Признание

Признание

Всю ночь за стеной кто-то плакал и мешал мне спать. Рыдания были сдавленными, и через толщину тюремной стены разобрать толком никаких причитаний было нельзя, но всё равно выходил неразборчивый монотонный шум. Я ворочался до самого утра, ожидая, когда, наконец, кто-то придёт и прервёт эти рыдания.

По моими ощущениям от рассвета прошло полтора-два часа, когда тяжёлая дверь моей камеры поддалась чьему-то милосердию и разомкнула проход, позволяя стражнику Центра – очередному безмолвному и незапоминающемуся поставить передо мной небольшой столик и два стула.

–Кто ко мне придёт? – спрашивать бесполезно. За всё время моего заточения здесь, ни один из них мне не отвечает и, похоже, не ответит. Но что-то в глубине души заставляет меня спрашивать снова и снова.

Тишина.

Меня поднимают и усаживают на один из стульев, на руки тотчас надевают браслеты…

Говорят, люди прошлого использовали тяжеленные кандалы и наручники, которые стирают кожу до волдырей. Как хорошо, что сейчас правосудие пошло по пути гуманизма и позволило технологиям проникнуть и в камеры – браслеты на моих руках не оставляют следов и кажутся совсем невесомыми, но я точно знаю, что если я дёрнусь – моё тело пронзит боль и я скорчусь на полу, в собственных слезах, что потекут против воли.

Если же дёрнусь сильнее, то меня вывернет, и я потеряю сознание. Я знаю – я пробовал.

Едва меня закрепили в позиции безопасности, как в камеру зашёл высокий мужчина с добрым, очень приветливым лицом. Но этому я уже не верил – все они, появляющиеся в форме правовых защитников Центра, такие добрые на лицо. Но если приглядеться внимательно, если наблюдать достаточно долго, то можно увидеть, что глаза у них холодные, прозрачные. Нет там ни сострадания, ни жалости. Вряд ли есть даже вера в потенциальную ошибку Трибунала Правления, потому что Центру невыгодно признавать ошибки. Но нужно дать людям иллюзии и люди живут в них.

Впрочем, и я жил в грёзах о праведности Трибунала, о дисциплине Центра, о вере в дружбу и о звёздах, которые я однажды полностью познаю и покорю, став одним из ведущих пилотов Центра.

Ха-ха.

–Доброе утро, Джон, – защитник улыбается, одновременно достаёт полупрозрачную карточку с моими данными. Голограмма документа – это выгодно. Мы должны экономить уже давно, а нужда всегда толкает на выдумку, вот и придумал какой-то гений, что вместо бумаг и жёстких дисков нужно превращать документ в голограмму.

–Это вряд ли, – я против воли наблюдаю за тем, как полупрозрачный масштабированный силуэт меня самого возникает на столе, как мелькают цифры, столбцы… здесь всё, начиная от данных по обучению и заканчивая количеством миссий, на которых я был и которые, надо сказать, исполнил. Здесь же и обвинения.

–Ну что вы! – простодушно усмехается защитник и, наконец, представляется, – моё имя Леа Моро. Вам это о чём-нибудь говорит?

Откровенно говоря, мне уже наплевать как и кого зовут. Сколько их было: обвинителей, свидетелей и защитников? Клод Ферра, Джон Фелтон, Бернард Реймеро, Марк Ноэль…пусть будет и Леа Моро.

–Ни о чём.

–Жаль! А я, да будет вам известно, защитник с самыми высокими показателями снисхождений от Трибунала!

–Я рад за вас.

–Перестаньте киснуть! – Леа Моро улыбчив и подвижен. – Давайте с самого начала? Итак, вы, Джон Вигмар – сирота, с отличием закончили Лётную Академию Центра, приступили к полётам сразу же после выпуска, в должности младшего помощника на торговом корабле «Сириус». Верно?

–Верно, – когда-то я хорошо начинал, я знаю. Я подавал надежды, я верил в то, что космос мне покорится, что моим именем назовут однажды корабль или какой-нибудь спутник. Но куда там?! Я ходил в космос десятки раз, почти под сотню, и ни разу не совершил ни одного провала, который снижал бы мою репутацию до тех пор, пока не довёл бы до казни. Да, я был на хорошем счету, чтобы в один день потерять всё.

–Затем вас перевели в должность клерка на исследовательский корабль «Секрет», откуда вы написали прошение о переводе?

Киваю. Было, признаю. Капитан Грей, конечно, прекрасно управляется с командой и штурвалом, ведёт дисциплину железной рукой, но работать с ним – себя не уважать. Я не выдержал и подал прошение, вот только эта язва его имени уже пролезла в мою душу и в мою жизнь.

–Почему вы подали прошение о переводе? – теперь Леа Моро серьёзен. Он подбирается к теме, что ему важна, и хорошее настроение здесь неуместно.

–Он очень… – это сложно объяснить, просто есть люди, в словах которых яд. Они могут улыбаться и говорить тебе даже что-то хорошее, но у тебя после этого гадкое ощущение. Капитан Грей был из таких. Даже если он расщедривался на редкую похвалу, всё равно у меня оставалось ощущение, что меня облили помоями. Странное чувство. К тому времени я полагал себя профессионалом, но рядом с этим человеком хотелось выть. – Тяжёлый человек он по своей сути.

–Как он к вам относился, как считаете?

–Как и ко всем. Требовал дисциплины, не придирался, не превращал в изгоя, был профессиональным капитаном, но как человек он был тяжёл для меня.

–Вы могли бы назвать это личной неприязнью со своей стороны или предвзятостью?

–Ну…– вопрос сложный. У Грея часто менялись кадры, но были и те, кого он держал подле себя, то есть те, кто возвращался к нему. Это позже я понял, что они были с ним в доле, но тогда я не понял ничего! – Я оцениваю его профессиональные навыки без предвзятости.

–А личные качества? – Леа Моро не упускал ничего. дотошный, как все защитники!

–Личные качества его мне мало известны. Я знаю, что он тяжёлый человек, но, позвольте, я скажу, чтобы было понятно? Он мне всегда был неприятен, с ним нельзя было чувствовать себя спокойно, но я сомневаюсь, что он из тех людей, что пинает щенят по пути на космодром.

–Знали ли вы тогда, что капитан Грей занимается работорговлей? – Леа Моро спрашивает быстро и ждёт такого же быстрого ответа.

–Нет! – остаётся лишь пойти на поводу у защитника.