Прогулка перед Рождеством

Прогулка перед Рождеством

  Владимир сидел в глубоком кресле, мелкими глотками потягивая из пузатого бокала коньяк, и молча смотрел на тёмное окно. Там, за окном шёл снег. Он тихо падал с небес, будто хотел рассказать людям что-то своё, светлое, лёгкое, сплетённое из маленьких хрустальных снежинок, которые исполняли свой неспешный танец в прозрачном вечернем небе, дивясь тому, что в этот вечер люди сидят дома за закрытыми окнами и не собираются покидать свои тёплые жилища, не хотят променять их на радость хрустящего снега под ногами, не желают ловить снежинки руками и губами, кататься с горки и просто визжать от восторга. Владимир усмехнулся. Он вдруг вспомнил, как давно, ещё в школе, они с мальчишками выбрались вечером на горку за соседним домом и всласть накатались и на санках, и на картонных коробках, и просто на ногах, крича и смеясь до колик. Снег забивался всюду - в рукава, в штаны, под воротник, глаза закрывались от тяжести ресниц, облепленных замёрзшими малюсенькими сосульками, варежки промокли, но они не уходили и из последних сил ползли опять на вершину горки, чтобы, оттолкнувшись как следует, лететь вниз, раскинув руки и что-то крича. Как же было здорово... Сколько же времени уже прошло? Хм, немало. Они закончили школу, поступили кто куда - кто в институт, кто в военное училище, жизнь раскидала их по всему шарику в поисках своей судьбы.      

 Он вернулся в отчий дом месяц назад из жаркой Африки, где работал последние три года. Работал тяжело, на износ, больных было такое количество, что он иногда спал только между операциями, откинувшись в углу операционной на стену. Травмы, огнестрельные ранения, кровотечения - пациенты мелькали перед глазами, руки автоматически совершали свои действия, что-то шили, вязали, прижигали, накладывали зажимы, и опять шили, вязали... Чтобы завтра всё повторилось сначала. И так все три года, под обстрелами, бомбёжками, среди тысяч беженцев, когда не знаешь кто друг, а кто враг. Кто поблагодарит, а кто и выстрелит в спину...      

 Он приехал домой, тихо открыл дверь и молча уселся в прихожей на пол, положив сумку рядом. До него донеслось бурчание отца, где-то звенела посуда, наверное, мама готовила ужин... И вдруг он услышал музыку и дивный женский голос запел:      

 - Сей поцелуй, дарованный тобой,       

  Преследует моё воображение...      

 Анна, Аня... Этот голос снился ему там, в огне войны, он освежал его в пустыне и давал надежду в минуты отчаянья. Она была младше его на десять лет, её мама и папа погибли, и маленькую пятилетнюю девочку забрали к себе его родители, которые считали своим долгом воспитать дочь своих друзей. Она росла у него на глазах. Росла, взрослела, хорошела. Она превратилась из маленькой неуклюжей девочки с двумя косичками в нежную хрупкую девушку, чьи огромные синие глаза заслонили весь свет, всех женщин, в них он готов был утонуть, захлебываясь своей нежностью и любовью...      

 Анна вдруг прервала свою песню, рояль что-то озорно брякнул, и в коридоре раздались лёгкие шаги вприпрыжку. Он поднял глаза, всё также сидя на полу, и наконец увидел её. В брючках, заправленных в тёплые носки, в толстом свитере, с роскошным белокурым хвостом на затылке. Она резко остановилась, будто наткнулась на невидимую стену, опустилась на колени и долго всматривалась в его лицо... Потом медленно подняла руку и нежно погладила его по щеке. Он улыбнулся и немного повернул голову, чтобы просто коснуться её ладони губами. Но она вдруг схватила его лицо в свои прохладные ладошки и начала лихорадочно целовать его, плача, смеясь, всхлипывая сквозь смех. А он сидел на полу и не двигался. Понимая, что у него в этот момент было только одно желание - чтобы это никогда не заканчивалось, чтобы Анна целовала его и смеялась, чтобы они так и остались вдвоём в полутёмном коридоре на полу у двери...      

 Больше она никогда не прикасалась к нему, будто стеснялась своего порыва и боялась его. Как же сказать ей, почти сестре, что он любит её, что не представляет жизни без неё, что готов на всё, лишь бы сидеть вот так в тишине и знать, что она рядом, в соседней комнате, что он может подойти к ней, поднять на руки и унести её наверх в тишину спальной и бесконечно любить... Аня, Аня... Моя любовь, моя пытка, моё наказание...      

 Аня сидела на широком подоконнике, закутавшись в плед и спрятав нос в его тёплые складки. За окном шёл снег. В полной тишине он мягко укрывал землю невесомым покрывалом, укутывал кусты и деревья в белоснежные ажурные шали, пряча тёмные краски поздней осени. Старый фонарь за окном медленно раскачивался, бросая рваные всполохи света на рождающиеся сугробы, отчего казалось, что за каждым из них живёт кто-то большой, чёрный и ворчливый. Анна подняла голову и всмотрелась в тёмное небо. Завтра Сочельник, а потом Рождество... Мама и папа очень любили этот праздник, готовили подарки, накрывали большой стол с двенадцатью блюдами и ждали гостей. Анна вздохнула и прикрыла глаза. Сейчас, когда после гибели родителей прошло уже много лет, её грусть стала светлой, но всё равно так иногда хотелось, чтобы мама провела своей мягкой ладонью по волосам, а папа хлопнул в ладоши и громко прокричал: «Маруся, ты собираешься нас кормить или мы опять уйдём с Анюткой на горку!» На горку... Старые санки до сих пор хранятся где-то на чердаке, только кататься на них некому... Хм, а почему, собственно, некому? Горка никуда не делась, так и стоит за соседним домом, дети каждый день там шумят, кричат, визжат от восторга. Надо попросить Владимира, чтобы он помог стащить санки с чердака, и как-нибудь выбраться туда. Только вечером, когда дети разойдутся. А то неудобно, взрослая девушка, всё-таки ей вот-вот исполнится двадцать, а на санках катается! Тётушка с дядюшкой приедут только после Крещения, Владимир всегда занят и не обращает на неё никакого внимания, а что делать одинокой студентке? Правильно! Развлекаться! Завтра и начну, вот!