Пришло время поговорить

Дом и все кто в нем

Небо затянуло свинцовыми тучами, и послышались первые раскаты грома.

– Обожаю, – мелькнуло в голове, и я продолжила заворожённо смотреть в окно, ожидая, когда наконец-то грянет ливень.

На улице, должно быть, было душно, но сейчас поднялся сильный ветер, который гнул деревья чуть ли не в половину высоты. Если бы я оказалась там после карцера, меня вполне могло бы унести. Вот был бы подарок.

– Скорее бы. Соскучилась по Мотьке.

– Привет, малыш, – услышала за спиной и слегка вздрогнула от неожиданности, с досадой поняв, что посмотреть на дождь не получится.

Он подошёл сзади и обнял меня за талию, положив подбородок на голову, постоял так какое-то время, а потом развернул к себе.

– Поговори со мной, – сказал в уже, должно быть, миллионный раз, но я всё так же упорно молчала, – скажи хоть слово, чёрт возьми!

Я смотрела на его белоснежную рубашку, разглядывая красивую перламутровую пуговицу, и вела внутренний монолог на отвлечённые темы. Совершенно неинтересно было, что он скажет дальше. Он всегда говорил одно и то же: сначала умолял заговорить с ним, потом просил, потом начал злиться и отправлять в подвал, в клетушку два на два метра, «подумать над своим поведением». Пару раз даже ударил, правда, потом долго раскаивался, и я не видела Мотьку целый месяц.

Пуговица запрыгала перед глазами, значит, он уже трясёт меня за плечи. Ещё пара дней – и я смогу вздохнуть свободно. Не буквально, конечно, вентиляция там так себе, но хотя бы его нет. Чёрный хлеб и вода – весь рацион, которым я охотно делюсь со своей подружкой, маленькой серой мышкой, у которой на шее ниточка от моего платья – ошейник такой. Ей не мешает, зато я всегда знаю, что Мотька – это Мотька, а не какая-то приблудная мышь, до которой мне нет никакого дела. Хотя, подозреваю, других там и не водится. Эти охранники их ненавидят, моя оказалась самая сообразительная и не выходит из карцера, пока я там, а значит, и они за дверью.

Картинка смазалась, оттого что моё тело пришло в движение. Ну здорово, сейчас он будет делать вид, что процесс доставляет удовольствие нам обоим.

– Дождь всё-таки начался. Отлично, с этого ракурса мне даже видно окно. Обожаю, когда идёт дождь. Уже забыла, какой он на ощупь.

Из этого дома я не выходила пару лет. Из этой комнаты хожу только в карцер. На окнах массивные решётки, хотя хватило бы и одного гвоздя, и я уже не смогла бы с ними справиться: никогда не отличалась ни хорошей физической подготовкой, ни силой, ни даже ростом. Если я вдруг сигану с третьего этажа, на котором нахожусь, то лететь вниз будет дольше, чем нормальному человеку, учитывая мои метр с кепкой.

Впрочем, это всё равно лучше чем то, что было до этого: даже вспоминать не хочется. Может, в другой раз, а то это мазохизм какой-то: думать о том, как тебя насиловали раньше, когда насилуют в настоящий момент.

– Этот хотя бы один.

– Ты мелкая, жестокая сука, – выдал он, ложась рядом, – я всё для тебя делаю, дрянь неблагодарная. И чем ты мне платишь?

– Не брыкаюсь.

– Правильно, ничем. Вот тут и в самом деле молчание – знак согласия.

– Молчание – золото. И ещё куча других банальностей.

– Одевайся.

Я поднялась и неторопливо оделась: не люблю делать резкие движения. Да и спешить мне некуда, когда я ему надоем, а это когда-нибудь произойдёт, там, где я окажусь, вряд ли будет лучше. Похоже, на этот раз его терпение лопнуло ещё быстрее, что не сулит мне ничего хорошего.

– Если бы ты заговорила, всё было бы совсем иначе. Мы бы жили как нормальные люди. Подумай над этим.

Поднялся и проводил меня до двери, выставив вон, где с обратной стороны уже поджидал охранник.

– Пойдём, – сказал тихо, указав направление, которое и так было знакомо слишком хорошо. Мне нравилось ходить в карцер именно с ним: сложилось впечатление, что ему единственному из всех не доставляла такая работа никакого удовольствия. Остальным, похоже, было совершенно безразлично, что тут происходит и почему молодую девушку кто-то держит взаперти уже не один год. А ещё он всегда держал хлеб, пока я его не заберу, и не клал на пол в щель между бетонным полом и дверью, как это делали другие. Без песка и мусора было всё же вкуснее.

Но сегодня он смог удивить: когда мы проходили по первому этажу, с огромными окнами в пол, по которым стекали капли дождя, он слегка притормозил и пошёл очень медленно, давая мне возможность посмотреть на дневной свет в последний раз в ближайшие две недели, а закрывая карцер, уронил на пол бумажку. Я застыла в нерешительности, а потом быстро подняла и развернула её.

– Азбука Морзе? Вот это да!

Залезла на кровать с ногами и принялась изучать её: хоть какое-то развлечение и даже не сразу увидела, как пришла Мотька. Подняла её с пола, усадив на колени, и начала легонько постукивать пальцем по кровати, запоминая расположение точек и тире.

– Интересно, как сделать тире, если не голосом? Не буду же я пищать морзянку, в самом деле. Это как минимум глупо. Проще уж заговорить. Хотя, сколько уже прошло? Лет пять… может, и не проще.

Я была счастливым ребёнком, по большей части. Любящая заботливая мать, вечно занятый отец и брат, который меня люто ненавидел с самого детства. Он был старше меня на семь лет, и причин для этого я никогда не видела, даже то, что в доме нет моих фотографий до пяти лет, меня никогда не смущало. Объяснение, что они потерялись при переезде, меня вполне устраивало. Когда мне было двенадцать, отец погиб, мать замкнулась в себе, а брат стал периодически колотить меня, оставляя синяки там, где их не было видно под одеждой. Подлый и хитрый сукин сын, как я теперь его называю. Но не раньше, ведь в то время я ещё не знала, что такое настоящее предательство, ведь такой сценарий видишь только в дрянных сериалах.