Прыжки с хромоножкой

ГЛАВА ШЕСТАЯ, ну как глава... так, вместо эпилога

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

ну как глава... так, вместо эпилога

- Марьюшка... Марьюшка-красавица...

- Нет.

- Ну Марьюшка...

- Я сказал нет.

Мы шли к Панфиловой избушке и тащили в большой корзине разного рода керамический, стеклянный и прочий хлам, представляющий неимоверную историческую ценность. Пётр Сергеевич начал наши коллективные эксперименты с того же времени, в какое мы первоначально попали. Первоначально нам предстояло обновить битые экспонаты на более целые. Славку очень заинтересовало, что происходит с битыми горшками, когда они в пока ещё целом виде перемещаются в наше время. На её предположение, что они просто исчезают с полок в музее в момент перехода историк махнул рукой, обещав показать дома ящик с битым старьём. А ещё мы должны были заложить в гжужку вещички из разных материалов для оценки их склонности к порче. Самые легкопортящиеся ввиде ткани и бумаги должны были поместить в горшки и залить сургучём.

Надо сказать заходили мы в серый свет подгжужки с некоторым опасением. Ослович подгонял нас, уверяя, что всё под контролем и нам нечего бояться. Но я боялся. Много чего: что нас раскидает в разные места и мы не найдём друг друга, что тело, в каком я очнусь опять окажется женским (замужним, беременным, в период родов и тому подобными прелестями). Мы условились, о нескольких тайных местах и знаках, по которым сможем найти друг друга, но это не успокаивало, а, наоборот, давало дополнительные поводы для беспокойства. Как бы показывало, что есть возможность изрядно вляпаться в историю во всех смыслах.

На счёт три мы шагнули на два шага в серомутную светящуюся сферу...

Помню как подскочил, испуганно пялился в темноту комнаты, пытаясь понять, где нахожусь, как вглядывался в тоненькие ручки, щупал косу... Опять девушка! Осторожно слез с кровати и в ходе осмотра выявил, что я в Марьюшкином доме и в Марьюшкином теле. И даже времени прошло не так много, потому как на руке ещё была повязка, а под повязкой подзатянувшаяся рана.

Я, дрожа от волнения и от страха, вылез через незакрытое окно и направился к конюшне. Сам не знаю почему, так как условными местами в усадьбе Демьяновых были заброшенная беседка и Панфилова изба. Дойдя до смородиновых кустов остановился, пытаясь как-то осознать себя, понять что делать дальше. Обернулся, услышав шорох. Из-за угла конюшни появился Павел Афанасьевич и замер глядя на меня.

- Ты почему в ночной рубахе?

Я? Да, действительно... Пожал плечами, как бы показывая, что сам не в курсе.

Мужчина приблизился ко мне вплотную, а я пытался понять, Хромоножка ли это, или сейчас я в опасной близости от постороннего дядьки.

- Я спросил, что ты делаешь так рано раздетая во дворе?

Взгляд сердитый, голос недовольный. Похоже не она. Пришлось предпринять тактическое отступление, после невнятного «извините». Как выяснилось, повернуться спиной к потенциальному врагу было не лучшей идеей.

Схваченный за косу я был затащен в промежуток между бревенчатой стеной и колючими кустами, да прижат лопатками к рассохшимся деревяшкам. Нависающий надо мной парень, можно даже сказать - мужик, благоухал потом и немного вином. Отлично! Только нетрезвого дурака мне и не хватало.

- К полюбовнику ходила? Барыня Лизавета Аркадьевна будет сильно недовольна.

- К-к-какому полюбовнику?

- К своему. Небось к конюху Яшке? Чернявые нравятся?

Отчаянно замотал головой, изо всех сил намекая, что мне по душе блондины, а точнее - блондинки.

- Врёшь, по глазам вижу. А ну как расcкажу? Барыня тебя на свинарники отправит. Или может меня приласкаешь? Я тоже чернявый...

Урод ты. Хоть и чернявый. Со всех девичьих силёнок пихнул наглого чувака и рванул к дому, ругая себя за дурацкую идею ночной прогулки. Далеко не убежал (откровенно говоря, вообще не убежал). Проклятая коса...

Сердце диким зайцем билось в грудной клетке пока чёртов маньяк медленно приближался, наматывая мою косу на свою руку. Брови были инфернально изломаны, а черный зрачок затопил радужку. Ну точно маньяк... Маньячина.

Коса быстро закончилась, как и мгновение моей мнимой свободы. Меня вернули к стенке, а наглая лапища облапала девичью грудь.

- Не сбежишь в этот раз... - а то я сам не догадался. Ведь как чувствовал - не стоило идти на поводу у Ословича.

Мужчина тем временем жарко комментировал мне на ухо результат общупывания тощей Марьюшкиной фигуры, игнорируя мои яростные попытки освободиться, ну или хотя бы пресечь бесстыдное обшаривание.

Да что ж такое! Ну не может быть, чтобы в первый же день моего пребывания это случилось. Какой кошмар - меня лапает мужик! И может даже поимеет. Я убью Ословича. Я убью Ильченко. Где она? Где она, чёрт бы её побрал?

Ситуация ухудшалась с каждой минутой: дыхание насильника было всё тяжелее, тисканье перешло под рубаху, страшный шёпот пробирал до позвоночника.

- Боже мой, какая кожа... как шёлк, который ты расшиваешь.... ножки стройные... Давно тебя заметил, да думал, что ещё маленькая... А ты уже взрослая, и округлая, где надо...

Не описать как мне было страшно. Уверен, самой Марьюшке было бы страшно меньше. По крайней мере это было бы не противно её природе. А моей природе было очень противно... и страшно... И внутри от беззащитности и бессилия своего было невыносимо плохо.

- А грудь твоя такая округлая, такая ровная, как белая сортовая репка...

Что?

Я замер, потом поднял голову, которую старательно до этого отворачивал от маньяка с перегаром. На меня насмешливо, но очень нежно смотрели внимательные необыкновенно красивые глаза.

- Зар-р-раза.

Первый мой удар был в плечо, второй - почти в живот, а дальше я уже не смотрел - лупил куда ни попадя и ругался. А когда выдохся - обмяк в крепких объятьях и робко ответил на поцелуй.

- Извращенка... Даже не представляешь как было страшно... - жаловался, прижавшись к широкой мужской груди.