Принцип Монте-Кристо

Часть вторая.  Глава   третья.                 Боль утраты.             

                                                                Глава третья.

                                                                 Боль утраты.


     Она смотрела на последние всполохи заката. Издали, из главного дворца доносились звуки музыки: там веселились гости. Ей было не до веселья.  Голову опять стиснул обруч боли. Она знала, что после того, как он спадет, ей придет просветление. Так бывало уже не раз. Многое из того, что кажется сейчас невыполнимым, получит свое разрешение. Вот только на этот раз облегчения не будет.

   «Вот и свершилось. Я встретилась со своими врагами, с теми, кто хотел лишить меня жизни, лишить всего ради каких-то своих сиюминутных прихотей. С теми, кто лишил меня самого дорогого, что есть на свете – моего ребенка, отнял возможность иметь других детей. Пришло время расплаты», -- пронеслось в голове. Но смерть, мгновенная смерть – это слишком милосердно для тех, кто погрузил ее в ад боли, ненависти и постоянной памяти о том, что с ней произошло…

     Обруч боли стал ослабевать, но она по-прежнему стояла на чердачном балконе большой конюшни, смотрела в сумеречную даль, где исчезали последние искры заката, пока еще окрашивающие своим светом края облаков. Сейчас ей было не до красот окружающего мира. Вновь, как и сотни раз до этого, в памяти всплывали воспоминания того, как она прощается с маленьким Сережкой, а мама успокаивает, что все будет хорошо, малыш и не заметит, как пролетит время, и она вернется… Она вернулась. Но… где ты, мама, с той твоей великой уверенностью, что с  дочерью ничего не случится? Где ты, отец, так поддерживавший меня в трудные минуты? Где ты, мой Сержик?

   Сердце вновь полыхнуло болью, словно взорвавшись от переполнявших  ее чувств.

    В памяти вновь завертелся калейдоскоп воспоминаний. Они налагались одно на другое, переплетались, создавая удивительные картины.

    Вот они в клинике вместе с Саидом. Сколько мук пришлось претерпеть. Но оно того стоило. Она хотела вернуться к своему сыну и родителям здоровой и красивой. Это чувство грело ее, позволяло превозмогать страшные мучения. Сколько их было, этих операций? Она и не помнит. Рядом всегда был Саид. Она уже знала, что он тоже русский, попавший в плен во время боевых действий в Афганистане, проданный в рабство в один из элитных борделей для пресыщенных вседозволенностью богачей. Там его и нарекли Саидом. Там ему покалечили лицо, пытались низвести до положения безмолвной и безропотной скотины, выполняющей требования господина по первому щелчку. За каждое непослушание следовало жестокое наказание…

   Кто он, откуда? На все эти вопросы Саид никогда не отвечал. Сказал, что еще в застенках у моджахедов забыл все, что знал о родных. Он не вспоминал и о своем друге Сергее, ее брате.
 
   Долгие годы реабилитации. За это время она смогла продумать, а потом и осуществить основную концепцию своей грядущей империи. Это ведь совсем несложно, если есть деньги. А они приходили к ней, как только появлялась в них нужда. Она вдруг вспоминала, вернее из подсознания выплывали какие-то неведомые ей сведения, цифры и то, какие манипуляции необходимо провести для получения средств. Вначале она страшилась своих таких познаний, но потом приняла их как данность. Приняла с сознанием того, что высшие силы хотят ей помочь вернуться на родину, к своим родителям и сыну.

   Она вырвалась в Россию, как только смогла. Страна была уже совсем не та, которую она помнила и любила. Теперь она больше напоминала пародию на западные государства. Города превратились в огромные барахолки, где продавалось буквально все, от вещей до собственной жизни. Улицы заполонили бомжеватого вида люди, чумазая детвора. И все что-то выпрашивали, предлагали купить, погадать, могли мгновенно выхватить из рук вещи и тут же раствориться в толпе.

   Приехала в деревню, где жили родители, и не узнала знакомые места. Какой-то крутой делец скупил все окрестные земли и стал строить дома для богатых. Местных жителей под любыми предлогами из родного жилья выселяли, а на месте деревенских домов возводились элитные коттеджи, вычурные и безликие в своей помпезности и кричащей показушности…

   Ни родителей, ни сына она не нашла. Не у кого было спросить, куда они уехали. Тогда она сломила гордость и поехала по адресу, где обитала  в прошлой своей жизни. Надеялась, что родители с сыном перебрались в город, что те, кто ее предал и продал, что-то знают о дальнейшей судьбе ее родных.

   Но и там ее ждало разочарование. В квартире жили  незнакомые люди.  Они оказались отзывчивыми, несмотря на страшные времена, когда любая встреча или откровенность с незнакомым гостем могла стоить жизни, и сообщили ей, что квартиру приобрели через риэлтерскую контору, потому о прежних жильцах ничего не знают. Посоветовали спросить у одной из старожилок дома. Старушка должна помнить о прежних жильцах. Она в доме работает консьержкой.

   Ею оказалась довольно неприятная и желчная Лидия Петровна, в былые времена яростно завидовавшая успехам соседей и распространявшая обо всех придуманные ею же сплетни. А потом с восторгом смаковавшая все подробности, каждый раз их наполняя новыми скабрезными подробностями. Наташа не любила ее и боялась. Но все это было в той далекой, потусторонней жизни.

    -- А вам зачем? – на вопрос о прежних жильцах квартиры недовольно спросила Лидия Петровна. Она за прошедшее время почти не изменилась, разве что еще больше высохла и пожелтела. Пожевав немного губами, словно в раздумье, промолвила: -- Всякие сведения имеют свою цену…

    Гостья молча достала сумочку, покопалась в ней, выискивая деньги. Обычно она не брала наличные: там, где жила последние годы, в ходу были кредитки. Но, отправляясь на поиски, взяла с собой несколько купюр.
 
    Консьержка, увидев в сумочке знакомые зелененькие бумажки с портретами заморских правителей, тут же поджала губы, ожидая продолжения.

    Гостья выудила из небрежно свернутой пачки одну купюру. У старухи загорелись глаза:

    -- Что вы хотели узнать?

    -- В той квартире жила Наталья…

    -- Ну, жила. А вам она зачем?

    На беспардонность вопроса гостья не смогла сразу найти ответа. Как объяснить старухе, почему ее интересует судьба  близких Наталье людей. Потом вспомнила, что в тот период к ней часто приходили с заказами на пошив одежды.
-- Несколько лет назад я заказывала Наталье платье. Тогда оно произвело  фурор среди подруг. Сейчас мне просто необходимо сделать что-то необычное, вот и вспомнила о ней…

    Старуха с недоверием взглянула на незнакомку. Хотелось наговорить гадостей про ту самую портниху и ее работу. Но сдерживало сомнение, а вдруг обидится и не даст уже вытащенную купюру. Эх, несколько годков бы раньше, когда сынок еще был в силе, она бы не унижалась ответами перед этой гусыней с набитым деньгами ридикюлем. Он бы встретил ее в тихом уголке… Но сын спился, из квартиры не выходил, предпочитая донимать мать требованием принести чего-нибудь выпить. Потому она пригасила в глазах огоньки ненависти и жадности…

   -- Поздно вспомнила… Нету ее. Уж лет пять как пропала. Говорили, что поехала в круиз и там осталась. Хахаля там себе приискала… хи-хи-хи… А тут ее приятельница Алена, еще та шлындра, сразу же сожителя Наташкиного и прибрала к рукам… Да-а, а потом и квартиру продала. Говорили, что и ателье Наташкино прихватила…

   -- Скажите, а родители Наташины здесь были?

   -- А они тебе зачем?

   -- Ну, может, они знают, где она?

   -- Чего не знаю, того не знаю. И так много наговорила, не расплатишься, -- старуха откровенно указала взглядом на купюру. Незнакомка молча протянула заготовленную бумажку и вышла из подъезда.

    Зря она завела этот разговор с Лидией Петровной. Ведь знала же, что та, даже если и будет что-то знать, никогда не скажет. Вдруг вспомнилась баба Валя из соседнего подъезда. Добрая, отзывчивая женщина. Как же она забыла о ней. Вот с кем надо было поговорить.
 
     Она быстро вошла в подъезд и не увидела, как из только что покинутого ею вышел обрюзгший субъект с костылем. Он оглядел окрестности и крикнул внутрь:

     -- Ну и где она?

     Следом за ним из подъезда показалась старуха. Она зыркнула взглядом по сторонам и качнула головой:

    -- Ох, и хитра. Никак на машине приехала и сразу удрала… Хотя, что ей торопиться? Очень уж о Наташке узнать хотела… К чему бы это? Да, ладно… Думаю, еще придет… тогда уж и…

    -- Надо было в квартиру пригласить. А то, сначала отпустит, а потом локти кусает… -- зло бросил мужчина и привычно приказал: -- дай на бутылку. Неча было будить. А то теперь не усну.
 


    Баба Валя за последние годы заметно сдала. На стук в дверь открыла, даже не спрашивая, кто пришел. Считала, что поживиться у нее нечем. Это знали все окрестные бандюки и наркоманы. Квартира давно переписана на дальнюю родню. А все ценное, что было нажито в прежние годы, давно продано, когда заболел муж и были нужны деньги вначале на операцию, а потом на похороны. Пенсии хватало лишь на минимум продуктов, чтобы только не умереть с голоду. Благо троюродный внук, откровенный пройдоха, который и уговорил ее переписать на него квартиру, взял на себя оплату коммунальных услуг, а то бы померла с голоду.

    За дверью стояла стройная, ухоженная, так и искрящаяся благополучием и сытостью незнакомка. Ее изысканности не скрывала даже простенькая одежка. Чувствовалась порода.

    -- Здравствуйте Валентина Егоровна, -- произнесла незнакомка мелодичным голосом. – Извините за беспокойство, но мне просто необходимо с вами поговорить.

    -- Да какое такое беспокойство. Поговорить можно, отчего же не поговорить. Поговорить я люблю. Проходите в залу, -- предложила хозяйка, пропуская гостью в квартиру.
 
    В комнате, которую хозяйка по привычке назвала залой, стоял продавленный диван, напротив него сервант с несколькими чайными чашками за стеклом, посредине круглый стол, покрытый кружевной вязаной скатертью, кое-где порванной и аккуратно заштопанной. Вокруг стола несколько стульев, в углу старый телевизор, накрытый вязаной салфеткой, и кресло перед ним.

   Гостья с тоской осмотрела комнату. Прошло немного времени, а как все изменилось. Исчезли ковры со стены, с пола и с дивана. В серванте больше нет хрустальной посуды и сервизов – гордости хозяйки. И не потому, что мода на них прошла. В воздухе витало ощущение нищеты и безысходности. Потом она увидела в серванте портрет старика с траурной лентой и поняла, что женщина осталась одна и доживает свой век в нищете.

    -- Присаживайтесь к столу, сейчас я чаю согрею, что попусту разговаривать, -- предложила хозяйка и отправилась на кухню. Там она загремела чайником, послышался хлопок закрывшейся дверцы холодильника, что-то зашуршало. Потом она принесла и поставила на стол кое-какие припасы, достала из серванта две чашки с блюдцами.

    У гостьи захолонуло жалостью сердце. Видимо давно уже никто не посещал эту старую женщину, что она рада любому посетителю, готова угостить его своим последним куском. Вспомнилась мама. Она вот также встречала в самые голодные годы любого пришедшего в гости. Никогда не отпускала без еды забредших в деревню попрошаек. На упреки родных, что самим есть нечего, отвечала: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Мы не знаем, что дальше будет, может и самим придется вот так ходить по миру. Бог милостив, и нам подадут, как мы сейчас». А про себя, Наташа всегда это знала, добавляла: и Сереже  подадут, если он жив.

    Между тем на столе появился заварочный чайник со свежей заваркой. Хозяйка разлила чай по чашкам, подвинула гостье сахарницу, предложила печенье и пряники.

    --  Угощайтесь, пейте чай. Так что вы хотели узнать?

    Гостья опять поведала о выдуманной причине поисков Наташи.

    -- Что сказать? Странная какая-то история получилась. Наташа девушка была отзывчивая, небалованная, уважительная. Часто мне помогала, да и я ей с мальцом пособляла. Муж у нее мне не нравился. Все что-то тянул с официальной регистрацией, а так он был ничего. Еще у нее две подружки были, злыдни, завистницы. Я ей говорила об этом, да она объясняла, что они одноклассницы, вроде как грех связи терять в чужом городе. Так вот, муж этот ее поехал куда-то за границу. А тут обе эти подружки пристали к ней с предложением поехать в путешествие, в Грецию, что ли. Словом, отдохнуть на море. Говорили -- всего на недельку. Она отвезла своего сына к родителям, а сама поехала отдыхать. А потом… -- хозяйка на мгновение остановилась, задумалась, вздохнула и продолжила как бы через силу, -- потом приехала эта ее одна подружка и сообщила, что Наташа за границей сбежала, сказала, что назад  не вернется. А она, эта вертихвостка теперь выйдет замуж за Михаила законно и что квартира теперь ей принадлежит. Михаил еще не вернулся из своей заграницы, а она уже квартиру продала. Потом уже слухи поползли, что Наташу в том путешествии то ли убили, то ли она утонула. Но никто точно ничего не знал.

   -- А родители Наташи и сын? Они появлялись здесь?

   -- Не знаю, были ли, не были. Я ведь с ними не была знакома. Знаю только по  разговорам, что в то лето пожары были сильные, приезжали вроде бы люди из их деревни сообщить мужу Наташиному, что сгорели они все… Но… Здесь уже были люди чужие. Не знаю, передали ли Михаилу. Простите, что тревожу такими известиями… Что вы побледнели так?

   -- Благодарю вас, Валентина Егоровна, что уделили мне время. Вспомнила сейчас былое. Жалко Наташу. И семью ее жалко…

   -- Но может, это выдумки… Может, все живы, а здесь сплетню пустили…

   -- Может быть, Валентина Егоровна. Но Наташу мне не найти, а платье шить надо. Буду другую портниху искать. Благодарю за чай, -- гостья поднялась из-за стола, попрощалась с хозяйкой и вышла в прихожую. Потом повернулась к следовавшей за ней женщине:

    -- Валентина Егоровна, не сочтите за обиду, что пробыла у вас недолго и не попила с вами чаю. Многое хотелось бы спросить о Наташе, но… услышанное разбередило душу. Я пришлю вам гостинцев с молодым человеком, так вы уж не отказывайтесь. Помяните Наташу и ее родных добрым словом…-- она обняла женщину, на мгновение прижала к себе и стремительно выскочила из подъезда.

   Через некоторое время в дверь вежливо постучали. Валентина Егоровна привычно открыла дверь. За ней стоял  молодой человек с большой корзинкой, накрытой цветастым платком. Он внес корзинку в прихожую, потом сказал:

   -- Бабуль, не открывай никому дверь так, как сегодня. Злых людей стало много. Убить могут просто из интереса.




    Известие, что родители и сын погибли, было ударом в самое сердце. Она тогда, вернувшись в гостиницу, впала в прострацию. Жить  больше не хотелось. В голове стучала лишь одна мысль: заснуть бы и не проснуться.

    Вернул ее в реальность настойчивый звонок телефона. На связи был Саид. Он всегда чувствовал, когда ей было плохо. Саид усомнился в достоверности сведений, посоветовал съездить в места проживания родителей. Может, кто из соседних деревень что знает. Этот простой совет, хотя она  и до этого уже побывала в тех местах и наводила справки, пробудил желание действовать.

   В бывшем сельсовете, который теперь напыщенно именовался сельской администрацией, сидел егозливый и нагловатый парень с замашками то ли бандита, то ли сидельца. На ее вопрос, где и когда она может встретиться с главой сельской администрации, он снисходительно известил, что она уже встретилась. Теперь может изложить свои вопросы.

    Наташа несколько смутилась. Поведение сидящего за столом молодого мужчины не соответствовало тем должностным обязанностям, которые определены для руководителей сельской власти. Вспомнилась Ольга Викторовна. Вот была председатель сельсовета – душа деревенской округи. К ней все шли за советом. Каждому стремилась помочь, подсказать, предложить. А этот… чем он может помочь? И все же… Она объяснила суть причины, приведшей ее в эти края.
Мужчина скривился, словно лимон проглотил:

   -- Что это вас они заинтересовали? Столько лет никого не интересовали, а потом вдруг вспомнили…

   -- Это родители моей подруги. Хотела через них на нее выйти…

   Мужчина стукнул кулаком в перегородку и крикнул:

   -- Эй, кто там, выйди на минутку!

   Из соседней комнаты показалась старушка, в которой Наташа  с трудом узнала Ольгу Викторовну. Старушка смиренно сложила руки на животе, ожидая приказа.

   -- Вот что. Ты, Ольга Викторовна, всех здесь знала раньше, разъясни ей, что, где и как… Да, я в район еду, сегодня совещание у главы, так что больше не появлюсь. Всем говори, что прием буду вести в пятницу.

   Глава сельской администрации взмахом руки выставил и посетительницу, и работницу из кабинета и запер дверь на ключ, а сам направился к выходу.

    -- Ох, и крут ваш глава, -- заметила посетительница. Ольга Викторовна испуганно взглянула на нее, потом втянула голову в плечи и засеменила в свой закуток.

    Наташа сжала зубы – женщина выглядела сломленной и запуганной. Разве такой она была всего несколько лет назад, когда принимала ее в первый раз в своем кабинете? Наташа тогда приехала  покупать домик для родителей.  Цветущая, жизнерадостная женщина, словоохотливая и веселая. Как она расхваливала деревенскую жизнь…

    -- Что вы хотели узнать? – прервал ее воспоминания голос хозяйки закутка.

    -- Видите ли, я ищу свою подругу. Вернулась из Франции, а по старому месту жительства ее нет. Вот и вспомнила о родителях. Приехала сюда, а деревни той нет. Люди же должны информировать, куда выбывают…

   -- Кто вас интересует?

   -- В Красном жили Кобзаревы. Они приезжие…

   Женщина как-то вздрогнула, еще больше ссутулилась.

    -- Долго же вас не было здесь. Лет уж поболее пяти назад, да  как раз, тот год, когда заваруха началась, пожар был большой. Торфяники занялись. Жара была страшенная. Огонь пошел на деревни, а пожарную охрану реформировали, колхоз развалился, тушить было некому… Ну, и полыхнули дома. Ночью это было. Люди выскакивали, в чем были. А про Кобзаревых как-то забыли. Потом, когда уже крыша обрушилась, кто-то вспомнил, что они как раз за день до пожара вернулись из столицы. Утром прибыл пожарный расчет и милиция. Стали проверять, все ли живы. Тогда и узнали, что погибли Кобзаревы и старуха Устинова. Остальные спаслись. Новый хозяин сельхозпредприятия выплатил погорельцам какие-то деньги, кое-кого перевел на центральную усадьбу. Расселили в бывшем детсаду, доме животновода, столовой… А на месте сгоревшей деревни построили дачный поселок…

    -- А… Кобзаревы? Их нашли?

    -- А как же. Милиция поработала. Нашли и захоронили, как положено. За счет сельсовета… Дочь, как сообщили, пропала… Зять, хотя, какой он им был зять, так и не появился…

    -- А мальчик? Наташин сын?

    -- А не было мальчика. Два трупа нашли, больше никого не было.

     -- Как же так?

     -- Не знаю. Ничего не могу сказать… А вам-то зачем это?

     -- Покажите, где захоронены… Кобзаревы?
 
    Ольга Викторовна накинула куртку, хотя на дворе было тепло, заперла дверь сельской администрации и повела странную посетительницу в сторону деревенского погоста. Она не сказала этой женщине, что милицию тогда очень заинтересовал этот пожар в деревне. Но время такое было, что не до расследований. Она показала спутнице один заросший холмик на краю погоста с засохшим букетиком цветов.

    -- Школьники безродные могилки обихаживают, -- пояснила Ольга Викторовна. Потом она тихо покинула это скорбное место. Посетительница еще долго стояла у одинокого холмика.

    Вот и все, что осталось от ее семьи, от той ниточки, что держала ее наплаву в этом жестоком и уродливом мире. Отныне ничто не мешает ей осуществить свою месть. И эта месть будет чудовищной и беспощадной.

   …Месяц спустя к сельскому кладбищу подъехала машина. Рабочие выгрузили памятник, расчистили площадку от зарослей и установили оградку. На памятнике было высечено три  имени…




   Ему опять снился сын. Вот Малыш протягивает вперед ручонки и что-то бормочет свое, детское, неразборчивое. В дверях появляется Алена:

    -- Ты опять с  этим дебилом возишься. На, возьми Кирилла.
 
    Она сует ему в руки упитанного младенца, с упоением сосущего свой кулак. В отличие от светловолосого и какого-то невыразительного полуторагодовалого Малыша этот младенец поражает своей яркостью. Голубые глаза, длинные черные ресницы, ниточки бровей, кудри на голове… Но нет в нем ничего такого, что хотя бы чуть-чуть указывало на их родство. Может потому, что Михаил изначально с неприязнью встретил этот новый комочек жизни. Он никогда не восторгался ни складочками, ни ямочками, ни ужимками младенца и с непониманием взирал на то, как мать и отец, приезжая в его квартиру, с восторгом ворковали над Кириллом, находили какие-то черточки, которые вроде бы напоминали им о Михаиле в младенчестве. И ни разу не подошли к Малышу. А ведь именно он так ярко и откровенно напоминал и чертами лица и повадками своего отца. Но до него никому не было никакого дела. Его никто не брал на руки, не ласкал. Если Михаила не было дома, забывали накормить. Если громко плакал, могли дать затрещину. И все, от ненавистной Михаилу Екатерины Ивановны до прислуги постоянно шпыняли Малыша и обзывали дебилом за то, что не подходил под определенные ими стандарты поведения…

    Михаил не раз проклял себя за то, что не оставил Малыша с родителями Наташи, что забрал к себе. Там он был бы любим и обласкан, здесь же ему приходилось испытывать на себе, что значит быть сиротой.

    Однажды ему пришлось уехать на неделю в командировку. Не хотел. Но Алена, которая не только хитростью забралась в его постель, но и ужом проникла в его бизнес, сделала все для того, чтобы его присутствие на очередной презентации в Германии было необходимым. А когда вернулся, узнал, что Малыш якобы напал  на спящего Кирилла и чуть его не убил погремушкой. Ребенка признали неадекватным. Психиатры посчитали, что он опасен для второго ребенка, и выписали направление в спецучреждение.

    Он устроил тогда в квартире погром, разбил новую дорогостоящую технику, пригрозил, что так же расправится и с младенцем Алены, которого откровенно называл приблудышем. И все для того, чтобы узнать адрес больницы, куда поместили сына. И старуха, и ее дочь Алена откровенно струхнули. Ведь все активы принадлежали семье Михаила, и он в любой момент мог их выгнать из дома, в чем родились. Тогда старуха пошла на хитрость: свозила Михаила в ту больницу, которая оказалась спецдетдомом. Ему даже разрешили заглянуть в окошко палаты, где лежал ребенок.

    Михаил не признал в нем сына. Это был какой-то безликий и бесчувственный скелетик, безразлично взирающий на мир. Он был чужим и не от мира сего.
И тогда он запил. Он захотел отгородиться от всего мира. Не реагировал на увещевания родителей, на заверения Алены и ее матери, что они с Малышом ничего не сделали, что он изначально родился больным, а потому однажды превратился в агрессивного монстра. Но Михаил помнил сына веселым и умным мальчиком. И с ужасом понимал, что в его отсутствие эти две мегеры что-то с ребенком сделали такое, что он превратился в растение. И от осознания непоправимости случившегося Михаил  впадал в буйство.

   После очередного приступа его отправили на лечение в психушку. В полубезумном бреду он, оказывается, там подписал доверенность на ведение всех дел своей законной жене…

   Потом были годы депрессий, периоды прояснений, сменявшиеся опять депрессиями. Он жил в своем, придуманном им мире. Где Наташа жива, а сын здоров и всегда рядом с ним. Родители стали сторониться его, редко посещать. Да и кому понравится видеть пьяного до сумасшествия сына. Так продолжалось долго. До тех пор, пока однажды в лесу на его пути не оказалась странная фигура. То ли женщина, то ли подросток.

   Она встала на его пути, когда он привычно возвращался из соседней деревни, где ему был открыт постоянный кредит на самогон. Он был в глубоком опьянении, шел почти на автомате. И фигура, появившаяся из кустов, показалась ему нереальной, потусторонней. И она очень напоминала ему его Наташу. Он даже остановился на мгновение:

    -- Наташа? Это ты? Откуда ты?

   Фигура вдруг захохотала, схватила его за грудки, затрясла:

    -- Узнал, сволочь! Погубил всех нас. Почему ты не забрал родителей и сына к себе, как обещал? Почему позволил им умереть?

    Она все кричала и трясла его, ухватившись за борта куртки, а он с трудом, сквозь страшный хмельной туман начинал сознавать, что перед ним действительно его Наташа.

   -- Наташа, ты жива?

   -- Нет, я вырвалась из преисподней, чтобы рассчитаться с тобой за все, что со всеми нами благодаря тебе произошло. За мою поруганную жизнь, которую ты не защитил, как обещал, за моего погибшего ребенка, которого не уберег, за все… Я любила тебя, а теперь ненавижу… И буду мстить. Ничто вам теперь не поможет: ни деньги, ни связи… Потому что есть кое-что посильнее всех этих пустых благ… Вы все уйдете со мной в преисподнюю, но вначале вкусите все прелести моей мести. Так что трепещи вместе со своей Аленой…

   Фигура  растворилась в кустарнике также внезапно, как и появилась…

   С Михаила слетел весь хмель. Его трясло от ужаса и восторга. Оказывается, даже там, за порогом смерти есть возможность существования. И его Наташа существует. А если она существует, то и ему не страшно идти туда, чтобы быть с ней рядом. Но сковывал ужас от понимания, что она его не простит ни за свадьбу с Аленой, и ей не объяснить, что сделал это только ради спокойствия родителей, ни за то, что не уберег Малыша.

   Тут его как острой  бритвой резануло воспоминание о словах Наташи, что Малыш погиб… Мести он не страшился. Он был согласен принять любое испытание из рук Наташи. Потому что давно уже понял, что в ней силы воли и духа было во сто крат больше, чем у него, обычного маменькиного сыночка, изнеженного и заласканного. Он и творил в полную силу только рядом с нею, она была его музой, его столпом и опорой. А без нее ему ничего не хотелось. Исчез смысл существования…

    Очнулся Михаил уже под утро. Он так и лежал под кустом, там, где встретил Наташу. Была ли она видением, или настоящая, во плоти, он уже вспомнить не мог. Помнил только, как его мотало из стороны в сторону, когда она трясла его за куртку…

    Все было неважно, главное, Наташа существует, даже если и в форме видения.

    Потом были годы ожидания. Он с восторгом принимал все кризисные явления в стране, в пьяном бреду доказывая окружающим, что это Наташа мстит за себя и ребенка. Наталья Ивановна и Алена брезгливо выслушивали эти его бредни и советовали проспаться. А он знал, что и наезды на фирмы, и разборки с конкурентами, и то, что этот сын Алены Кирилл попался-таки с  наркотиками, все дело рук Наташи.

    Однажды он, наконец, решился на открытый протест и заказал генетическую проверку на отцовство. Он больше не мог терпеть того, что родители так и не верят ему на слово. И они поверили, поверили неопровержимым доказательствам того, что их внук им неродной. Они давно об этом догадывались, но срослись, сжились с сознанием того, что этот мальчик когда-нибудь станет их продолжением, наследует их дело, раз уж сын оказался непутевым.

    И только, когда Михаил принес им документальное свидетельство, что Кирилл не его сын, когда, наконец, объяснил, что он никогда не любил и не собирался жить с ненавистной Аленой, и все было просто мастерски подстроено, и жизнь свою он сознательно загубил, потому что больше не было с ним рядом того человека, которого он любил, родители поняли всю глубину его личной трагедии.
 
    Родители увезли Михаила в Майами, где у них был гостиничный бизнес, поместили в клинику и продолжительное время лечили от алкоголизма. Дело шло на поправку, тем более, что  Михаил и сам хотел избавиться от алкогольной зависимости. Все контакты с Аленой он оборвал. Начал процесс возврата фирм, оказавшихся под управлением жены. Родители, хоть и в сравнительно пожилом возрасте, все его планы поддерживали. Наняли самых раскрученных адвокатов Москвы.

    И тут этот звонок от новых компаньонов по бизнесу. Они приглашали принять участие в летнем костюмированном празднестве по поводу покупки и открытия нового поместья в российской глубинке. Вначале Михаил не собирался никуда ехать. Он только успокоился, пришел в себя, занялся делом. Боялся, что вновь сорвется. Но родители так его уговаривали, объясняли, что с этими компаньонами надо крепить связи, потому что в нынешнее время порядочных партнеров найти сложно, что он согласился.

    Поместье его и впрямь удивило. Обширное, почти на полрайона, с десятком деревень и массой полей. К чему оно людям, которые занимаются совсем другим направлением бизнеса, он не понимал, но обустройство поместья оценил. Тем более, что хозяин поместья, Саид Меджи, внешне напоминающий чем-то знаменитого  французского актера Алена Делона в молодости, с упоением рассказывал о возможностях, которые предоставляет ему приобретение этих земель.

    Сам дом и приусадебные постройки хозяин купил у одного из олигархов, подвизавшегося то ли в нефтяном, то ли в банковском бизнесе, любителя пустить пыль в глаза своим собратьям. Но, видно, то ли сил не рассчитал, то ли зарвался без меры, то ли кому-то дорогу перебежал, но однажды пришлось ему от амбициозных планов в отношении поместья отказаться и продать его. А новые хозяева кое-что переиначили, подкупили земли, да и создали аграрное предприятие, обеспечив работой жителей всех окрестных деревень. И людям хорошо, и себе не в убыток.

    Странный он был, этот Саид. Такое впечатление, что биографию и происхождение носил с чужого плеча. Как ни старался казаться выходцем из азиатского региона и приобретателем западного воспитания, нет-нет, да проскакивало в нем то простонародное русское, что никак не получить путем подражания и даже обучения, что-то такое, что просто присуще данному этносу, как бы его представители от этого не открещивались. Вообще, был он какой-то таинственный и непонятный. Внешне красивый, обладающий изысканными манерами, он мог вдруг по-простецки в разговоре запустить матерную шутку, бросить скабрезность в адрес какого-нибудь прохожего. Казалось, что в определенный момент он не перебродил юношеским максимализмом, вседозволенностью, и это в душе угнетало его и в какие-то мгновения вырывалось наружу. Он этого стыдился и оттого становился угрюм и неразговорчив.

    Михаил однажды заметил во время поездки в Париж, где они оказались в мусульманский праздник и стали свидетелями жертвоприношения барана, как Саид страдальчески сморщился и отвернулся от кровавого зрелища. И в то же время,  в Афганистане, где были по серьезным делам, связанным с бизнесом Саида,  хладнокровно зарезал напавшего на них фанатика. При этом презрительно бросил что-то оскорбительное в адрес убегавших соратников убитого.
 
   Этот человек был противоречив и непонятен. Например, он отлично говорил по-русски, но с какими-то металлическими нотками в голосе, словно неодушевленный робот, однако по-итальянски и по-французски изъяснялся с неподражаемой изысканностью, а по-немецки и по-английски с какой-то воинственной бравурностью. Но в его глазах, зеленовато-серых, холодных и непроницаемых, томилась непонятная тоска.

   Таким был его новый компаньон. Хватило нескольких недель знакомства, чтобы понять, что у них обоих много общего. У каждого была своя тайна, своя тяжелая ноша воспоминаний, которую каждому предстояло тащить в одиночку до скончания дней…




    Празднование шло своим чередом. Михаил бродил по залу в поисках родителей, неожиданно увидел ненавистную ему Наталью Ивановну. Значит, и Алена здесь. Видеть ни ту, ни другую не хотелось. Он вышел на лужайку, превращенную в продолжение танцевального зала. Звучала музыка, пары кружились в танце, но под кронами цветущих деревьев стояли любители покурить. У накрытых закусками столиков толпились жаждущие промочить горло чем покрепче и попробовать деликатесы.
 
    Вдруг его что-то забеспокоило. Что-то такое, что выбивалось из привычного ритма его размеренной жизни. Он остановился, на мгновение задумался, вспоминая, что могло его встревожить. Какое-то мимолетное видение, что-то знакомое, давно забытое. Он всмотрелся в фигуру юноши под кроной цветущего дерева. Что-то в его профиле, во взмахе руки, откидывающем прядь волос со лба, показалось пронзительно знакомым… Наташа…

   Михаил чуть не закричал от охватившего его восторга и тоски. На мгновение зажмурился, как от боли… Когда открыл глаза, видение исчезло. Зато навстречу ему попалась Алена. Он обошел ее, как пустое место. Здесь его и нашли родители. Они предпочли покинуть бал, узнав, что здесь же находится и бывшая невестка с матерью. Боялись, что сын может сорваться…