Прочерк

Часть 2. 24.03.2019

Половина четвертого утра.

Чисто формально, начался другой день, поэтому ставлю новую дату. Чисто реально, я еще не ложился.

Ну что я могу сказать. Под впечатлением.

Мне казалось, да и она сама признает, что мы с ней очень похожи своей механичностью и бесчувственностью, поэтому совершенно непонятно, что с ней такое случилось за последние две недели, хотя уже, пожалуй, неважно.

Единственное, что, наверное, надо пригласить этого Степана на похороны… Хотя, черт знает, может для него будет лучше, если он будет думать, что она его просто продинамила? Нет уж, пусть тоже пострадает, и наплевать, что сейчас четыре часа утра.

Только что имел разговор с этим так называемым Степаном. Думается мне, что Мария Павловна дюже ошиблась в объекте своих чувств. Приведу тут наш диалог, чтобы не забыть.

- Степан, здравствуйте.

- Черт возьми, вы разбудили меня, что вам нужно?

- Вас беспокоит жених Марии Сергеенко, вам такая знакома?

- Слушай ты, ревнивый парень, не самое лучшее время выяснять отношения, она большая девочка и сама в состоянии решить, с кем ей быть, а с кем нет, тем более, как я понимаю, выбор сделан в твою пользу.

- Пожалуйста, выслушайте меня.

- Ну, валяй, козлина.

- Маша погибла под колесами автобуса около Казанского собора 21 марта в районе десяти часов утра. Завтра в два часа дня в церкви на Смоленском кладбище состоится отпевание, далее похороны, поминки. Если вы пожелаете, то можете прийти, на поминках, естественно, будут только близкие, туда я вас не приглашаю.

- Нужны мне твои поминки, ублюдок. Она ведь шла ко мне, да, выбрала меня. Слушай, ты, это ведь твоих рук дело, ты заварил всю эту кашу…

После этого он бросил трубку.

Полоумный псих. Хотя, судя по Машиному дневнику, он и не скрывал этого. Наоборот, пытался всячески ее убедить в этом. Странный тип.

Одиннадцать вечера.

Ну вот и все. Отпели, похоронили, помянули. Машина мама сразу же уехала обратно в Новгород, а я, наконец-то могу прийти в себя после этой жуткой недели и немного отдохнуть, поспать. Тем более, что на работе, из сострадания к моему разбитому сердцу, мне дали три дня выходных.

Похороны, конечно, были презабавнейшие, прости господи.

Нет, сначала все было чин чинарем: гроб, Маша словно живая, куча цветов, свечки трещат, все грустные, печальные, кто-то плачет. Я тоже слезу пустил, не без этого, все-таки любимую женщину хороню. Поп свои рулады выводит, ну, нехай, думаю, деньги отрабатывает, и тут с шумом и грохотом, падая, чудом не снося подсвечники является Степан.

Пьяный вусмерть и при этом такой располагающий к себе, потому что каждому присутствующему было понятно: он потерял кого-то очень ему дорого. Да, он, в отличие от меня, был охвачен настоящим, а не театральным горем. Ему было все равно, что о нем подумают,  он был поглощен своими страданиями.

Не глядя ни на кого, расталкивая людей локтями, он подошел к гробу и встал возле него на колени. Он очень высокий и худой, поэтому из этого положения ему не составило труда обхватить тело руками, а голову положить на грудь. Спутанные грязные волосы непонятного цвета рассыпались по чистой Машиной одежде, за которую было заплачено ой как не мало… Ну да ладно, все равно в землю… Лица его видно не было, но по сотрясающимся плечам было понятно, что он плачет.

В церкви повисла тишина, поп первый пришел в себя и продолжил свои песнопения, помахивая кадилом.  Через некоторое время Степан оторвался от тела, и, шатаясь, отошел к стене, облокотившись на которую, простоял до конца службы.

Я, да и не только я, не стесняясь, его рассматривал: высокий, болезненно худой, на лице однозначные следы алкоголизма, грязные рыжеватые волосы лежат на плечах. Огромный острый кадык двигается при каждом движении под тонкой, сине-белой кожей шеи. Не брит, нос крупный, горбатый, глаза большие, ассиметричные темно-синие. Тут мне вспомнилось, что Маша писала о том, что глаза меняют цвет. Его, пожалуй, можно было бы назвать некрасивым, но все его лицо было настолько одухотворено, пропитано живыми чувствами и эмоциями, что он был просто прекрасен в своем горе.

Быть может, если бы я любил Машу, то возненавидел бы этого парня, как своего соперника, но по здравому размышлению: какие соперники могут быть у гроба? Парень только влюбился и, конечно же, его просто жаль.

После отпевания мы проследовали к месту захоронения. Яма была вырыта заранее, и сам процесс опускания гроба прошел как-то быстро и скомкано. Степан стоял немножко в стороне, облокотившись на решетку соседней могилы. После того, как все закончилось, он подошел ко мне и сказал:

- Простите меня за наш вчерашний разговор. Я нарисовал ее портрет, она на нем настоящая, - он сглотнул, в глазах показались слезы, но он их сдержал и продолжил – так вот, у меня есть ее портрет, пожалуйста, когда будете заказывать памятник, то возьмите этот портрет у меня. Я думаю, что ей было бы приятно…

Не договорив, он снова сглотнул, и пошел прочь. И даже издалека было видно, как сгорблены его плечи, как дышит страданием вся его фигура.