Птицелов

Птицелов

Дочь медленно, но неостановимо отдалялась от неё. Каждый день она становилась дальше еще на несколько шагов (почти неслышимых в тишине дома: пушистые ковры, некогда глотавшие все звуки, были давно выброшены, но ступни дочери становились всё уже, всё легче, и ухитрялись ступать неслышно даже по доскам, которые под любыми другими ногами вечно скрипели). От дочери осталась кожа да кости. Глаза, когда-то бывшие зелёными, превратились в две чёрные дыры.

– Отпусти меня, – шептала дочь. – Я влюблена. Я не могу без него.

– Но почему ты не можешь быть со мной и с ним одновременно? – кричала мать, заламывая руки.

Дочь молча качала головой, и в её глазах цвета травы подо льдом читалось: я должна принадлежать ему полностью.

– Вы можете помочь? Сделать так, чтобы она выбросила его из головы? – в отчаянии спросила она у врача. – Я слышала, вы проводите такие операции.

– Почти каждый день. Но я не советовал бы это делать.

– Почему?

– Если мы проведём эту операцию, она станет взрослой, – объяснил врач. – Конечно же, это случится не сразу. Это медленный процесс, и у вас будет несколько лет. Но всё начнётся уже сейчас. Вы действительно хотите смотреть, как ваша дочь день за днём превращается в совершенно другого, чужого вам человека?

– Я хочу, чтобы она осталась со мной, – умоляла она.

– Это невозможно, – сказал врач. – Она будет принадлежать либо ему, либо никому. Почему бы вам просто не позволить ей сделать то, что она хочет? В конце концов, это её решение.

Она тихо заплакала.

В назначенный дочерью день члены семьи, одевшись в чёрное, собрались в спальне девочки и произнесли прощальные слова. Дочь полулежала на кровати возле окна; единственная из присутствующих, она была в белом – в старомодном белом платье с высоким кружевным воротничком. Все по очереди прощались с ней, и она кивала и мягко улыбалась в ответ – она уже была так слаба, что не могла говорить. Мать вышла последней: на прощание она поцеловала дочь в макушку и, конечно же, расплакалась.

Все они ушли из дома на эту ночь. Единственным, кто остался в доме, был старый слуга, и он всю ночь затыкал уши, чтобы не слышать криков и хруста деформирующихся костей.

Наутро они, войдя в комнату девочки, обнаружили мечущегося по комнате воронёнка. Она со слезами на глазах попыталась прикоснуться к нему, но тот больно клюнул её в палец, и ей не осталось ничего другого, как открыть окно и выпустить его на свободу.

Больше она не плакала. Её слёзы превратились в ненависть. С этих пор она посвятила жизнь поискам его – того, кто отнял у неё дочь.

Она нашла его спустя год после того, как попрощалась с дочерью. Она узнала его издали по клёкоту, щебету и чириканью, которые издавала кружившая вокруг него стая птиц. Он стоял на мосту, чуть перегнувшись через перила и глядя вниз: по реке шёл весенний ледоход.

– Я знаю, кто вы, – крикнула она, приближаясь к нему. – Я ненавижу вас. Вы отняли у меня дочь.

– Она была не первой и не последней, – равнодушно сказал он в ответ. Он выглядел как темноволосый человек средних лет. У него были холодные светлые глаза и длинный, грустный, немного неправильной формы нос.

При виде этого лица в ней что-то встрепенулось – как будто кто-то дотронулся до её сердца, и оно вдруг забилось часто-часто. Это лицо было знакомо ей в детства и разбудило в ней совершенно неожиданные эмоции; ей казалось, что... нет, конечно, этого не могло быть, но...

– Нравится вам это или нет, но таковы законы нашего мира, – продолжал он, не обращая внимания на её смятение. – Одни выбирают взрослеть. Другие выбирают меня. Выбирают навсегда остаться ребёнком, потеряться среди дворов и улиц своего Города. И то и другое больно.

Он подкинул на ладони вверх маленькую сойку, и та с радостным чириканьем устремилась в небо и, описав несколько кругов, снова вернулась на его плечо.

Она потрясла головой, избавляясь от наваждения. Перед ней стоял человек, которого она ненавидела сильнее всех в своей жизни.

– Ненавижу, – повторила она. – Вы воруете детей. И плевать мне на законы мира. Я найду способ, как от вас избавиться.

Он вздохнул.

– Грустно. Впрочем, глупо было надеяться, что вы поймёте. После того случая в Гаммельне все словно сговорились меня ненавидеть.