Пустые надежды

Больна

– Ты знаешь, она ведь очень тяжело привыкает ко всему новому. Все куда-то прячет, убирает до лучших времен, а пока – привычное, старое, поношенное. Приедешь к ней в гости – несет откуда-то из закромов, бокалы, тарелки, как будто ими нельзя пользоваться постоянно. И говорит все время – возьми, у тебя нету. А у меня две коробки стоят, ждут своего часа. Я даже не знаю, с чем ей легче будет расстаться – со своими тарелками или старой мебелью. Да и разбирать там всё, накоплено-то много. А вдруг ей потом не понравится, будет горевать, скажет, так хуже стало. В общем, я даже не знаю, что делать. 

Она улыбнулась ему.

 –  А я вот не такая. Я все сразу в расход! И ем, и пью из хорошей посуды и бокалов. У меня, знаешь, такие, с ободком из платины, подарили давно, но мне они очень нравятся. Еще у меня итальянские есть, дизайн у них оригинальный.

Он поднял глаза на нее: 

– Из платины?

– Да, - защебетала она дальше, - мы практически каждую неделю вино пьем, считай, у меня на губах платина, засмеялась она.

Он снова посмотрел на нее, теперь совсем иначе. Это был взгляд хищника, как будто он разглядел в уголках небольшого пухлого рта блеск благородного металла. Огромный стол, разделявший их, позволял ему не участвовать в разговоре, а лишь поддерживать его, но сейчас стол словно стал крохотным, и он взглядом дотянулся до нее, ее лица и раскрывавших губ. Он легко встал, подошел и быстро поцеловал ее, оборвав на полуслове. 

Она растерялась. Часто заморгала, смутившись, и замолчала. Снова посмотрела на него. На губах остался вкус мяты и какой-то сладости, нежно обволакивавшей нёбо. Эта нежность мягко разливалась внутри нее, расслабляла руки, спину, и она почти соскользнула со стула, удержавшись лишь чудом. Судорожно всхлипнув, встала, подошла к нему. Он не спускал с нее глаз. Глубоких, умных, таких родных глаз, взгляд которых она ловила часами, соперничая с телефоном или телеэкраном. Сейчас эти глаза были рядом и принадлежали ей одной. Стоя рядом с ним, она была лишь немного выше него, и теперь смотрела на него сверху вниз, заслонив собой все. Его губы были мягкими, чуткими, а дыхание дарило мятой. Она прервала долгий поцелуй, обняла его, обхватив голову руками, и выдохнула: Наконец-то!

Ночью она долго не могла уснуть, пришла на кухню, налила бокал вина и долго сидела на веранде, глядя на далекую кромку леса. Было зябко, выпала роса и стало светать, а она все сидела и сидела на стылой скамейке. Вино больше не пьянило, а только добавляло грусти, и она тоскливо смотрела на занимающийся день.  

К завтраку она не вышла, сказавшись больной. Он не настаивал, но проявил заботу и беспокойство, оставил лекарство и велел провести день в постели.

Когда он ушел, она, серая после бессонной ночи, долго ходила по опустевшему дому. Всюду было неуютно. 

Она быстро собрала вещи, но такси приехало нескоро, и она еще долго сидела на крылечке дома, покачивая босоножкой на пальце. 

Торопливо купив билет, она сидела на вокзале, украдкой поглядывая на вход – нет ли его? И даже сев поезд, все ждала и верила, что он придет, станет умолять одуматься и вернуться. Поезд тронулся в срок, и тишину перрона не потревожили растроганные рыдания молодой девушки. Он не пришел. 

Явившись домой, он едва разглядел в полумраке на большом столе сложенный вчетверо листок. Лишь утром, не застав ее за столом, пошел искать и никого не обнаружил. За утренним кофе обнаружил ее записку. Трогательную, детскую.

«Мой милый! Прости, что вот так вышло – уехала, не попрощавшись. Прости. Конечно, я не права. Но твой поцелуй, он совершенно свел меня с ума. Я поняла, что так будет лучше. Просто лучше для нас обоих. И даже не уговаривай меня! Я не вернусь.

Но я всегда буду любить тебя, всем сердцем. А ты будешь любить меня.

Твоя я»

Рассеянно прочитав, он выкинул записку.