Пряничное сердце

Пряничное сердце

Старенькое радио трещало и надрывалось. С шумом, похожим на шуршание обёрток от конфет, из него вырывались рождественские мелодии настолько тихие, что гудение нагревающийся печи почти заглушало их. Пекарь, кажется, даже и не замечал страданий своего изжившего себя аппарата. Он гнусавил в густые усы слова песен, подпевая радио, и пританцовывал, так, что снежинки, падающие на землю, казались ничуть не грациознее старика. Не в обиду крупицам снега, пекарь танцевал довольно неплохо. 
В кухоньке, в которой едва ли смогли разойтись два человека, стояла жара, похожая на жару одного из самых знойных июльских дней. В печи, как на солнышке, грелась первая партия печенья. Имбирные человечки разлеглись на пергаментной бумаге, словно туристы на пляже, и, забывая переворачиваться, подрумянивались. И пока они наслаждались искусственным солнцем, настоящее давно зашло за горизонт, напоследок одолжив у местного художника некоторые краски. 
Но город все ещё не спал. Растянувшись между рыжих домов, мерцали лампочки, а большая ярмарка на Центральной площади до последних минут не отпускала горожан по домам. Каток, большая, царапающее небо, ель, пряный глинтвейн, обжигающий ладони кофе, пряники – под действием всего этого, любому человеку, до блеска в глазах любящему Рождество, казалось, что в воздухе летает не просто снег, блестки, а мороз, пропитанный душевностью и счастьем, вовсе не хочет уколоть, он хочет обнять. Вряд ли нашёлся бы хоть один человек на этой площади, который не пожелал ближнему своему или просто стороннему человеку, счастливого Рождества и не улыбнулся бы. 
Но Старый Пекарь этого не знал, он крутился по кухоньке, как крутился венчик в миске с белой-белой глазурью.
 Вряд ли старик был когда-либо счастливее, чем в эти минуты. По-крайней мере так казалось. Он напевал песню за песней, катал скалку назад-вперёд по ароматному, пахнувшему маслом, апельсином и имбирем тесту и смеялся, представляя смятение и счастье детей, когда они узнают очередную байку Пекаря связанную с новыми сладостями. 
Всегда, когда старик смеялся, это звучало так заразительно и задорно, что чем-то напоминало смех Санты. Соседские мальчишки всегда с подозрением смотрели на Пекаря, когда тому становилось нестерпимо весело. А маленькая девочка с двумя косичками и полосатой шапке с помпоном как-то раз спросила: 
- Вы Санта? 
На что Пекарь заливисто смеясь, качал головой, приговаривая: «Увы. Настоящий Санта обиделся бы, если бы знал, с кем вы его путаете. Я всего лишь обычный пекарь». Он и на самом деле был пекарем. Но вот обычным… едва ли. Каждая его сладость продлевала детство, и даже самый грустный, уставший человек становился хоть немного счастливее, отведав его сладостей. Но волшебство Старого Пекаря заключалось вовсе не в этом. 
Каждый пряничный человечек оживал, стоило старику подержать его в своих красный любимых  прихватка, в которых он всегда пёк сладости.  
Впервые за долгое время Пекарь решил приготовить печенье, и он очень боялся, что что-то где-то напутал. Пекарь перечислял в голове все продукты раз за разом и даже забывал напевать.
Он не мог ошибаться, ведь Пряни всегда выходили необыкновенными, особенными… как люди… хотя ведь они были людьми, даром, что пряничными. 
Радио не переставало кряхтеть, а тесто кончалось. Все печенье приготовилось и оживало, стоило ему приобрести глазки, ротик и свой особенный узорчик. Вот этому миленькому человечку старик нарисовал жёлтую бабочку под горлом, а у того появились красные перчатки, почти такие же яркие и волшебные, как у самого Пекаря. 
И оживая, один Пряня всегда бежал к другому ожившему и принимался его крепко-крепко обнимать, будто своего самого доброго сердечного друга или подругу. 
А Пекарь, вытирая рукавом пот со лба, мог лишь наблюдать и улыбаться. Но радость его длилась совсем недолго. Старик понял свою ошибку, когда один Пряня, став живым, осмотрелся и, не найдя, кого обнимать, растерялся и погрустнел. 
Смотря на этого маленького испуганного, словно маленькая девочка перед большой страшной змеёй, человечка, Пекарь уже не мог смеяться. Он  допекал пряничную деревню уже несколько озабоченным, и от того она вышла на настолько красивой и красочной, какой могла бы быть, и довольно хлипкой. 

Днём магазин работал. В нем торговались Пекарь и горожане. Носились дети, стараясь осмотреть каждую полку, каждую сладость, выпрашивая родителей купить «вот ту – вот ту красивенькую конфету» или считали свою мелочь с надеждой, что хватит купить самому. И когда не хватало Пекарь лаского улыбался и кивал, будто бы здесь ровно столько, сколько нужно. Дети любили старика, любили его сладости и смех и,  даже когда у них не было монет, все равно прибегали к нему, чтобы послушать байки или поглазеть на цветастые полки.
Люди частенько останавливались напротив витрины с пряничной деревней и так влюблённо-восторженно смотрели на неё. И каждый раз Пекарь добродушно качал головой, отказываясь продавать даже один домик. 
Он попросту не мог. 
Так шла жизнь дневная, но стоило свету в окнах домов потухнуть, как оживали Пряни. Когда магазин засыпал, когда засыпал и сам Пекарь, они шумели ничуть не тише, чем покупатели днём, только в своей деревне. 
Нашего героя звали Гай. И вряд ли мир видел более грустного и несчастного Пряню, чем он. Каждую ночь он ходил по улочкам один одинёшенек, и ни яркие огни леденцов, будто подсвеченных изнутри сиропом, ни аромат только-только срубленной шоколадной елки не дарили Гаю радость. Глазурь подтекала под глазами угрюмого Пряни. 
В то же время другие имбирные человечки пели песни, танцевали и веселились. В их домах всегда горел камин, трещали бревна, а из кухни несли душистую индейку, правда, из марципана. 
В доме Гая царил… ветер. Все выло внутри этого накренившегося пряничного домика. Пол скрипел едва ли тише ветра, а стены плакали от холода. 
- Гай, почему ты грустишь? – спрашивала Пряня с жёлтым бантом. 
Гай поднимал в незнании плечи и шёл дальше, не замечая, как тускнеют рядом с ним глаза других печенек. Он вообще ничего не замечал, кроме пустоты вокруг и внутри себя. 
- Почему мне так холодно и грустно? – спрашивал сам себя наш Прянь, но едва ли он мог получить ответа иного, не завывания ветра. 
Каждую ночь гулял он по светящимся, как гирлянда улицам, но в душе его не зажигалось огней. 
- Почему? Почему мне все время так… так… так… одиноко!? – раз за разом взвывал Гай над рекой с какао. В ней плавали зефирки, - вот! Даже река на одинока! Так почему я всегда один?
Пряня хныкал, и, увидев его отчаянье хоть кто-то другой, он не смог бы не подойти и не обнять грустного человечка. 
Гай выглядел маленьким, сжавшимся комочком теста, правда, с большой пряничной душой и стандартными ручками и ножками. Его глазурь около глаз никогда не могла подсохнуть, но это совсем не портило милого Гая. Он всего лишь казался слишком несчастным. 
- Я такой же, как и все Пряни, так почему я один? – кричал Гай, надеясь, что кто-нибудь, хоть кто-нибудь услышит, но магазин спал этой ночью. Старый Пекарь сильно устал за день, да и злосчастное письмо о том, что его любимый сын не приедет на Рождество, и вовсе подкосило старика. Но Пряня этого не знал, он кричал и кричал, пытаясь отыскать ответ, но не находил его. 
В последнее время Старый Пекарь редко наблюдал за своими имбирными печеньками. И все это время Гай ходил по деревне настолько несчастным, насколько могут быть несчастны пряничные человечки. 
Остальные Пряни перестали замечать его печаль. Они, каждый по паре, радовались и смеялись, укрощая свои дома и деревню, готовясь к предстоящим холода и праздникам. 
Так шло время. Гай остался один и единственным его занятием было сидеть у края Пряничного городка и смотреть вдаль, на такие недосягаемые полки с леденцами, марципаном, шоколадом, булочками и пряниками. 
Сам Гай был печенькой, а печеньки в этом магазине не продавали. Пекарь умел печь лишь живых Прянь, но продавать их не смел.