Публичный дом

Глава 1: Тася и Тома

Томка сидела на набережной реки Кривуши и выла. Нет, не плакала, а именно выла или даже скулила, как собака на морозе. Сегодня в ее жизни все переменилось, да так, что она всерьез подумывала, а не сигануть ли ей с этой самой набережной в реку?

Вчера от чахотки умерла мать, еще совсем молодая женщина, выросшая в комфорте и сытости, она не выдержала издевательств и побоев второго мужа, отчима Томы, и после нескольких недель в постели оставила дочь одну. Не успела мама испустить дух, как на пороге ее спальни появился как обычно пьяный отчим Томы Никифор. Едва ворочая языком, новоиспечённый вдовец потребовал, чтобы Томка выметалась из его дома. Томка не хотела причинять ему вред, а может и хотела, но не знала, чем все это может закончиться. Ей просто было необходимо выставить его за дверь, чтобы побыть с мамой наедине еще несколько минут. Без него. Но спальня матери была ближайшей к лестнице комнатой на втором этаже и после толчка, пьяный Никифор не смог удержаться на ногах и кубарем покатился вниз. Ошибиться было невозможно, свернутая неестественным образом шея не оставляла никакой надежды на то, что после падения он мог остаться жив.

Напугавшись того, что натворила, Томка выбежала из дома и побежала куда глаза глядят. Город она знала хорошо – довольно часто ей приходилось до рассвета бродить по набережным и переулкам. В дни, когда Никифор ночевал дома, попадать ему на глаза было опасно. Вот и сейчас она присела на хорошо знакомой набережной не в первый раз, но такой беспросветной тоски еще никогда не испытывала. До рассвета было далеко, а промозглый сентябрьский ветер пробирал до костей.

– Эй! Ты кто такая? Что тут забыла? Это моя набережная! От сюда и до переулка… новенькая что ли?

– Томка не сразу поняла, что обращаются к ней. В десяти шагах дальше по набережной стояла растрепанная девица немногим старше Томки, на вид лет шестнадцати.

– Глухая?

Девица подошла и села возле ревущей Томы. Повнимательнее пригляделась и уже миролюбивее добавила:

– Побили?

Но Томка из-за слез не могла произнести ни слова. Ее острые плечи лишь тряслись в такт всхлипываниям.

– Ну раз так прижало то поплачь. Некоторым помогает. Хотя, как по мне, дело это совершенно пустое. Сама посуди, кому лучше от твоих слез? Даже в реке воды не прибавится. Я тоже одно время рыдала по любому поводу, а как мамка померла не перед кем и рыдать стало. Слезы – это тот же театр, зритель нужен. Не стало ее, я и плакать перестала. Только теперь жалею очень, что перед ней только слезы и лила, вместо того чтобы, поговорить, о чем-то толковом.

– У меня тоже мама умерла, вчера только – чахотка.

Сквозь слезы, каким-то совершенно чужим голосом ответила Томара.

– Ну а что ты, дура, тогда ревешь?! Она отмучалась! Порадовалась бы за нее. Ты не по ней плачешь, а по себе без нее. Завязывай давай.

Растрепанную девицу звали Тася. Себя она не без гордости называла «толеранткой», хотя была обычной уличной девкой, такой же судя по всему была и ее мать, которая с полгода как померла от нехорошей болезни, оставив дочери комнатку под самой крышей в одном из полузаброшенных домов недалеко от этой набережной. Приметив хорошенькое платьице новой знакомон, Тася позвала ее переночевать у себя в обмен на это самое платье. В комнате было холодно и душно, но перспектива ночевать на улице была еще более сомнительной, а идти Томе было совсем некуда.

Когда-то мать Томы удачно вышла замуж за приезжего купца Спиридонова, Томкиного отца, и все у них было замечательно. Так хорошо, что бабушка Томы, передав дочь в руки заботливого мужа, собралась и уехала куда-то заграницу, куда именно Томка даже не знала, было это еще до ее рождения, далеко куда-то. Да только заботливый муж через десять лет помер, и вышла маменька замуж во второй раз. За управляющего покойного мужа – Никифора. И тут началось…

В общем, где искать родственников ни по отцу или ни по матери Томка не знала. Нет у нее никого.

А Тася тем временем собиралась спать, стянула с себя выцветшее платье. И тут Тома увидела, что весь живот ее был перечеркнут грубым уродливым шрамом. Поймав испуганный взгляд Томки, Тася объяснила:

– Это меня так врачевали. Говорили ребенок должен был быть, но что-то там не так пошло… оно, конечно, и к лучшему. Куда он мне?

Томка поежилась. Жизнь с Никифором была не сахар, но пока мама была здорова все было сносно: Томка даже училась в гимназии, по выходным они с мамой ходили в парк. И пусть с каждым годом из-за постоянных долгов Никифора жили они все беднее и беднее, Тома продолжала спать в своей комнате на чистых простынях. Она и знать не знала, что где-то совсем рядом с ней, в том же городе, живет такая вот Тася, мир которой пугающе похож на эту тесную комнату комнату, такой же темный и грязный.

Разумеется, в эту же ночь Тома рассказала приютившей ее сверстнице, что произошло с ее отчимом, что идти ей некуда и что дальше делать она не знает. Тася отнеслась к ее рассказу с хладнокровием заправского трактирщика, каждый день выслужившего подобные истории. Перед сном она Томе ничего не сказала, просто дала выговорится, зато на утро разбудила еще до рассвета:

– Вставай! Харе дрыхнуть! Вставай, кому-говорю!

Тома, которая не один час проворочалась, пытаясь уснуть на жесткой лежанке отказывалась открывать глаза.

– Дура! Для тебя ж стараюсь. Я тебе работу нашла.

Даже сквозь сон Тома испугалась, что новая знакомая собирается приобщить ее к своему ремеслу, моментально проснулась и тут же села на лежанке:

– Ты прости, но я это… Не могу я.

– Чего ты не можешь?

– Ну как ты, с мужиками…

– Тьфу ты, дура! Кто ж на тебя такую позарится. Ни кожи, ни рожи!

Тома немного успокоилась, а Тася продолжала:

– Ты же грамотная? Читать умеешь?

– Умею.

– Хорошо. Тогда у тебя с четверть часа чтобы успеть к газетчикам, я покажу куда идти. Работа непыльная, но за место надо будет побороться. Давай одевайся! Осталось тут у меня от одного заезжего. Волосы только гляди под кепку получше спрячь. Там девок не держат, так что впредь отзывайся на Трофима. Ясно?