Про Пашу

Про Пашу

Паша очень любил женщин. Самозабвенно. Трепетно. До боли. Просто обожал. Причём всех, без исключения. Это про него анекдот:
- Скажите, вы любите свою жену?
- Конечно. Я всех женщин люблю.
Он любил молодых и пожилых, стройных и пышных (Паша никогда бы не позволил себе сказать «толстая»), красивых и совсем наоборот. Понятие «некрасивая женщина» для него просто не существовало. Мне даже кажется, что у него было какое-то особое зрение. Если я ему мягко намекал, что его очередная избранница - не очень, он отвечал, что я дурак и ничего в женщинах не понимаю. В чисто мужском кругу Паша откровенно скучал и даже казался нелюдимым, но стоило появиться женщине, и он становился душой компании. Он никогда не говорил о них плохо, терпеть не мог пошлых анекдотов и не хвастался своими приключениями. А им не было числа: любовь его была взаимной. Иногда мне удавалось уговорить его, и он рассказывал какую-нибудь невероятную историю. Я заслушивался.
Жён своих он тоже любил. Их у него официальных было три. (Или нет, кажется, четыре). Он был по-своему хорошим семьянином: ходил по магазинам, стирал и убирал в квартире, возился с детьми, но по понятным причинам его рано или поздно выставляли. Он ничего не пытался делить и, собрав свой нехитрый скарб в небольшой чемоданчик, скитался по каким-то углам, общежитиям и чужим дачам. Правда, мыкался он недолго: его быстро подбирали.
Зарабатывал он неплохо, но так как отдавал всё жёнам и детям, которых у него было двое, то вечерами, а то и по ночам занимался извозом на своём убитом «Москвиче». В силу покладистости характера и доброты он и после расставаний со своими женщинами оставался с ними в хороших отношениях: чинил им краны и розетки, вешал люстры и возился с их машинами – у него были золотые руки. И всегда переживал, если у кого-то из бывших не ладилось.
Надо сказать, что я тоже люблю женщин. Но, в отличие от Паши, я бы никогда не поехал за двести километров к подруге, зная, что на рассвете предстоит обратная дорога. Будь она хоть Джулией Робертс, не поехал бы. А с возрастом я уже и на другой конец города не соглашался ехать. А он ездил, а в молодости даже летал на выходные. География его похождений при Советском Союзе простиралась «до самых до окраин», благо и работа его предполагала частые поездки. Он бы не ограничился пределами Родины, но из-за какой-то шведки, с которой познакомился в Сочи, он столкнулся с соответствующими органами и с тех пор зарёкся иметь дело с "капиталистками".
Я всё ждал, когда он успокоится. Сам угомонился под пятьдесят: сначала заметил, что со своей лысиной и брюшком стал очень даже на любителя, в смысле на любительницу. А по причине явного оскудения возможностей начал бояться женских разочарований. И смирился. «Ну и ладно, и бог с ним» - сказал я себе. Стал сомнительным удовольствиям, которые требовали ещё и материальных затрат (а щедрости во мне тоже поубавилось), предпочитать диван и телевизор. И гордиться присвоенным самим себе званием верного мужа. Правда, я - это я, а Паша…. Про меня не говорили женщины, что после меня все мужчины кажутся пресными, а про Пашу говорили. Я не писал им стихов, не прыгал ради них с моста в реку, и с балкона от мужа. Не лежал в травматологии после нежелательной встречи и не замерзал на полустанке в Тверской области. Не брал регулярно кредит под «Восьмое марта», возвращая его потом целый год.
Но я таки дождался. В последнее время Паша погрустнел и стал жаловаться на здоровье. Я прекрасно понимал, что его беспокоит, потому что на другие болячки он просто не обращал внимания. Я говорил ему про виагру и секс-шопы, но его это не вдохновляло. Меня настораживало и то, что он всё чаще по выходным оставался один и, судя по голосу, выпивал.
Я со своими вечными хлопотами и ленью, наконец-то выбрался к нему. Было лето, и Паша жил на своей плавучей даче.
Подойдя к мостку, ведущему к его домику, я застыл на месте: судя по звукам, доносившимся оттуда, там были двое, и им было очень хорошо. Меня окликнул Пашин сосед:
- Попроси Пашу, пусть даст кассету посмотреть.
- Какую кассету, - ответил я, - у него даже телика нет.
Сосед сказал, что Паша, точно, один. Но я всё-таки побродил вдоль берега, покурил, ещё немного послушал несколько подзабытые звуки, и, наконец, решился постучать. Мне не ответили, я толкнул дверь, и она открылась. На диване с закрытыми глазами и со сложенными на груди руками лежал Паша. Возле него на полу стояла початая бутылка водки и магнитофон, откуда и раздавались слова и вздохи любви. Не открывая глаз, Паша произнёс:
- Садись, хоть послушаем. Это я с.... не скажу с кем. Она сама когда-то попросила записать.
Когда кассета закончилась, он сел и очень грустно сказал:
- Вторая жена звала внука нянчить. Я согласился.
- И правильно, - назидательно ответил я, доставая из сумки пиво и его любимую копчёную мойву. – Хватит тебе мыкаться, не мальчик уже.
Мы вышли на веранду и устроились в шезлонгах. От вида реки, свежего ветерка и пива я сразу отрешился от всех забот и почувствовал себя на вершине блаженства. А Паша стал нудить нехарактерную для него песню о бесчинствах депутатов, всё возрастающих потребностях детей и нехватке денег. Он за каких-то пару месяцев сильно сдал, а ещё мне очень не нравилось выражение его лица: оно было неживым. Я что-то для приличия отвечал ему, а потом ушёл в себя. И вдруг услышал, что Паша замолчал. Я повернул голову и увидел, что он напряжённо что-то высматривает. Я надел очки, но ничего такого не увидел. Ну, метрах в ста пятидесяти плыла в нашу сторону лодка. И всё. Но он впился глазами в эту лодку. Я опять посмотрел на него: это был другой человек, его глаза сияли.
- Это же Маша с Дашей, - закричал он и, вскочив, замахал руками. – Неужели не помнишь?
- Упомнишь всех твоих, - проворчал я.
- Я их почти два года не видел, - затряс он меня, и тут же скомандовал. - Бегом за шампанским и цветами. Хорошего сыру и конфет, помидоров и мяса: вырезку или ошеек. И не жлобись, - он сунул мне двухсотенную, - если не хватит, доложишь, потом всё отдам.
Паша прыгнул в воду и поплыл навстречу ….