Прыжки с хромоножкой

3.3

3.3

Мама Фрося ахала, Вацлав Андросович накладывал мне на спину прохладную мазь, я жалобно постанывал. Чертовы носки я достирал, прополоскал и повесил на веревку под пристальным Хромоножкиным взглядом. После чего, поставив корыто сушиться, из последнних сил добрел до аллейки, ведущей к дому. Там я столкнулся с соседом-доктором, и после участливого «Что с тобой, Марьюшка?» расплакался и все ему рассказал. Ну как все... Только то, что при помощи мокрого носка отверг предложение барского сына, от которого, наверное бедной крестьянской девушке и отказаться-то было нельзя.

Доктор был сердит, он был крайне возмущен, и был столь любезен, что оказал мне первую помощь. Я претерпевал телесные страдания от побоев и моральные от того, что расплакался. Видимо нервная Марьюшкина организация на фоне стресса начинала доминировать над моей маскулинной сдержанностью.

К Вацлаву я проникся искренним уважением и признательностью, о чем ему и сообщил. Про себя же еще подумал, что если здесь у меня и будет друг, которому я рискну довериться, то это будет именно пан Доктор.

После обеда к нам в домишко прибежала девчонка из усадьбы, передала приказ Афанасия Степановича приступать к рушникам. Проанализировав требование на предмет понятности попросил девчонку проводить меня, мотивировав, что немного не здорова.

Машка (узнал, потому что ее пару раз окликнули со стороны летней кухни) проводила меня до пристройки к большому дому. Вошел, стараясь не глазеть по сторонам.

В большой общей комнате сидело восемь женщин. Кто за пяльцами, кто на лавке. И все что-то делали: кто шил, кто вышивал. Раньше я, признаться, и разницы большой в этих действиях не видел, пока не пришлось шить себе трусы и вышивать павлина.

- Пелагея Емельяновна, Марья пришла, - крикнула толстушка, сидевшая ближе всех к выходу. Худощавая высокая женщина оторвалась от работы на больших деревянных пяльцах и подошла ко мне. Приобняв меня за спину (чуть не взвыл!) она показала разложенные на длинном сундуке широкие полосы ткани.

- Начни с этих, они уже просохли. Расшивай по краю точно как здесь - она показала мне на расшитый образцами швов лоскут, - потом петушками, потом так - опять указала на лоскут.- Нить бери тонкую шерстяную. Разошьешь первый - подойдешь покажешь.

Я кивнул, взял клубок красных ниток и... замер. Платьем Ганны я занимался в полном одиночестве и всегда по одному тому же алгоритму - я задумывался, а Марьюшка шила. Теперь я не мог отвлечься, так как посторонние люди меня нервировали. Тетка, объяснявшая работу, смотрела строго и ждала когда я примусь за задание. Остальные, видя мою заторможенность, тоже не спешили возвращаться к своим делам.

Спасла меня, как ни странно, Ганна Андросовна. Она неожиданно появилась в мастерской, процокала по деревянному полу прямо до нас и затеяла квакающий разговор с Пелагеей Емельяновной про «бовшой праздник». А я успел оглядеться. У ближайшего к сундуку окна пустующие пяльца и скамейка. Стал мысленно читать стихи. Проговаривал их по нескольку раз на разные лады, менял ритм, порядок строк. Сосредотачиваясь на своих упражнениях, худо-бедно отвлекался от реальности.

Когда холодные пальцы дотронулись до моей руки - чуть не подпрыгнул. А когда поднял глаза - чуть не заругался. Прыщавый гоблин стоял передо мной и смотрел грустно-грустно, жалобно-жалобно, так будто не мог насмотреться.

- Чего тебе? - зашептал я, убрав руку от вышивки (а я уже, оказывается, сидел и вышивал красного петушка), - Что ты на меня так смотришь?

Чебурашка погладил пальцем мою кисть, а потом вложил что-то мне в ладонь и отошел к Ганне. Я, не рискуя посмотреть, переключился на размышления о странном поведении этого подростка, незаметно для себя быстро расшивая крестом полотно.

Вздрогнул, почувствовав на плече чужие пальцы. Однозначно до конца дня начну заикаться.

- Вот Марья теперь рушники вышивает, к Афанасию Степановичу лично генерал-губернатор обратился, запасается для свадьбы дочерей, - это Пелагея Емельяновна хвастается перед Ганной.