Против богов

Глава 8

Глава 8

И вновь закрутилось колесо, покатились денечки. Душа от счастья поет, а очи печаль таят, да только печаль та ложная, для родных да знакомых, чтобы радость скрыть. По воду иду – вздыхаю, скотину кормлю – кручинюсь, с мамкой говорю – глаза прячу, а как к себе поднимусь, так разом веселею. И по светелке своей лебедью белой пройдусь, руки, словно крылья, раскинув. В медное зеркало гляжу с улыбкою, от себя таить мне нечего. А чего таить, коли друг сердечный меня за околицей дожидается?

Только стали встречаться мы затемно, чтобы не раскрыть тайну свою прежде времени. Как затихнут родители, спать улягутся, так я к двери спешу, что в садик наш выход открывает. Руки к груди прижму, чтоб стук сердечка унять, обомлею вся от страха, но стоять уж не могу, ноги сами прочь несут. Из дома выберусь, в дыру в заборе ужом юркну и скольжу тенью, от прохожих припозднившихся таюсь. А как за околицу выбегу, тут уж и ловит князюшка мой в объятья нежные. Руками обовьет, к устам прижмется, и страхи все разлетаются.

После за руки возьмемся и бредем себе меж деревьев. То говорим, а то и молчим вовсе. Слов не надо, когда души беседу ведут. Ох, и счастливая я, сама себе завидую. И красив любимый мой, и ласков, и слова такие говорит, что сердце в груди заходится. Да и вовсе князь, какой девке такой жених еще достанется? Арн так и зовет меня – суженой.

- Суженая моя, - говорит, - богами подаренная.

А я и молчу, что не боги свели нас, а дух озерный. И свел-то не за просто так, а должок теперь на мне, только чем платить за счастье мое придется, я и не ведаю. Как подумаю, так и жутко становится, да только разве же теперь от любви своей откажешься? Нет со мной любимого, и сердце на части рвется, а как рядом стоит, так и лечу птицей в небо. А князюшка с улыбкой смотрит:

- Птичка-невеличка…

И радостно мне. В глаза его смотрю да свое отражение вижу. Ни о чем дурном думать не хочется, об одном мечтается, поскорей бы уж с милым рядом быть, да мужем его назвать. Только это в мечтах всё споро выходит, а на деле патокой тянется. Ищет Арнард пути-дорожки хитрые в законах наших, да только пока, куда не глянь, а всюду поперек дороги то буковки, то слова гадкие.

- Потерпи, Эринушка.                                                         

Я и терплю, что еще делать остается? Да и времени прошло немножечко, всего пять денечков, как повинились мы, да все обиды друг другу простили. Мне бы еще про духа рассказать, но боязно. Что милый мой скажет, коли узнает, что озеро колдовское нам счастье навеяло? Об этом молчу, и сама забыть стараюсь. Не идет дух за отдачей и ладно. И о словах его не думаю, что сказал, да я забыла, потому как вспомнится, что страшно было, так и дрожь по телу бежит, вот и гоню прочь мысли нехорошие. Всё у нас с Арном, как надо будет, в том я уверена. За него и благодарности дар в храм отнесу да поклонюсь Заступнице. А еще спасибо жрице скажу, что надоумила, подсказала, теперь и легче дышится.

Нет, не сказал мне Тиль о клятве, молчит, таится, а мне и не надобно. Обещался князь к жрецам днем прошедшим съездить, стало быть, этой ночкой расскажет, что выведал. Боязно мне немного, что клятва скрепленной окажется, только верю жрице Аридиной, да и сродники мои живы-здоровы, не спешит покарать Бавлин преступницу. А коли безмолвствует бог, значит, и опасаться нечего. Осталось назначенного часа дождаться, а там и малого сомнения не останется.

Выглянула в окошко – смеркается, недолго осталось. Матушка внизу песню напевает, а мне ей подпеть хочется, но молчу, кручинюсь исправно.

- Эринка, поди-ка сюда! – кричит мамка.

Спустилась послушно, стою, жду, что прикажет. Матушка на меня поглядела и рукой махнула:

- Иди, говорит, сговоренный твой у калитки топчется, сказать чего-то желает.

Вздохнула я, глаза закатила да так и охнула, когда мамкины пальцы за ухо схватили.

- Я тебе, - сказала родительница строго. – Нечего мне тут лик кривить. Смирись уже, жених это твой, и мужем в оговоренный день станет. Хватит дурака валять.

- Так я и не валяю, матушка, - глаза пошире распахнула, чтоб взгляд честней казался, а мамка опять за ухо тянет:

- Не ври, - говорит, - матери. Вижу я, как не валяешь. Уже зло берет от того, как притворяешься. И Тиль хорош, не хуже других-то будет. Любит тебя, а ты по что терзаешь парня? Усох уже, один глаза остались. У-у-у, бесстыжая.

Кулаком потрясла да к дверям подтолкнула. Обернулась я, взглядом обиженным на матушку поглядела да ничего не сказала, за дверь вышла. А саму так и гложет, так огнем внутри и жжет. Сама ведь страдала, когда замуж шла, знаю я. А батя мой, вон, какой красавец, да ведь тоже не по нраву был, упырь лопоухий любился. Да и что же это? Тиля, парня чужого жалеет, а дочь родную и не жалко ни капельки. Страдает кузнецов сын… А я не страдаю? Он-то по любви своей свататься шел, а меня никто не спросил, чего девке хочется. А коли мне его любовь, как камень могильный? Так ведь на грудь и давит, так и душит проклятущая. Вцепился клещом, кровь мою пьет, а врагом я стала. Ох, дай мне сил, Арида-заступница.

Так за калитку и выскочила. В груди злость огнем полыхает, мысли в голове нехорошие, на языке слова обидные крутятся, так их сказать Тилису и хочется. Обожгла взглядом его и прочь пошла, не оглядываясь. Коли надо чего, так догонит, а не догонит, и не так я ему и надобна. Иду-иду, а шагов не слыхать. Обернулась, да носом в грудь кузнецову уткнулась, словно о камень ударилась.