Прочерк

Часть 1. Глава 6

Живет Степа в комнате в коммуналке в каком-то безымянном переулке за Казанским собором. Дом старый, и, когда поднимаешься по стесанным за долгие годы широким ступеням парадной лестницы, то в нос ударяет смешанный запах мочи, плесени, старого дерева и штукатурки. Но зато у меня создалось полное ощущение, что у дома этого есть душа, что он знает всех своих жильцов, чувствует их, живет их жизнью.

Квартира у Степы самая типичная для таких домов: высоченные потолки, длиннющий коридор, на стенах которого несчетное количество дверей, общая кухня какой-то немыслимой площади со множеством обшарпанных плит, с табуретками у окна и консервной банкой для хабариков. Окна огромные, но очень пыльные и грязные: улицы почти не видно.

Степина комната находится в самом конце коридора. Из мебели в ней только кровать, кресло и небольшой журнальный столик. Несмотря на отсутствие шкафов, в комнате несметное количество книг: они лежат стопками на полу вдоль стены, валяются на столике и под ним, рядом с кроватью и под ней. На стенах висят разные картины без рам. Некоторые нарисованы красками, но большинство сделаны карандашом, что-то вроде эскизов. Напротив окна – так чтобы получить от него максимум света - стоит мольберт. На нем я увидела еще один карандашный набросок – себя. Я была какая-то странная - растрепанная, задумчивая, со взглядом вникуда.

- Я же не такая совсем, - воскликнула я, указывая на портрет.

- Была такая, когда слушала, как я играю, - засмеялся Степа, - такая же была в театре и такая же сейчас, очень милая, кстати, но зеркала у меня нет, прости.

Потом он подошел к креслу и выудил скрипку. Крутил ее задумчиво в руках, потом сказал:

- На чем тебе лучше сыграть – на скрипке или на пианино? - И тут только я заметила, что рядом с креслом стоит пианино «Красный октябрь», старое, доброе, советское. Я пожала плечами:

- Думаю, что неважно, я хочу послушать твою музыку, чтобы понять тебя получше.

- Тогда давай на пианино, садись, - и он жестом указал мне на кресло.

Я аккуратно примостилась на краешек. Он заиграл. Музыка сначала была тихая и спокойная, потом незаметно нарастала, становилась громче и быстрее, взлетала до небес, резко обрывалась и снова текла неспешной рекой. Он играл, а я смотрела на него и снова удивлялась тому, как он отдается игре, как он сосредоточен, как напряжены все мускулы его лица, как судорожно ходит кадык на тонкой шее, как светлые глаза темнеют, словно небо перед грозой. Он был прекрасен.

Закончив, он выжидательно смотрел на меня, и его лицо снова приобрело мягкость и податливость, глаза прозрачность Средиземного моря и лукавый отблеск.

- Это просто замечательно, - сказала я, - я, конечно, не знаток, но это было здорово. Так насыщенно, так свежо, так эмоционально.

Он подошел ко мне, сел у моих ног и положил голову мне на колени. Я медленно перебирала его каштановые волосы, расправляла спутанные кудряшки, гладила его голову и лоб. Мне нравилось, слегка касаясь, водить пальцами по его лицу: по высокому лбу, горбатому носу, покрытым легкой щетиной щекам. Глаза его были закрыты, и я тихонечко погладила его веки, потом наклонилась и поцеловала их также нежно, как сделал он во время прогулки.

Он стащил меня с кресла и сжал в объятьях. Потом прильнул губами к моей шее и долго покрывал ее поцелуями, после чего немного отстранился и прошептал мне на ухо:

- Сегодня ничего такого не будет, сейчас я тебе расскажу про себя еще одну вещь, а после этого ты пойдешь домой, и два дня не будешь выходить со мной на связь. Я специально не возьму твой номер, чтобы не иметь возможности найти тебя. Хочу, чтобы это было только твое решение – быть или не быть со мной.

Помнишь, я рассказывал тебе про то, как допился до белой горячки? Это было сравнительно недавно, недели две, может быть три назад. Я много пью, а тогда еще была зима, и было темно, и холодно, и на душе было паршиво, и я затарился всяким разным алкоголем, смотрел на этот переулок, на людей, которые снуют по нему туда-сюда, и пил, пил, пил. Одна бутылка заканчивалась, я начинал другую. Будучи пьяным, я мог не думать о своей погубленной молодости, о таланте, который у меня однозначно есть, о том, что я слабак и лентяй. О том, что я слышу потрясающую музыку, вижу потрясающие сюжеты картин. Но ленюсь – из музыки получаются скомканные записи, - он указал рукой на разбросанные тетради, некоторые из них были раскрыты, и видно было, что они все исписаны нотами, - либо незаконченные наброски, - теперь он указал рукой на стену. И я, продолжая его слушать, начала рассматривать картины. Каждая из них была с хорошо задуманным сюжетом и идеей, и если бы приложить хотя бы к одной массу труда и усилий, то можно было бы получить шедевр. Я не сильна в живописи, также как и в музыке, но я не сомневалась, что то, что я видела на старых стенах Степиной комнаты, было много лучше того, что я видела в картинных галереях, куда мы с тобой, Сашенька, несколько раз ходили.

Тем временем Степа продолжал:

- Я упился тогда до чертиков, не понимал, что происходит вокруг меня, что сейчас день или ночь. Я лежал на полу, среди этих тетрадей, среди своих эскизов, смотрел в потолок, и мне казалось, что вот сейчас я должен умереть и все мои мучения закончатся. И тут появился он, - Степа вдруг напрягся, немного развернул меня и показал на, пожалуй, единственную законченную картину в этой комнате: портрет смуглого мужчины без возраста с темными спутанными волосами и прозрачными, проникающими прямо в самую душу глазами, руки его были сложены на груди, а вокруг ладоней прямо над большими пальцами были татуировки, состоящие из множества разных интересных картинок, сюжетов и завитушек. Я не сумела сдержать возгласа: