Птичья гречиха

Птичья гречиха

Светало. Дождь всё лил, сбегал со старенькой крыши звонкими струйками, занавешивая сад у окна. Пахло прелой землёй, поздним летом, омытым дождями. Духота ночи испарялась сквозь раскрытые настежь окна. Алёна вдохнула поглубже, опираясь локтем на подоконник. Сад совсем зарос, летом слишком темно, в непогоду он и вовсе превращался в непроглядные дебри. Малина переплелась с крапивой, затянула всю вишню, колючеплодник опутал дорожки, стараясь дотянуться вьющимися по-гусарски усами к стальной проволоке на другой стороне.

– Надо же, всё льёт и льёт, – курил Саша в постели.

– Ничего, скоро закончится, подожди, – ласково сказала Алёна.

– Да уж пора бы. Скоро первый автобус отходит, – дотянулся до часов на бархатной скатерти Саша, звякнув браслетом. – Ого, а времени-то совсем нет. Через десять минут выходить, хоть под дождём или нет.

– Так уж надо? Может, останешься?

– Надо, Алён. Ничего не поделаешь, – задумчиво изучал часы Саша.

– Ничего… – откликнулась она эхом.

– Как на работе?

– Ничего, как-то справляюсь, – выпрямилась она, и длиннополая ночная рубашка на ней зашуршала.

– Со здоровьем у тебя как? Ты говорила давление скачет, что ли…

Алёна улыбнулась.

– Давление – это хорошо.

– Почему?

За окном переливчато залилась птичья песня.

– Соловей поёт хорошо, говорю, – обернулась она с улыбкой к окну. – И дождь почти перестал, только с крыши немного каплет.

– Надо же, у тебя здесь ещё и соловьи живут.

– У меня много кто живёт.

– Сад одичал у тебя, зарос. Да и в доме с каждым годом темнее. Деревянные дома они ведь как живые, им нужен… – потянулся Саша к столу и затушил в пепельнице сигарету, – ремонт им нужен, и сад надо расчистить, по дорожкам совсем не пройдёшь. После дождя трава поднимается в человеческий рост. Я вчера к тебе еле пробился, темень кругом и сыростью пахнет, наверное, плесень в подполе завелась или грибок. Пола провалятся.

– Дому нужны руки и время, – потёрла Алёна озябшие плечи.

– Лучше продай и не мучайся. Вон, соседи твои продают, радиаторы посрезали, демонтировали насос, скамейку и ту с корнем выкорчевали.

– Это наследники. По соседству мамина сестра умерла.

– Тётка твоя, значит?

Не глядя на Сашу, Алёна кивнула.

– Алён, у тебя точно ничего не случилось?

– Только у меня?

– Что значит «только»? Зачем ты к словам цепляешься? Слушай, нет у меня на всё это времени, даже не начинай.

– Ладно, Саш, я не буду, я справлюсь. Ты точно со мной не останешься?

– Нет, Алён, не могу… – посмурнел он.

– Пусть так, я тебя провожу, – сняла она кофту со стула и накинула поверх сорочки.

Они вместе вышли во двор, пробрались по кривой тропинке мимо поблёкших ставень, наклоняясь под мокрыми арками колючеплодника. Впереди заходилась лаем собака.

– Какой пёс у тебя брехучий… ух! – ссутулился Саша, когда за шиворот ему посыпались капли. В ответ из-за соседского забора тоненько забрехала дворняжка.

– Это Шабака.

– Ну да, ладно, твою собаку Шабакой зовут. У вас тут целая перекличка на весь посёлок.

– Просто ты уезжаешь, вот Шабака и залаял, а соседский пёс подхватил. Соседи приезжают к нему раз в два или три дня, кормить. Иногда реже. Они дом к продаже готовят.

– Отсюда всяко до города ближе. Кто из деревень покупают?

– Наверное, всё-таки пригород. Может быть совсем приезжие.

Они дошли до белобокого пса. Шабака перестал лаять и радостно завилял хвостом перед Сашей. Тот проскользнул скорее к калитке, чтобы Шабака его не обпрыгал мокрыми лапами, и сам отпер засов. Алёна остановилась перед порогом, из-за неё с радостным пыхтением выглядывал пёс.

– Дальше не буду тебя провожать. Когда ты в следующий раз приедешь?

– На этих выходных вряд ли получится.

– Так когда?

– Я позвоню тебе, хорошо?

– Да, хорошо. Когда ты позвонишь?

Саша приобнял её за плечи и поцеловал почему-то в лоб.

– Ну всё, мне на первый рейс, Алёна. Прощай.

Лишь здесь он улыбнулся, как будто бы с облегчением, и, нагибаясь под шатром кленовых ветвей, заторопился по узкой тропинке на улицу. Зелень скоро скрыла его. Алёна прошаркала в обрезанных резиновых сапогах к лавочке у калитки и села. Возле неё на трёх лапах прыгал Шабака. С первого года жизни у него не хватало одной. Мокрая цепь задевала наполненную дождевой водой миску. Шабака запрыгнул ей на колени, тёплый и влажный, и задышал пёсьим духом в лицо.

– Эх ты, Шабака-барабака, – ласково потрепала его Алёна за ухом, совсем не сердясь за чумазые лапы. Поджимая культяпку, Шабака старался ухватить её за руку. Зимой он непременно бы стянул варежку и спрятал в будке. Но тут за забором залаял соседский пёс. И Шабака сбежал, гремя цепью, отлаиваться. С листа малины сорвалась и плюхнулась в миску набрякшая капля. Небо светлело, было зябко и сыро. Алёна стиснула на груди кофту, вглядываясь в сизое раннее утро. Над садом снова запел соловей.

*******

Звонко печатала машинка. За окном медленно проползал поезд с длинным хвостом из заполненных спиртом цистерн. Прохладные стёкла в рассохшихся рамах подрагивали под пальцами. Колёса стучали о стыки рельс, сливаясь с отрывистым клацаньем печатной машинки.

– Алён, «ректЕфикационный», как пишется? Через «Е» или «И»?

– РектИфикационный, Ксюш. Ты на ликёроводочном работаешь, как можно не знать? – оглянулась она. Нескладная долговязая Ксюша согнулась над печатной машинкой и одним пальцем набирала отчёт.

– Да я знаю, что такое ректификация, я просто не знаю, как пишется. Послушай, Алён, а на компьютере легче печатается? Или он сам исправляет?

– Легче немного. У тебя копирка сухая, зачем ты такую взяла?

– А? – Ксюша откинула лист в печатной машинке и поглядела. – Да нет, вроде видно. Слушай, а может ты сама ему отнесёшь?

За окном по-прежнему низко тащились тучи, будто бы август закончился и наступила поздняя осень. Кирпичные стены завода с заржавленными бурыми башенками словно стали ещё красней.