Признание

Признание

- Женька, живой?!

Лёня, детина с двухметровым посохом и трехнедельной бородой, ввалился в маленькую хижину, что ютилась на сжатом горными хребтами обрыве. Петербургские студенты-филологи впервые в жизни выехав в дальнее путешествие, уже заблудились в горных цепях Анд, оторвавшись от группы своих сокурсников. В Перу. Прошли через джунгли, искупались в Амазонке, нафотографировали множество редких птиц... И потерялись. Сотовая связь отсутствует, городские удобства исключены. Но то было полбеды. Неприятности начались тогда, когда Женя вывихнул себе лодыжку при переходе ручья. Пока выбрался, насквозь промок в ледяной воде. Простудился. Дальше хуже. Промозглой ночью его лихорадило. Кашель, температура, слабость. На заре, к счастью, они набрели на эту самую хижину. Кровля из сена, стены – хорошо подогнанные друг к другу камни.  Подобных пастушьих убежищ раскидано множество по склонам перуанских гор на пути движения овечьих стад. Почва там бедна, корма мало, от того и гонят скот далеко через лощины, целыми неделями, а то и месяцами.

Пастух, человек высокий и на редкость добродушный, жил один.  В качестве транспорта ему служил пегий мул, а вместо сторожевой собаки – боевой петух. Как он умудрялся собирать овец по узким склонам оставалось загадкой. Больного студента устроили на единственной лежанке.

- Это хорошо, что вы на моё место вышли, - промолвил пастух по-испански, - очень хорошо...

С этими словами он поднялся на небольшой выступ в скале и над туманными вершинами потянулась нежная мелодия его свирели. Скоро и снизу, со стороны озер, донеслись звуки, напоминающие гомон бубна с трелью колокольчиков. А к полудню, на рассыпчатой тропе, раздался цокот копыт...

- Аборигены к тебе шамана пригласили! – выпалил Лёня, едва заметив движение проснувшегося сотоварища. – Они тут в горах особыми звуками переговариваются и с ихней деревеньки курандероса принесло! То есть лекаря. Он вроде как лечить тебя будет... так что ты не груби, лежи смирно, можешь конечно ругаться... они все равно не поймут. Только руки не распускай. Пусть шаман над тобой вениками потрясет и снадобьями напоит... главное, чтобы помогло! Врачей с больницей нам пока далеко-о не видать!

Женя что-то проворчал, тяжело вздохнул и отвернулся. Лёня отступил, освобождая проход прибывшему старику в цветастом пончо и широкой шляпе.

- Дон Хуан. – Представился тот, расплываясь в улыбке.

- Очень приятно. – По-испански ответил Леня. Он даже попытался поклониться, несмотря на то, что и так был согнут из-за не в меру низкого потолка.

Войдя, дон Хуан вынул кнут и полоснул пару раз по дёрновому покрытию пола. От свиста и силы щелчков на пастбищах испуганно заблеяли козы. Впечатленный Леня вызвался помогать в разгрузке привезённого инвентаря с крупного лошака. Можно было бы ожидать, что шаман привезет немереное количество медицинских склянок, кульков с всевозможными семенами и охапку трав. Но на камень, гладкий валун в углу хижины, служивший местным туземцам алтарем, легло лишь несколько предметов. Пять аморфных фигурок различных пород камней, пара человеческих черепов, сальная свеча, сушенная тыковка, и стеклянная бутылка без этикетки. По четырём сторонам валуна дон Хуан воткнул саблю, копье, меч и шпагу. Бубня на местном языке заклинания, попрыскал водой на изумленного больного и попросил оставить его с ним наедине.

Шаман готовился к работе вдумчиво и тщательно, предварительно напоив Женю гадкой смесью из козьего молока и травяных настоек. Кашель тут же улёгся и это вселило надежду на исцеление. Будучи в лежачем положении, студент не видел, что именно делал шаман над алтарем, но слышал, как зашипела смола, встрепенулся огонь. Вскоре над черепами заструился сизый дым и запах, терпкий, но приятный, наполнил хижину мирным забвением. Женя почувствовал, как голова его начала кружиться. Легко, будто от низкого полета.

- А ты мужик ничего... – Сказал Женя по-русски, бросив взгляд на шамана. - Красивый даже... нибось бабы до сих пор в твой фиг-вам ломятся.

Дон Хуан, неподвижный и умиротворенный, казался одним из тех каменных изваяний, кои разбросаны по всей местности сельвы. Странные истуканы прошлого, брошенные и выжившие, непо;нятые людьми, но оберегаемые легендами.

- А ко мне девушки никогда не клеились. – Продолжал Женя. - Не привлекаю. Хотя...

Он осекся. Вряд ли шаман понимал его язык. Какой смысл говорить? Неудобно как-то самому себе о собственной жизни рассказывать. Вдруг над дымом, словно сверху, раздался низкий, приятный голос. Даже не голос, а некое мычание... Это Дон Хуан, будто вторя мыслям больного, принялся напевать, вернее мычать некую мелодию, но не подобно тем вокалистам, кои извлекают звук для развития голоса... Мелодия эта была и вязкой и дрожащей одновременно. Она побуждала к раздумью словно печальный дудук к тихой медитации.

Женя вздохнул. Ему становилось легче и даже то, что лекарь не понимал его слов, перестало смущать молодого путешественника.

- Была девчонка одна. – Начал он. – Из соседнего детдома. Тонька звали. Бузила всё, никогда ни в чем со мной не соглашалась... а она мне нравилась. Честно скажу. В школьные годы косы ей оторвать хотел, а в армии сердце так и защемило от тоски.

При этих словах шаман вдруг замолк. Женя поначалу этого не заметил. В его памяти зашумело детство, глаза заслезились, будто их слепили летние лучи. Тонька бегает за его летучим змеем... веселятся синицы над полем подсолнуха...

- От чего тоска на меня нападала, спрашиваешь? – вспомнил о присутствии «слушателя» Женя. – Я же перед самым отъездом сказать ей хотел... Люблю мол... Жди меня... но так и не решился. Даже когда она на платформу пришла, меня в армию провожать... Как заприметил её, так сердце ойкнуло... Но я отвернулся будто не замечаю. И вдруг голосок её слышу. «В следующем году из детдома выпускают. В Баку собираюсь…». Я как ошпаренный подскочил, оглянулся... Она рядом стоит, на меня смотрит... Ответа ждет.