Путь к горе

Путь к горе

Пролог

Реальность не существует, виртуальность - пустая игра, наше время дошло до крайности, тут либо в пропасть, либо чрез край бытия. 

Гора плыла над туманами, вокруг нее расстилался мягкий свет, свет, что не слепит, все мы из света. Душа отправилась в странствия с первой строкой, всколыхнувшейся созданием из глубины, выгравированной синей ручкой продольно вдоль поперечной бумаги. 

Человек жил и шел, шел сквозь лес, вечно вдаль сквозь зрачок, перекинутый шарфами над вертикалью смысла, бумаги хранили записи, а все к горе - тянутся. Многие, кто по нитям, а кто в паутине. Как же так? И, замученные солнцем, звери ёрзали по страницам пленками, негативами личности, отвеченной в логин-пароль. Душа же шла через лес. К свету ли? К свету ли? 
Оригинальность любой ценой... Так-то ли? Так-то ли? 

Мир снов или мир бытия шел каким-то своим путем, словно падали осенние лепестки весенних цветов, падали насквозь между летом и зимой реальности, иллюзий и бытия.

Глава 1. Лес

В лесу все было окутано туманом, сквозь него мерно проступали мутные лучи солнца. Ветви выплывали разноцветными молочными изгибами, линовали пространство. Под ногами вились корни, туман опускался все ниже к земле, не рассеивался. Она стояла в тумане, одинокий персонаж в коричневом пальто, замотанный в шарф. Она знала, что вокруг бродит немало таких же странников, все они не могли выбраться из тумана, все, замотанные в желтые шарфы в коричневых, серых или черных пальто, все они иногда поднимали головы, смотрели - вдали маячила гора, от нее исходил свет, вокруг подножья исчезал туман, расступался, словно боясь света. Все они шли к этой горе через лес. Вот и все - единственный ориентир. А сколько еще требуется? 

Она стояла в лесу, холод не проходил через пальто, в лесу не существовало дорог, но каждый странник шел, шел к свету на вершине горы, к горе, но на пути вставали препятствия - быстрые реки, овраги, валуны, руины неизвестных цивилизаций... Приходилось обходить, часто такими окружными путями, что силуэт горы терялся из виду, становилось страшно, что ничего не останется, ведь если не видеть света, то на что еще смотреть? 

Еще из тумана иногда выплывали чудовища - страшные скелеты рыб, похожие на роботов, да в тумане и не разобрать, на что именно. 

Однажды она видела, как другого странника растерзал скелет, странника просто не стало, туман на миг рассеялся, а потом - никого. Рыбное чудовище появилось тогда бесшумно, поэтому очень часто мучал непреодолимый страх, страх вероятного, неконтролируемого. Страх робости и зыбкости существования здесь, сейчас и всегда. Время не являлось основной причиной путешествия, причина - стремление к свету через туман, вот только пальто мешало и плотный, добротный, но длинный узорный шарф цеплялся за кустарники и низкие ветки деревьев.

Она шла, она знала, что это она, шла сквозь туман, спускалась в полуразрушенные длинные туннели, где на синих стенах мерцали золотые руны, руны манили и завораживали, но не могла разобрать из них ничего, ни единого символа, никакого смысла, только красивость завитой каллиграфии, выбитой в камне. 

Она все шла, потому что мир существовал только как движение, движение вперед... Туннели заканчивались и снова начинался лес, в котором колыхались, точно призрачные виллисы невидимые деревья и иногда проскальзывали солнечные лучи. Она не помнила, когда и зачем отправилась в путешествие, другие странники, кажется, тоже не помнили, не помнили, когда попали в этот лес, не помнили, заблудились или же знают дорогу. Странники встречались довольно редко, но встречались. 

Они не могли говорить, она тоже не говорила, иногда странники просили о помощи, не могли найти свой путь в сумерках и застывали, потеряв ориентир - столп света над горой, иногда просто оказывались ранены, задушенные шарфами, барахтались в цепких лапах плотного пальто, не имея возможности подняться. Странники помогали друг другу, по крайне мере она всем помогала, а с другими сравнивать себя не имело смысла. Просьбы о помощи доносились до сознания без слов, как ощущение холода или тепла, без рационального начала, без формальных пропорций фраз, только как отклик чувствительной мембраны души на чужую боль.

Она все шла, иногда останавливалась, садилась отдохнуть. Поправляла желтый шарф, вытаскивала из карманов пальто замерзшие руки, слегка потирала их, согревая паром изо рта, снова прятала. И шла дальше. Туман вился вокруг, клубился, точно рушились и возрождались мириады волшебных замков, то доброй феи, то злого колдуна - как уж ложились блики. 

Она шла и прислушивалась - нет, в лесу тишина, а скелет рыбы должен издавать хоть какие-то звуки, так казалось, иначе совсем несправедливо. Озиралась по сторонам - туман не отражал ни единого силуэта. Она успокаивалась и шла дальше. Тревога улеглась, она не знала, зачем, откуда и почему появляются эти рыбы. "А что там, дальше. Со странниками? - думала она. - Куда они попадают? Неужели не видеть им больше света? Или, может, просто они начнут заново? Заново окажутся в самом начале леса, далеко-далеко от света". 

Она не могла оценить, где она, в начале или ближе к середине - гора всегда казалась нескончаемо близкой и беспредельно далекой. Она шла по листьям, бесконечному ковру, в лесу царствовала осень, не золотая, а сырая и промерзшая, точно старая собака в размокшей картонной коробке, правда, в лесу не существовало ни коробок, ни собак. Никого, кроме таких же странников.

Она увидела силуэт за клубами лохматого тумана, страх посетил лишь на миг, затем уже не осталось сомнений, что силуэт невелик, что силуэт не больше человека. Она безбоязненно подошла к страннику, который устало сидел на трухлявом мшистом стволе опрокинутого старостью дерева под сводом тонких сросшихся веток дубов. Странник обратил к ней с безмолвной плавностью бледное лицо. 

Лица тоже не запоминались, если вообще существовали, о встрече напоминала именно мембрана души, отзываясь на знакомого приятным теплом и робостью надежды перед незнакомцем. Странники посмотрели друг на друга очертаниями разноцветных глаз, незнакомец все больше кого-то напоминал, но в душе отзывался вовсе не теплом, а тревогой, как будто воспоминание о рыбе-скелете. Но она обещала принимать странников такими, какие они есть, словно земля, что принимает травы и деревья во всем их многообразии, оставаясь незаметной. Когда так решила? Времени не существовало, как и иных разумных величин. 

Она вытащила руку из кармана и протянула незнакомцу, он несколько минут задумчиво, как предрассветная сова, рассматривал бледную ладонь, но вот протянул свою и посмотрел в глаза из-за необычайно тугого темно-желтого, словно неочищенная медь, шарфа. 

И тогда он стал не странником, а спутником. Она не знала, кто перед ней, не могла сказать мальчик это или девочка, впрочем, это и не имело значения, так же как не имело значение время и расстояние и все, что стоило измерять и загонять в рамки. Она просто встретила человека.

Они пошли вместе, вместо разговора они иногда смотрели друг на друга. Они являлись одинаковыми частями единого целого, совершенно равными, одинаково ценными и малосильными, безоружными. Все странники. Каждый уникален по-своему, каждый встретившийся странник, каждый, кто стал спутником на какое-то время. Все шли через лес, равные, уникальные. Все равным туманом шли через лес, но каждый своим путем.

Дорога пролегала через поляны и чащи, многие туннели и обломки замков и святилищ, и вот однажды им довелось зайти в такую глушь, что только гора служила ориентиром, едва маячила вдали, долго они бродили кругами и уж не верили, что сумеют выбраться, за жадными лапами сросшихся веток и свет таял, только туман схватывал плотным кольцом пущего морока. Но они смотрели друг на друга, они выбирались, для того и есть спутники, для того и наделен человек вещим умением поддерживать ближнего в трудный час. 

Наконец, они выбрались. А когда выбрались, она заметила, что пальто спутника изодрано в клочья, а сам он грустно рассматривает свои некогда добротные обноски. Он испуганно поглядел на нее, через душу прошла его боль, да такая сильная, словно он умирал. Разноцветные глаза из-за шарфа выражали немыслимую горечь. Она схватила его ледяные руки, пыталась растирать их, согревать, но он только грустно смотрел, они не могли исправить последствий заблуждения, вернее, так он себя убедил, хотя она верила, что все поправимо, что холод не проберется и через целое, и через немного изорванное пальто, ведь важно только видеть свет вдали. Впрочем, ее пальто никто так не рвал еще ни разу, она не испытывала боли сама, впитывая только чужую. Чем больше боли она впитывала, тем больше ее боялась.

Спутник устало опустился на выпростанный из-под земли широкий корень, вытягивая черные очертания ступней из-под длинного пальто, и она поняла, что дальше он не пойдет. Она хотела бы тащить его с собой, но не имела права, тащить - значит, не идти, а мучить и мучиться. Ей стало грустно, очень грустно, но она ушла, перешла по старому мшистому мосту пересохшую реку-канаву, заполненную сырыми бурыми кленовыми листьями. Спутника не стало. Он исчез в тумане. Осталась только надежда, что однажды он тоже пойдет к свету.

Глава 2. Буран
Душа-душа, куда же тебе идти через лес? Через туман? К свету ли? Как увидеть свет из-за бурана? 
Странница ожидала окончания снегопада, прячась в древнем полуразрушенном туннеле, в лесу наступала зима, свистел всюду пронизывающий ветер. В полумраке на морщинистых глубокими трещинами стенах мерцали златом незабвенным руны. О! Если бы эти руны несли для нее какой-то смысл, но они лишь исходили украшением. А на полу колыхалась танцем бирюзового света пыль - ветер доносился и до туннеля, прокрадывался насквозь и вытекал, вливаясь в общий поток снегового вихря, растворялся, становясь единым, теряя себя. 

Она слышала, как скрипит ее дыхание, ощущала, как мерзнут колени, из-под пальто чернели ступни, вернее, очертания, тусклые и невидимые, так что и не понять - обувь или тело. А имело ли это значение? Даже холод не имел значения, только путь, путь к свету. Только все не хватало спутника, все мыслилось, как ему там, на старой коряге, а ведь она хранила память о каждом, каждом спутнике, отчего же они исчезали, останавливались? Кто скрывался за очертаниями и искрами безбрежных разноцветных глаз? Стоило ли знать? Все равны. В пути к свету и дальний - ближний, вечно ближний, человек.

Но так хотелось всем помочь, идти вместе со всеми к свету, великой силой идти через бури, но каждый двигался, точно тень, своей дорогой, своими лесными тропами, сквозь досужие туманы и снеговые мороки.
Путь казался невозможно тяжелым и иногда опускались руки, ведь странники, точно такие же странники с разноцветной хризантемой-душой, шли через туман одни, а у нее даже отсутствовал голос, чтобы закричать сквозь холод Вселенной: "Вместе! Все вместе!" 

Но имела ли она право навязывать свой путь? Свой путь сумрака и сомнений, у каждого свой, кто-то под землей, сквозь руины, кто-то обретал крылья и летел... И все к бытию, к чистому бытию, ибо в каждом теплилось ощущение - свет над горой воплощает бытие, подлинное трансцендентное бытие. Бытие проявлялось, светилось вдали, манило и утешало каждого, отзывалось словами в душе, но иногда накрывал карающий сомневающихся туман или слепящий снег. Не существовало уверенности, что испытания одинаковы для всех, не существовало подтверждения, что ветер и темнота преследуют всех одинаково. 

Тогда что же происходило со спутниками? Они уходили, один за одним незабвенными птицами уходили в туман. Они сбивались с вещего пути или же она шла неверно? Она шла, разрывая насквозь ради тепла сущность, к свету, она шла, она видела свет, она знала, что значит ощущать бытие, ощущать вершину напряжения и радости, она знала, что значит приближаться творением к творцу, а не только созерцателю. Неужели кто-то впитывал только туман? Она отправилась в путь к бытию, странствия души всегда опасны, если не верным путем, ходили легенды будто когда-то сквозь лес пролегала дорога к горе, единая дорога, прекрасно утоптанный тракт, открывший путь к бытию каждому, кто ступал на него... Когда же он исчез? Почему странники бродили по долгому бездорожью? Может, кому-то пришло в почервленую тревогой голову боязнью обочины проложить свой путь, выбить себе колею... Да только дорогу разрушил небрежным ложным старанием, сначала одна колея разбухла скулившими дождями, затем последователи выбили другую - вновь дождь замел, листья промокли, перетрупели. 

Так и не стало вовсе единой дороги. Страх никогда не приведет к чистому бытию, а страха становилось много, очень много. И вот шли тени людские, когда только дойдут? Кто доходил? Как? Не словами объяснить, чувств не передать, оставались мечты. И гора иногда виделась совсем близко, вот уж почти расступался у подножья туман, вот уж кончался лес, вот уж и пустыня расцветала неосенними цветами. Бежала к горе, готовая целовать камни, ведь камни тоже слезы, тоже говор, тоже слова, только сложнее. Но что-то мешало и как будто срывалась, как будто терялась, всегда вставало какое-то препятствие и приближение к горе исчезало. Как же она мечтала взлететь! Как же хотелось единым мигом оказаться в центре света, но что же не давало, что же возвращало в туман? Может, пугалась она этого живого света? Может быть, а может и не быть, совсем не быть ужасно. 

Странница прислушалась - ветер стих. Она приподнялась, упорно распрямляя спину и слабые ноги. Трещины со стен высыпали вековой мукой ворох песка. Со стены глядел символ птицы и ветви, но она не помнила, что все это должно означать, все знания, точно и землю вкруг, окутывало забвение, как во сне. София не снисходила, не представала глазам, ведь зряч только дух. Не помнила она и своего имени, не помнила и долга, не помнила ничего, что могло бы связывать или угнетать, но не оказывалась у света, свободой выбирая свой верный путь, оставаясь в сумерках с другими странниками, веря в возможность им помочь, привести всех. Куда же шли? Одной у света невозможно, даже если бы там и существовала целая солнечная страна с теплом и вечным летом, она шла путем сумерек, ведь в полусвету оставались спутники, память о них хранилась соцветиями эмоций. Эмоции нельзя продавать или вырывать, они не товар, из них собрать как луговую траву, а с каждым веком странствий они все уменьшались, в ней, во всех. Энтропия леса усиливалась и не оставалось дорог, вырастали кустарники, наметало сугробы, сковывали цепи нерешительности. 

Она вышла к буранам на суд, вечный суд сотен полотен, полотняных чистотой и несовершенным. Ветер вскинул ее пальто, потянул за шарф, который туго желтой тоской впился в шею. Ноги подкашивались, руки мерзли, свет терялся вдали. Почему? Почему вечный свет скрывал буран? Только деревья вокруг, все дубы да тисы. Главное не ступить на неокрепший лед, иначе неизвестность. От бури только не мучал страх скелетов рыб, а в туннели они на заглядывали, там на стене однажды узрела она рыбу, не скелет, а настоящую, вернее, изображенную...

Она шла, едва передвигая ноги, все-таки выходить из катакомб оказалось не лучшей идеей, но ведь путь сам не двигался, а без движения исчезала память, без памяти - и будущее. Снег поземкой вскидывал пенными бороздами острые уголки балерин-снежинок. Все бы ничего, все ничего только гора терялась из виду, странница озиралась среди вихря непонимания. Неужели? Неужели теперь насовсем? Куда же тогда идти? 

К ногам откуда-то из-под снега выкатилось сморщенное красное дикое яблоко, ударилось о черный носок и замерло, лишь чуть покачиваясь, утопая в снегу, очевидно, еще с лета каталось по воле ветра по земле, высушенное, бесполезное, когда-то соблазнительно сочное, сладкое... Странница с отвращением глядела на него, отступая на шаг, яблоко свалилось набок в ее направлении, как будто желая преследовать, как будто напоминая. Странница подняла глаза к небу. Гора! Где же свет? Все тонуло в бессмысленном вихре. Страх пронизывал отчаянием. Не существовало направления больше, не существовало видимого бытия, значит, не ощущалось и собственной приверженности бытию. Глаза видели иначе в странствиях души, но страшнее физической слепоты, когда слепли они, залепляемые снеговыми ударами. Боль наваливалась на сердце, хотелось проснуться, а возле ноги лежало почерневшее смерзшееся яблоко. 
Странница заплакала, не навзрыд, только из ее глаз скатилось две крупные влажные слезы, тут же примерзшие к невидимым щекам. Но показалось, точно со слезами выкатился и страх. Она пошла сквозь бурю, отвратив взгляд от яблока, в душе вновь что-то расцвело. "Если глаза мои не видят света, это еще не значит, что свет иссяк! Я должна пережить эту бурю, я не должна отчаиваться". Она пошла наугад, она знала, что свет откроется взору, если свет в душе, то и направление всегда верно. 

Слабость миновала, вот и буран понемногу успокаивался, хоть злился, хоть метал да кидал порывами и волнами мирового потопа. Но она шла и почти улыбалась: "Если я не вижу свет, еще не значит, что его нет. Он всегда с нами".