Приворотное зелье, или Как выйти замуж ведьме

Глава 11. Понять и простить

Что такое жизнь?

На мой взгляд — это самое лучшее, что может быть у какого-либо существа, жившего или живущего сейчас. Это восхитительный коктейль из горя, радости, разочарования и победы, из смеха и слез, из побед и поражений. Это тысяча возможностей, развития событий, миллиона дней, десятков лет…

Это то, что у меня так жестоко хотели отобрать.

После того, как меня после допроса (бессмысленного, на мой взгляд, потому что слишком глупые вопросы для преступления, в котором меня обвиняют, но слишком легкие для мести Гавриила), я лежала на соломе и смотрела на луну. Такую большую, такую красивую, такую… печальную.

Чего я достигла в этой жизни?

Ничего. Молодая одинокая ведьма, потерявшая всех. Похоронила всю семью, лишилась единственного друга, дважды оказалась преданной той, кому доверяла. Теперь еще и мой старый соперник, спаситель и новый… друг? Да, друг по совместительству исчез неизвестно куда. Обещал помочь и не смог. Еще немного — и я отправлюсь на казнь.

И мой последний в жизни костер будет гореть ярко, сильно. Во тьме огонь горит всегда ярче. И я понимала, что выбора мне не предоставят, только сжигание. А это очень больно, воспоминаний о моей казни в Нелидцком мне хватало.

Вот только на этот раз меня никто не спасет.

Есть ли жизнь за Гранью?

Этим вопросом я задавалась неоднократно. Когда Вадим готовил меня к ритуалу призыва духа, он объяснял о них. Но ничего о том, как они живут после смерти. Так есть ли она, эта жизнь? Или всё бытие усопших — сплошная боль, которую мне как-то пообещал Гавриил? Неужели они только мучаются?

И бабушка… я не выполнила свою клятву.

Я близка к смерти, не оставив после себя ничего: ни дитя (желательно девочку, ведьму), ни каких-либо знаний. Даже мое имущество сгорит вместе со мной. И только Мурка будет напоминать о том, что я была, я существовала, я жила на этом свете.

Кошка, кстати, так и оставалась со мной. Не знаю, как, но её не замечали. И после того, как головокружение прошло, а я смогла потихоньку приподнимать голову и думать, мне даже стало интересно: а как она пробралась в тюрьму? Мурка белая, в темноте не сольется. На дверях стоят два стража, проскользнуть не могла. Ведь шанс того, что оба сразу отвлекутся, скажем, на небо, и оставят дверь открытой, очень мал.

А когда за мной приходили? Как она пряталась? Куда? Но я в любом случае была рада тому, что моя маленькая кошечка со мной.

А еще у меня было очень много мыслей о Вадиме. Я переживала за него, не зная, куда он уехал. И переживала за себя. Неужели он бросил меня одну, несмотря на все обещания вытащить отсюда? Эта мысль казалась мне дикостью. Я не верила, что он способен на такое. От мысли о том, что это может быть правдой, одной заключенной (а я тут была в полном одиночестве) стало плохо, захотелось плакать. Где-то глубоко в душе я понимала, что неспроста мое сердце бунтует от подобного. Не просто так хочется верить в лучшее.

— Итак, ты близка к завершению, дитя.

Я приподнялась на локте и посмотрела на размытый, но такой родной контур. Однако когда попыталась открыть рот и пожаловаться любимой бабушке на тяжелую судьбу, меня бесцеремонно прервали:

— Не рассказывай ничего. Я не должна быть здесь. И не отчаивайся, после конца обязательно следует начало.

Что это? Ободрение? Ответ на вопрос «есть ли жизнь после смерти»? Я не знала, но на секунду почувствовала, что от этой многозначительной фразы стало легче. Намного, ощутимо.

Призрачная женщина ободряюще мне улыбнулась и просочилась сквозь стену. Однако после ухода её голос всё еще звучал в моих ушах:

— Это последняя наша встреча. Не вешай нос, ведьмочка.

Занимался рассвет.

До моей смерти оставалось всего несколько часов.

***

Я и не поняла, как так получилось забыться спокойным сном. Или дремотой, потому что я чувствовала всё, я отсчитывала часы. И проспала, по ощущениям, не больше пары часов.

Но открыла глаза… посмотрела в окно… и поняла, что солнце давно в зените. Полдень. До вечера оставалось всего ничего.

— Госпожа Введенская, рад видеть.

Меня передернуло. Менее всего я ожидала увидеть в тюрьме Гавриила. Однако он был здесь, сидел на обычном стуле, который, вероятно, принесли служители.

И от одной только мысли, что он видел меня спящей, стало не по себе. Я даже непроизвольно крепче вцепилась в мех кошки, спящей рядом с моей шеей и дарящей свое тепло. Мурка же проснулась, замурчала и легонько выпустила коготки, словно намекая: «Осторожнее, хозяйка, мех не казенный».

Однако страх не освобождает от ответственности и вежливости, я уяснила это еще при первых встречах в Обрберге с Вадимом. А потому ответила, облизнув внезапно пересохшие губы:

— Как и я вас, преподобный.

Мы оба знали, что это наглая ложь. Я не рада его видеть, лишь он меня, поскольку вершится его месть. Потому что погибнет ещё одна незарегистрированная ведьма, «занимающаяся черной магией во зло мирным жителям».

Потому что для него приятнее видеть меня мертвой, нежели живой.

— Сегодня вечером ты умрешь. Не желаешь ли исповедаться в грехах своих, дочь моя?

Я даже подавилась воздухом от такой прямолинейности.

Вот так сразу. Ничего лишнего. Просто констатация факта.

— Боюсь, я ни в чем не повинна, преподобный. Мне не о чем просить прощения.

Священник поднялся и, осенив меня священным знаком (словно я от его действия в конвульсиях биться буду, как же), молча вышел. А я осталась одна, размышлять о своей скорой смерти.

***

Стражник появился сразу же после заката. Только село солнце — и сопровождающий меня служитель появился в тюрьме, словно ждал за дверью этой минуты.