Прочерк

Часть 2. 27.03.2019

Вчера я так много написал о брате, что совсем забыл про себя. Сегодня придется наверстывать и описать сразу два дня.

Жизнь мою, как физическую, так и эмоциональную особо насыщенной не назовешь, поэтому в деле собственного жизнеописания главное соблюдать последовательность и выделять себе хотя бы час в день, чтобы все записывать.

Итак, вчера я еще был дома. Вроде, я уже говорил, что на работе мне дали три дня отгула, но отсидел дома я только два: почему-то именно теперь мне тяжеловато находиться дома без дела, напоминаю себе запертого в клетке волка.

Потому-то пришлось придумывать себе занятия: прежде всего я отсканировал Машино письмо и отправил брату. Часа через четыре он мне перезвонил, захлебывался от восторга и говорил о том, что это все целительная сила искусства и что мне тоже необходимо срочно-срочно что-то подобное с собой сотворить.

Но поскольку впечатления от Машиного опуса были у него еще слишком свежи, и он не успел придумать четкий план действий в отношении меня, то мне удалось убедить его, что эти вирши ему надо разобрать поподробнее, подключив весь свой опыт и знания, и только после этого тревожить мою израненную душу (да, я манипулятор, я знаю). Прозрачный намек на тяжелое горе моей утраты, о котором он так легкомысленно забыл, вогнало его в некую задумчивость и, несколько раз извинившись, он со мной согласился и как-то скомкано попрощался.

Сам же я, перечитав при сканировании, письмо еще раз, уже не торопясь, а вникая в реальную картину событий, все больше придерживался мнения, что на Машу была произведена очень грамотная психологическая атака. Настолько аккуратная и точечно направленная, что сама Мария даже не осознала, что ей манипулируют, а только задыхалась от восторга и эмоций, что, собственно и не удивительно, если учитывать тот факт, что она была обладательницей такого же каменного сердца, как и я.

Представляю, если бы вдруг меня сейчас начали тревожить дуновения ветра, случайные прохожие и уличные музыканты, как бы меня это шокировало и возбудило. Возможно, даже воодушевило. Точно так же как и ее.

К сожалению, Машин рассказ не давал возможности определить источник манипуляции, ибо героев в нем было маловато: она сама, я, Степан и Кай. Со Степаном я уже был знаком, и он не произвел на меня впечатления человека, способного организовать такую интересную игру. Тем более, что сделать это не так то и просто: вон Дима всю свою жизнь пытается излечить меня и безуспешно, а тут за две недели человека удалось переродить. Степа, скорее, сам был пешкой в этой партии.

Оставался, конечно, некий загадочный Кай, который делал всякие интересные предсказания и неожиданно появлялся перед Машей и Степаном… Но как-то все было про него очень размыто и неясно. Маша с ним столкнулась трижды: в метро, у метро и в такси. Все разы она была возбуждена и могла напридумывать себе много лишнего, это даже могли быть разные люди, в конце концов, прозрачные бесцветные глаза и татуированные руки не такая уж и редкость, как может показаться. Степиным алкогольным бредням вообще нет никакой веры, он и сам откровенно называл свою встречу с Каем галлюцинациями.

В моих рассуждениях есть, конечно, небольшая несостыковка: Степа нарисовал портрет Кая, а Маша именно по портрету его и узнала, да и представился он им обоим одним и тем же именем. Кто же он такой? Автор пьесы или ее режиссер? Или исполнитель, может, чуть более осведомленный, чем Маша и Степа?

И после этих рассуждений, выплыл очень естественный и очень странный (страшный?) вопрос: а была ли Машина смерть случайной?

Задав его, я попытался, тут же выкинуть из головы, потому что такая постановка вопроса требовала от меня каких-то действий. А к действиям я был совершенно не готов. Мне захотелось убежать, уйти, спрятаться от всего мира, чтобы никакие догадки не тревожили мою душу.

Поэтому я аккуратно сложил листочки с Машиными откровениями в папку, подписал ее: «не открывать, не читать до 3 апреля» и убрал в ящик стола. Я дал себе неделю на то, чтобы  избавиться от абсурдных догадок и подозрений, переключиться и, если повезет, вообще забыть об этом письме.

После этого, я собрался и сходил за распечатанными фотографиями. Там же я попросил оформить их в красивый альбом, что миловидная голубоглазая девушка с удовольствием сделала. Она, правда, пыталась выяснить у меня, кем мне приходится красотка с фотографий, что нас связывает и почему мне понадобилось делать такой альбом, но мой угрюмый взгляд и невежливое молчание заставили ее заткнуться и заняться делом. Альбом получился замечательным. Я несколько раз пролистал его, надолго задерживаясь на каждом изображении, после чего кинул в сумку и решил, что буду таскать с собой, и смотреть его каждый раз, когда буду вспоминать опознание и похороны.

А вспоминались они достаточно часто, я бы даже сказал постоянно. Стоило мне только немножко съехать с дорожки здравых размышлений, задуматься ни о чем, как мозг услужливо подкидывал мне замечательные картинки, одну краше другой: как прозектор снимает простыню и показывает мне изуродованное тело, и как она лежит такая прекрасная в закрытом по горло гробу, почти как живая. Удивительно, что несмотря на жуткие повреждения тела, ее лицо совсем не пострадало…

Ну вот, этого еще не хватало. Помимо того, что я постоянно это вижу, я теперь еще записал это.

В общем, с этим альбомом я являю собой настоящего страдающего влюбленного, который не может расстаться с фотографиями любимой, постоянно смотрит их и упивается своим горем. Как мило…