Против богов

Глава 4

Глава 4

Ох, ты ж, путь-дороженька, куда вывернешь? Кружишь себе, петляешь, да конец тебе завсегда сыщется. А коль встал на дорожку, так уж и идти придется. А пока идти по дороге будешь, всего навидаешься: и веселого, и печального. Есть на что на рот раскрыть, есть куда взор направить. Уж на то они и дороги, чтоб промеж людей стелиться. От деревни да к городу, сквозь лесок да поле широкое. Вот и налюбуешься. А как до конца пути доберешься, так дороге и поклонишься. Благодарствуй, родимая, вывела.

Вот и Эринка с батькой ее на дорожку встали, да по ней направились. А дорога лентой пыльной промеж сосенок вьется. На небе солнце ясное светит, да на землю лучи теплые шлет. Плывут облака важные, что твой князь величавые. Без суеты плывут да спешки, зазря не пошевелятся. А ветерок-то легкий, будто шалун лукавый, за деревья цепляется, с листвою шепчется. Пичуги песни поют звонкие, заливаются. Привольно птицам порой-то весенней. Вон, и шмель прожужжал баском, да брюхо мохнатое в цветах спрятал. Мирно да ладно вокруг, одной Эринке неможется.

Уговорила батьку в город съездить, да в храм Заступницы дар отвезти. В скит идти наотрез отказалась, мол, за благо такое и дом святой съездить надобно. А сама-то о другом думаем. В ските ближнем жрица старая. Бабка глухая, что пень лесной. Дары примет, а спросить и не спросишь, что хочется, кричать надобно. Подивилась мамка желанию дочери, да отец согласился. Чего бы чадо не порадовать, да в Эльград не свести?

- Пускай, - говорит, - дочка волей надышится. В скит потом бегать станет, пока бабки за детьми малыми глядят.

Вот они и поехали. На душе девки тоска черная, будто ночь непроглядная. Пять деньков уж прошло, да купец ейный всё не явится. То ль обманул негодный, то ли Эринку послушался. И обидно ей, и горько, да ведь в город везет батюшка, авось, и встретится. Углядит молодца своего в толпе многоликой, хоть издали полюбуется. Коль не судьба с ним быть, так попрощается шепотом. Был Арн тайной Эринкиной, видать, так тайной и останется.

Вдвоем с отцом девка едет, подругу в деревне оставили. Не вернулся еще отец ее, вот сговора и не было. Был предлог, чтоб в храм вдвоем попасть, да дары пока и класть не за что. А за так Унку мать не пустила. Нечего, мол, по улицам людным шастать. Да и Эринкин отец спорить не стал, лишь кивнул важно. Не дети уж девки, выросли. Была б Унка девчонкой сопливой, так под приглядом была бы Верета. А коль девка на выданье, так и отец чужой уже и мужик сторонний. Вот и выходит, что непотребно это, чтоб Унка-то с мужиком чужим на людях показалась, да без пригляда бабьего. 

Ох, уж Унка и расстроилась. Хотелось и ей по Эльграду прогуляться, в храм зайти, да на базар заглянуть. Узнать, как люди живут добрые. Хоть и видала о прошлом годе, когда на ярмарку с отцом ездила, так уж и поменяться всё могло. Вот и велела Унка подруге за всем поглядывать, да любопытное примечать. А что приметится, о том потом сказывать. Но перво-наперво в храм зайти велела, да о деле своем разузнать. А там уж, советов послушав, дать душе и сердцу отдыха, да от дум тяжелых забвение. Пообещала Эринка всё сделать в точности, на том с подругой и рассталась.

Едут Эринка с Веретом, а солнышко припекает. Лето уж подошло, как от печи теплом пышет. Пот утирают ладонями, да ветерку радуются, друг на друга любуются. На отце рубаха льняная, матерью вышитая. Нарядная рубаха, красивая, чай, в люди едет. На Эринке платье легкое, на ногах сапожки короткие. Стало быть, чтоб господам ногами босыми глаза не мозолить. На шее бусы в три ряда, в ушах серьги дареные. А подарок-то от жениха нежданного, вот и не хотела их надевать девка, да мать заставила. Мол, пусть Тилю приятно будет. Он и сам с ними ехать надумать, чтоб за невестой приглядеть, да от взоров чужих собой закрыть. Но работы в кузне прибавилось, вот и пришлось Тилису отцу помогать. Да за то Эринка не обиделась, вздохнула с легкостью. Да проводить всё одно парень вышел. Уж и смотрел жадно, так глазами и ел, а целовать не решился. И на том спасибо, да не ему, а батюшке с матушкой, что рядом стояли. Вот и пожелал дороги доброй, да назад в кузню ушел. А невеста только нос морщит – ишь, заботливый нашелся.

- Хороший парень Тиль, дочка, – батька на Эринку косится хитро, а она помалкивает, отвечать не хочет. Да отцу то без разницы, дальше сказывает:  – Ты нос вороти, а меня слушай. Думаешь, мать твоя обо мне мечтала? Другой ей грезился, да со мной сговорили. А как свадьбу назначили, так вся и обревелась. Это я мою лебедь приметил, а ей до меня, что места пустого. Красавица, бойкая, что твоя пичужка, веселая да резвая. Глаз не отвесть, а ей всё смех один. Я ей, мол, посватаюсь, а она хохочет. Говорит, поглядим, что получится. А дружок-то ее сердечный в обученье уехал, вот и ждала, когда возвернется. Она-то ждет, да мне отдать ее, что помереть на месте. Думаю, пусть хоть земля разверзнется, а моей Лета будет. А как сговорили нас, совсем с лица спала. На свадьбе белая, что снег стылый, сидела. Одних оставили, так на колени бухнулась. Говорит, пощади, мол, не люб ты мне, Верет.

- Да ну-у, - тянет дочь недоверчиво. Сама видала, как мамка к батьке ластиться, да любимым зовет. А тут гляди ж ты…

- Вот тебе и ну, - отец усмехается. – Не тронул ее. Извернулись по утру, нашли, как доказать супружество, да чистоту ее девичью, что для мужа хранила. А как, не твоего ума дела, не отцу с дочерью о том разговаривать. Так и зажили.

- И чего? – Эринка глазами похлопала, да поближе к батьке подвинулась.

- Чего-чего? – он хмыкнул и на дочь взглянул лукаво: - Вот уж двадцать пять годков вместе живем. Душа в душу, ни о чем не жалеючи. Сыновей хоть боги и не дали, а дочерей трех, красавиц, народили. Вот тебе и чего. Не всё, что без любви зачинается, горем станет. Оно, может, даже крепче, когда огонь постепенно разгорается, чем пожарищем пройдет, и пепел оставит.