нибудь утешить Эмме. – Ничего не поделать, сиротская доля горька. Но когда-нибудь ты вырастешь, повстречаешь славного парня и выйдешь за него замуж. Тогда-то у тебя появится свой собственный дом и семья – роднее не бывает! Уж поверь!.. Вот тогда-то ты и будешь жить, не зная горя…

Нельзя сказать, что кухарка была убеждена в правдивости своих обещаний – кому, как не простой женщине в годах знать, что после замужества жизнь легче не становится?.. Скорее, ей хотелось приободрить плачущую Эмме и отвлечь ее от тяжких мыслей. «Пусть помечтает о нарядном свадебном платье – и слезы высохнут! О чем же думать девчонкам, как не о том, какими красивыми невестами они когда-нибудь станут!..» - рассуждала Тилла.

Но Эммелин, отчаянно искавшая хоть в чем-то опору, чтобы справиться с одиночеством, восприняла этот совет куда серьезнее, чем могла вообразить старая кухарка. Едва только услышав о возможном избавлении от боли, грызущей ее сердце и день, и ночь, она в ту же минуту твердо решила, что нужно во что бы то ни стало выйти замуж, чтобы избавиться от тоски и пустоты внутри. С годами совет Тиллы казался ей все мудрее – иных ей никто не давал, - и, в конце концов, она поверила, что только замужество сделает ее счастливой. Нельзя сказать, что Эмме была девочкой глупой и не видела дальше своего носа – а к четырнадцати годам в деревенской глуши всякий насмотрится на житье в соседских семьях, - но если уж будущее счастье зависит от веры, то веру эту человек сознательно и подсознательно оберегает от любых посягательств.