Приворотное зелье, или Как выйти замуж ведьме

Глава 10. Веришь или не веришь?

Проснулась я еще ночью. От голода сводило живот. У меня болела спина, а еще сильно кружилась голова. В тюрьме оказалось очень холодно, я сильно замерзла. От бессилия и несправедливости хотелось плакать. Возможно, я даже сделала это: к сожалению, сознание часто и надолго меня покидало. Удержать его оказалось очень сложно. Я пробовала вставать на ноги, чтобы перебраться на солому, но меня тут же начинало тошнить, а голова кружилась, словно юла, я падала. Это было ужасно.

На исходе этого отвратительного дня в камеру проскользнуло белое пятно. Сначала я подумала, что призрак. В принципе, это было бы логично: я чувствовала себя настолько плохо, что уже давно задумывалась о старой доброй тетушке Алинке — богине смерти. Страха, если честно, не было. Я просто готовилась покинуть этот мир, чтобы соединиться на Грани со своими родными.

Но все оказалось намного проще — кошка. Моя маленькая умная Мурка.

Она ткнулась мне в шею своим мокрым носом, толкая. Словно говорила: «не лежи на холодном, на соломе чуть теплее! Передвинься, хозяюшка, ну же!». И я ползла. Медленно, стараясь не делать лишних движений, чтобы не стало опять плохо. Пока наконец не добралась.

Не скажу, что мне сразу стало теплее, но пол уже не казался твердым. Напротив, в затуманенной голове даже мелькнула мысль, что никакая пуховая перина не сравнится с мягкостью соломы в этой проклятой тюремной камере. И на минуту я даже позволила себе представить, как летом сбегу из душного дома к озеру, натаскав туда соломы…

Мечты разбились о реальность, как в ветреную погоду волны о песчаный берег на том самом озере, о котором только что мечтала.

Не придется мне ночевать под открытым небом.

Под открытым небом мне придется только гореть.

Нет, ну а что? Глупо предполагать, что Гавриил позволит мне умереть гуманной и легкой смертью. От смертельного снадобья, например. Три года назад меня уже приговорили к костру. Сомневаюсь, что через два дня приговор не исполнят, пусть и с опозданием на такой огромный срок.

Кошка свернулась рядом с шеей, мурлыча на ухо какие-то одной ей понятные песенки. Периодически она выпускала свои коготочки, стараясь расслабить. И хотя я знала, что глубоко их она не вонзит, но все равно как-то опасалась. Но не противилась: слишком много сил ушло на маленький подвиг в виде перемещения на солому.

Хлопнула закрываемая дверь в тюрьму, а следом раздались легкие шаги. Можно было предположить, что они женские, поскольку слишком легкие, но нет, мужские. Так ходят оборотни. Уж что-что, а это я уяснила еще со своей дружбы с Богданом.

К слову, это оказался он. Лекарь своей собственной персоной.

Начал он с очень вежливого:

— Отвратительно выглядишь.

А я… а у меня все еще не было сил на ответ.

Богдан присел и просунул руку сквозь решетку, чтобы приподнять мою голову и заглянуть в глаза.

— Голова сильно кружится? — поинтересовался он, отпуская и даря спокойствие этим жестом, поскольку она не просто кружилась — у меня еще и в глазах двоиться начало. А потому я была вынуждена их закрыть.

Вероятно, прошло некоторое время, прежде чем я ответила:

— Я даже встать не могу. В глазах все двоится, меня начинает тошнить. А еще слабость.

— Головой ударялась? — хотела кивнуть, но вовремя вспомнила о последствиях.       — Ударялась, значит. У меня нет с собой лекарства, но попробуй сегодня не сильно много двигаться. Чем больше ты лежишь, тем легче перенести болезнь.

Я ухмыльнулась:

— А если Гавриилу снова потребуется меня приволочь к себе? Он снял проклятие, обманул меня. Но кто знает, как он захочет наказать меня? Что же мне тогда делать?

Богдан пожал плечами (я специально открыла глаза, чтобы посмотреть на его реакцию) и облокотился о стену, чтобы было удобнее разговаривать со мной.

— Я принес тебе некоторые вещи. Вадим попросил. Тут немного еды и новое платье взамен твоему порванному. И еще одно. Надень его на день суда, пожалуйста.

Присутствующая здесь больная (и даже наличие лекаря не помогло) приподнялась и попытала втащить в камеру небольшой свёрток. Попыталась — потому что в глазах начало двоиться. Однако Богдан помог с этим, а потому вскоре я уже вгрызалась в мягкий, не так давно испеченный пшеничный хлеб. И вот знаете, никогда бы не подумала, что он может быть таким вкусным просто так — без всего. Без мяса, без варенья, без… да без всего!

Мы молчали. Я ела, отрывая от хлеба куски прямо зубами, Богдан… богиня знает, что он делал. Не мешал — и ладно. Но эта тишина вскоре начала меня напрягать.

— Ты уже знаешь дату моего суда? — поинтересовалась я, прожевав еще один кусок.

— Еще нет, — отозвался «собеседник», — но на площади уже устанавливают столб для сжигания и заготавливают ветки. Сомневаться в исходе судебного дела не приходится.

— Да уж, все кристально чисто и понятно.

Мы вновь замолчали, однако на этот раз голода я не испытывала, а потому решила сберечь остаток хлеба на вечер и завтрашний день. Кто знает, будут ли вообще меня кормить? Честно говоря, я понимала служителей. Зачем изводить продукты, если все равно пленница умрет? Намного выгоднее поесть самому.

— Почему ты такой? — вырвалось у меня вдруг. Я не хотела этого говорить, клянусь! Оно само.

— Какой?

Я ненадолго задумалась, подбирая нужные мне слова для описания его манеры поведения. Учитывая, что раздумывать мне с некоторых пор стало значительно труднее, нет ничего удивительного в том, что я обрадовалась, когда нашла необходимые: