Путь Смолы

Глава 4.

В любом городе, на его окраине, есть особый район либо пригородный поселок, имеющий некоторые особенные характерные признаки и в значительной степени отличающийся от всей остальной благопристойной части города. Этот район под завязку заполнен наркоманами, алкоголиками, люмпенами всех мастей и видов. Удивительно, но никто их специально не переселял и не собирал как бы в некую резервацию для отбросов общества. Образовывались подобные неблагополучные общежития сами собой, в силу многих очевидных и не очень причин. Конечно, белые, серые и черные риэлтеры внесли свою лепту в образование местного этноса, но главным все же являлись удаленность от центра и культурно-экономическая состовляющая. Ну насчет удаленности от цивилизации вам охотно объяснят папуасы Новой Гвинеи, перед тем как зажарят и съедят, а вот что касается культуры и экономики, то тут вопрос не столько в их отсутствии или убогости, сколько в своеобразной уникальности относительно общеизвестных ценностей (что духовных, что материальных) цивилизованного мира. В чем уникальность, спросите вы, убогое и быдловатое всегда было, таким и останется. Но нет, скажу я вам, уникальность хотя бы в том, что убогие быдлы есть и в цивилизованном обществе, но своей культуры и экономики они не создают, а пользуются все теми же достижениями цивилизованного человечества, отчего правда культура и экономика порой кажутся неполноценными. Наивно будет полагать, что прямой отпечаток на культуру и экономику аборигенов наложили исключительно видимые состовляющие, такие как время, строй и внутренняя политика государства, все гораздо глубже и сложнее. Ценности складывались десятилетиями, да и что греха таить, веками, кочевали от поколения к поколению, меняя лишь географические координаты. Ощущая себя некой дискомфортной исключительностью, отторгнутой центром и цивилизацией, новоявленный абориген быстро перенимал законы логики данной местности. Логика была совсем не женской, прямолинейной и жесткой, иначе не выжить. Типа, догадайся сам, что я имел ввиду, тут не катило. Тут редко посылали на три буквы, поскольку за слова требовалось отвечать. Товарно-денежные отношения часто заканчивались мордобоем, а люди нетрадиционной сексуальной ориентации отсутствовали в принципе. Здесь царствовали блатные мелодии и наркоманский рэп. Окультурившиеся шансон и хип-хоп это где-то там, в центре, а здесь убитый депрессив, в трех аккордом и стихотворном исполнении, однако он не слезливый, он даже очень веселый, поскольку в противном случае абориген обречен на вымирание. А абориген вопреки всей цивилизованной логике жил, жив и будет жить, несмотря на все катаклизмы, происходящие с ним и со страной.
    "Пьяный" поселок был вечно пьян в силу традиций и исторически, не сам район, конечно, а народ, его населяющий. Знал поселок и лучшие времена, но тогда он назывался не пьяным, а поселком рабочей молодежи. Было это в далекие то ли Хрущевские, то ли Брежневские времена. Но с тех пор многое, если не все изменилось. Дома аборигенов захирели, единственный клуб сгорел, а все более менее перспективные кадры покинули родные края, в поисках более счастливой доли. Рабочая молодежь постепенно вымирала от старости, образовавшиеся пустоты заполнились безработными алкоголиками и наркоманами, с единственной перспективой скорого получения вида на жительство на кладбище. Преобладали все же алкоголики, наркотики дорого стоили, а с учетом специфики экономики денежные средства у аборигенов присутствовали не всегда, поэтому наркоманы тоже предпочитали переселяться в более экономически развитые районы, в поисках лучшей доли. Оставались разве что уж совсем законченные, не способные уже к перемещению на значительные расстояния тела. Перекос в пользу пьющих накладывал свой отпечаток на культуру и экономику. Скажем так, экономика была менее криминальной, чем в районах, заселенных наркоманской гопотой. Преобладала здесь, как сами понимаете, культура "бытовухи", грабеж был делом из ряда вон выходящим и популярностью не пользовался. "Рабочая молодежь" получала пенсию, безработный абориген колымил у "молодежи" по хозяйству, чем и жил, на что и пил. Местный участковый больших проблем с таким контингентом особо не знал, все было очевидно и предсказуемо до безобразия, загадочных и ужасных преступлений не совершалось, поэтому, в силу большого количества свободного времени и плохого примера, участковый тоже пил горькую фактически беспробудно, и как Аниськин таскал в кобуре огурец, на случай нежданного нападения стакана. Залетные гости и туристы случались редко, встречали их без всякой агрессии и недображелательства, часто даже душевно, но в основном инфантильно, руководствуясь изрядной долей пофигизма. Поселок состоял из сорока домов, большинство из которых грозили развалиться в ближайшую неделю. Грозили еще с социалистических времен, но не разваливались благодаря различным подпоркам, ядреному мату и вечному авось. Культурными центрами здесь являлись магазин и кабинет все того же сильно пьющего участкового. Рейсовый автобус из города доезжал пять раз в сутки, жизнь по-своему кипела и бурлила, работы не было, да никто к ней сильно и не стремился, со светлым будущим была та же ерунда, но в целом все было до отвратительного о'кей в глазах пьяного аборигена, он не жаловался и не критиковал власть, ввиду, как правило, отсутствия главного предмета критики, телевизора. В сущности, в каждом городе, как я уже говорил, есть подобный район, так что более подробно его описывать не имеет особого смысла.
     Бандитов не слишком смущало неблагополучное настоящее поселка. В жизни, пусть и не такой длинной, они успели повидать многое, ко всему Була был родом из вымирающей деревни, где положение вещей ни чем не лучше, если не хуже. 
     Машина с трудом по бездорожью доехала до ближайшего дома. Дальше товарищи ехать не рискнули, поскольку на их взгляд непроходимое бездорожье еще только начиналось. 
     Небольшой приземистый домик, вросший в землю, скорее напоминал партизанский блиндаж, с маленькими окошками-бойницами, отсутсвующей трубой, видимо топился по-черному, и полуразрушенным крыльцом. Ограда вокруг дома присутствовала местами, из трех некогда бывших хозяйтвенных построек в наличии было одна целая семьдесят пять сотых, то есть одна целиком, половина второй и двадцать пятая часть третьей. Подобная архитектура слегка поразила друзей, особенно впечатлительного Коляна, но ничего удивительного на самом деле не было - зимы холодные, дров не хватало. Любой художник девятнадцатого века счел бы за счастье иметь такую натуру, при изображении реализма жизни крепостной глубинки. Но молодые люди художниками не являлись, так что дом, исключая хоз.постройки, особых эмоциональных всплесков не вызвал.
    Була вышел из машины. И сразу  же встретился с одним из местных жителей. Им оказался общипанный, видимо, сбежавший прямо со стола повара дохлый петух. С бешенной скоростью, не взирая на лужи и буераки, он гнался за курицей. Судя по всему, кавалер не соответствовал имиджу куриного принца и поэтому не вызывал в наседке ответных чувств, чем и заставил ее пуститься наутек. Лысый петух оказался упорным кавалером, пару раз он догонял курицу и запрыгивал на нее, та кудахтала, выпучив глаза, не сдавалась и что есть мочи неслась дальше. Что поделаешь, природа безжалостна - лысый не лысый, инстинкт брал свое.
    - О, блин, че он такой лысый!?- удивленно уставился на петуха Була.
    - Это его к смертной казни через бульон приговорили, - высунувшись из окна машины, сказал Шпала, - а сейчас он при исполнении последнего желания.
    - Ну тогда не стоит ему мешать, - захлебываясь в смехе, изрек Була. - Поиметь бабу перед смертью это по понятиям.
    - Перед смертью не натрахаешься, - неожиданно перефразировал внезапно возникшую в голове пословицу Колян.
    - Ну да, ты прав, мой больной брат, - поддержал его Шпала, - поздно пить боржоми ливерной колбасе.
    Була, более не отвлекаясь на общипанного секс-гиганта, прошлепал по жидкой грязи к дому и постучал в окно-амбразуру.
    Дверь открылась почти сразу. На пороге возник пожилой представитель местного этноса мужского пола. Он вполне соответствоал своему дому, выглядел как партизан, не мывшийся и не брившийся уже несколько месяцев. Застыв на пороге в немом благообразии, он с благодушно-лучезарной улыбкой уставился на гостя. Расстояние от него до Булы составляло метра три-четыре, но и на таком удалении перегар, исходивший от хозяина, сражал наповал. Молодой человек после мощной атаки устоял на ногах, но дышать стал через раз.
    Дед почесал бороду и произнес:
    - Хлопцы, купите Ваську.
    Була тоже почесал подбородок, но на предложение деда не отреагировал. Зато отреагировал Шпала, еще больше высунулся из машины и громко поинтересовался:
    - Какого Ваську, дед?
    - Петуха моего.
    - Лысого, что ли?
    - Это ты лысый, а он общипанный, - философски заметил дед. - Его прическа следствие непреодолимых жизненных обстоятельств. 
     - Так значит он у тебя "зк". Ну тогда респект и уважуха реальному пацану. Статья-то какая? Надеюсь, не изнасилование, а то по его повадкам...- усмехнулся Шпала.
     - По твоему только у "зк" непреодолимые жизненные обстоятельства, приводящие к насильственному облысению, - возразил дед. - Жизнь сложная штука, и когда и по какому поводу ты попадешь в кастрюлю с кипящей водой, одному Богу известно.
     - Да ты, дед, философ, - резюмировал Шпала.
     - Хе, философ...бери выше, друид, - дед хитро улыбнулся. - Тут как, либо ты из кастрюли ешь, либо в той кастрюле плаваешь. А я вот не ем и не плаваю.
     - Колдун значит, - вмешался в разговор Була.
     Сам ты колдун, - недовольно буркнул дед. - Я борец с тьмою. Всю жизнь мастером света проработал.
     - Электриком, что ли?
     - Тьфу ты, ему про Фому, он про Ерему. Сантехником. "Сан" по-английски солнце, а техник то же что мастер. Сантехник получается мастер солнца. А солнце - это свет.
     - И с какою же тьмою сантехники-друиды борятся?- удивленно поинтересовался Була.
     - С засорами канализации жизни человеческими экскрементами, - гордо заявил дед.
     - В таком разе ты либо ассенизатор, либо маньяк социопат, - сказал Шпала. - С ассенизатором все понятно, золотарь профессия полезная, хоть и неблагодарная. Но судя по твоему общипанному петуху, ты все-таки маньяк. Сколько человеческих экскрементов мочканул, давай, дед, колись... 
     - Тьфу ты, - дед Шпаловскими умозаключениями остался недоволен. - Короче, Ваську берешь?
     - Да ладно, дед, я шучу, друид так друид, переночевать пустишь? - спросил Шпала.
     Дед сощурил глаза, почесал бороду и сказал:
     - Что поставишь?
     - Три бутылки. Вместе выпьем, а Ваську на закусон пустим, - ответил Шпала.
     - Это как, - абориген состроил наивно-испуганные глаза, - Ваську под нож?!
     - Так я не понял, дед, - вмешался в разговор Була, - ты же сам нам только что его продавал?
     - Одно дело продавать, другое резать, я ж друид, - городо сказал дед и выдавил слезу. - Он же чего такой общипанный...Я его зерном, облитым водкой накормил, чтоб порадовался малость, он вырубился. Я думал сдох, по пьяне общипал, тут он и очнулся, а резать уже рука не поднялась. Жалко, цыпленком еще на руках носил...
     - Дед, я вот чую, два пузыря сверху помогут тебе избавиться от комплекса друида, - предположил Шпала.
     - Ну разве что на один вечерок, - дед тяжело вздохнул. - Он же мне как родственник, на руках носил...
     На этом торг закончился. Дед пригласил гостей в дом, а сам побежал в магазин за водкой, Шпала дал ему денег.
    В доме неприятно пахло, но этот запах киднепперы предполагали заглушить в самое ближайшее время изрядной порцией спиртного. Обстановка в доме была убогая - древний стол, несколько стульев и три кровати. В углу стоял телевизор, без изображения, но со звуком. Он был включен и вещал о вечном: катаклизмах, террористах и новых законопроектах, направленных сугубо на улучшение жизни населения и защиту его от самого себя. Лежавший на печи кот лениво смотрел в потолок, слушал диктора и мечтал о том, когда депутаты займутся заделанной накануне дедом дырой в подполье, и улучшат его жизнь, заставив хозяина привести все в изначальное положение. Впрочем, зря, депутаты предпочитали заниматься обратным, заделывая все больше дыр свободы всех мастей и видов.
     Гости быстро ознакомились с обстановкой дома и всеми его закоулками, в поисках непонятно чего, просто по привычке. В ожидании деда Шпала с Булой курили, лениво переговариваясь о насущном. Колян слушал телевизор и думал о невидимом дикторе, приходя своим девственным мозгом к поразительному выводу, что благие дела лучше делать инкогнито, меньше вероятности, что начистят морду.
    Дед пришел через час, заметно пошатываясь и без сдачи. Поставил бутылки на стол, выбрал взглядом из троих гостей Коляна и сказал:
    - Хлопец, у тебя взгляд как у агнца, чистый как слеза, иди поймай Ваську, чтоб он нервный стресс не испытал, жалко ведь, как родня...
    Колян вопросительно посмотрел на друзей.
    - Не, дед, ему нельзя, - пришел ему на выручку Шпала, - калека он у нас, головой ударился. Ты лучше сам как-нибудь.
    - А я-то все думаю, - всплеснул руками дед, - уж не ангел ли спустился на землю, порадовать перед смертю старика. Ан..н нет, убогий значит. Ладно, дитяко, - дед погладил Коляна по коротко стриженной голове, - убогие, они блаженны, как святые, сиди.
     Но и сам дед никуда не торопился, открыл бутылку и стал расставлять стаканы.
     - Слышь, дед, как там тебя? - спросил Шпала.
     - Ираклий Иванович, - представился хозяин.
     - О, блин, это ж кто тебя так назвал? - рот Булы вытянулся в вопросительной улыбке.
     - Матушка постаралась. Когда она с пузом ходила, в деревню агитбригада приезжала, гармонист у них был, красавец мужчина, грузин по нации, в честь него и назвала.
     - Шуры-муры, - догадливо подмигнул Була.
     - Сам ты шуры-муры, - обиделся Ираклий Иванович, - любовь к искусству. 
     - Ну так кто спорит, - разрядил обстановку Шпала, - все мы тут из любви к искусству. Во всем и всегда...
     - Ладно, хрен с ним, с грузином, ты лучше скажи, как с петухом быть? - перевел разговор в интересующую его тему Була, почувствовавший первые признаки приближающегося голода.
     - А что, я и без закуски могу, - дед резво налил водку себе в стакан и, не морщась, выпил. Молодые люди даже не успели переглянуться.
     - Не, Ираклий, так дело не пойдет, - Була заглушил словами урчание в животе.
     - Так а я что, против, ловите.
     Була угрюмо вздохнул, недовольно посмотрел на деда и засучил рукава.
     - Ладно, я этого лысого щас мигом завалю, - сказал он. - По грязи только за ним гоняться не охота. Воду ставьте.
     Була вышел на улицу. Шпала поглядел ему вслед, усмехнулся и сказал:
     - Щас он тебе, дед, голыми руками из петуха отбивную сделает.
     Хозяин вновь выдавил слезу, всхлипывая, налил себе еще полстакана.
     - Ну, дед, чет ты торопишься. Булу надо подождать, - сказал Шпала, но препятствовать хозяину не стал.
     - Жалко, не могу, душа горит...
     Дед замахнул очередную порцию. Не обращая внимания на слова Булы, разлил водку по остальным стаканам и сказал:
     - Ребятки, давайте помяните душу его грешную. Ведь он, мой Васька, ух каким грешником был. Всех кур в округе перетоптал, петух-производитель, порода одно слово.
     Шпала улыбнулся, взял пододвинутый к нему дедом стакан, посмотрел пронзительно и изучающе на Коляна и кивнул ему, указывая на его порцию:
     - Выпей, Колян, может на здоровье пойдет, только не бушуй. Грех не выпить за настоящего мужика, царство ему небесное. Уважаю я таких, у кого мощь в хрене. Чувствую, понигирик по усопшему требуется...
    Трудно было понять, иронизирует Шпала или на полном серьезе говорит, но он тут же приподнялся со стула, поклонился в сторону улицы, отдавая последние почести секс-гиганту, и неожиданно со скорбными интонациями в голосе заговорил стихами:
    - Зачем производителю мозги, зачем пытать себя таблицей умноженья, зачем корпеть с учебником в ночи и портить, блин, наукой настроение. Производителю огромный нужен член, без устали и сбоев чтоб работал, чтоб девок мощью радовать в ночи, отдаться наслаждению заботам. Героям секс-гигантам почесть и хвала, они, блин, заслужили уваженье, прибор откажет лишь тогда, когда душа отчалит к миру тления. Тогда споем хвалебные слова, стихи прочтем мы в память над могилой, пришла производителю хана, но он останется в веках прославлен своей силой...
    Колян неожиданно понял, что и он должен что-то сказать соответствующее моменту. Он тоже встал, округлил глаза и выдавил, мало вникая в сказанное им же самим:
    - Я камнем в бошку получил, забыл я всю таблицу умноженья, но главное что не забыл, зачем прибор дарован мне предназначением. Ученым вряд ли стану теперь я, и вряд ли стану космонавтом я межзвездным, но от забвенья член спасет меня, гигантом половым стать никогда не поздно...
    Дед стукнул кулаком по столу, гулко выдохнул, налил себе еще стакан, встал рядом с гостями и выдвинул свою в стихах версию понигирика:
    - Мой Васька был петух солидный, в округе девок всех топтал, но кара божия настигла, вот и его конец достал...
    Не чокаясь, они выпили. Сели на стулья и закурили.
    - Помню, - разрушил наступившую тягостную тишину дед, - Васька мой, еще в юношестве, к соседям любил захаживать, зазноба там у него была, беленькая с рыжими вкрапинками, стерва еще та, без зерен его к себе не пускала. Наберет мой Васька полный клюв зерен и через забор, спрячутся они в кустах, а потом цыплята.
    - А че соседский петух? - Шпала никогда не пил стаканами, хмель быстро ударил в голову.
    - А..а..а..,- протянул дед, - дохлый он был и извращенец, все к уткам норовил залезть, весь в хозяина.
    - Не понял? - Шпала осоловело взглянул на Ираклия Тимофеевича.
    - Тот тоже извращенцем был, в свинарнике работал, его за зоофилию посадили. Вначале просто выгнать хотели, а как мутанты у хрюшек стали рождаться, решили посадить - экстримизм в самой очевидной форме, - дед вздохнул. - Правда ерунда это, к нам позже комиссия специальная приезжала, исследования разные проводили и замеры окружающей среды делали. Акт составили, что мол у нас радиация, поэтому мы все здесь изначально мутанты. Водку посоветовали пить в качестве профилактики.
    Дед разлил еще по стакану. Була задерживался.
    - Ну хлопцы, еще вмажем, за прозрение, за то, что народу глаза открыли. Вон при Сталине как было, родится мутант - виновного ищут, и находят, сажают. Теперь родится мутант, все знают, радиация виновата, всех нас мутантами сделала. И беды наши не в руководителях, политическом строе и экономике, а потому, что мы - мутанты...
    - Да, - угрюмо промычал Шпала, - в государстве мутантов и жизнь мутированная, а главные мутанты в думе сидят, мутированные законы издают...
    - Империалисты-капиталисты во всем виноваты, - ударил по столу дед, - вот кто воду мутит. Скажи мне, может у нормального человека много денег быть?
    Шпала пожал плечами, нормальным человеком он не был и плохо разбирался в этом вопросе.
    - А я тебе говорю - нет. Нормальный человек он какой? Тонкая душевная конституция у него, и как взглянет на правду жизни, так все у него внутри переворачивается, боль одолевает, и такая, что жить с ней прямо невозможно. Одно спасение - водка. Он идет и напивается, и пьет пока деньги не кончаются, какое уж тут богатство. А империалист-капиталист не пьет, и все думает, как нагадить русскому мужику, чтоб тот еще больше расстроился и сильней запил. А сам прибыль подсчитывает. Он на дядюшку Сэма молится, а мужик - на пузырь. А тут уже божественная истина, каждому по вере. Только вот мужик не виноват, он бы и рад другому идолу молиться, да конституция души не позволяет...
    Неожиданно задушевная беседа была прервана душераздерающим воплем, донесшимся с улицы. Гости подскочили со своих мест, Колян от испуга, Шпала - приготовившись к отражению полчищ врагов. Ираклий, облокотившись локтем на стол, так и остался сидеть в задумчивой позе.
    - Что это?! - Шпала, а следом и Колян выскочили из дома.
    Взъерошенный Була, весь в грязи, держал в одной руке брыкающегося петуха, другой рукой схватился за глаз, истошно орал и матерился. Завидев друзей, он попытался придать себе мужественный вид. Петух прокукарекал. Була убрал руку с лица - его левый глаз был окровавлен. 
    - Сука, прямо в глаз клюнул, - уведомил о причинах своего крика молодой человек.
    - Безумству храбрых поем мы песню, - захлебнулся в смехе Шпала. - Реальный пацан жизнь свою без боя не отдаст, даже если силы противника имеют явное превосходство.
    - Он, козел, был согласен на бульон, но не согласен на разлуку с курицей, - сквозь гримасу раздражения улыбнулся Була.
    - А че ты хотел, секс-гигант, петух производитель, ему баба дороже жизни.
    - Ща я этого гиганта импотентом навсегда сделаю.
    Петух возмущенно кукарекнул.
    - Че, падла, сказал..., - Була приподнял петуха и повернул головой к себе. - Че ты там еще вякаешь?!
    Петух извернулся и вновь клюнул Булу в лицо. Шпала изошелся в смехе, согнувшись пополам, указывал пальцем то ли на петуха, то ли на товарища, пытался что-то сказать, но не мог, а только нечленораздельно булькал. Колян глупо улыбался. 
    Була рассвирепел. Глаза налились кровью. Он опустил руку с петухом, отвел ее в сторону для размаха и со всей силы ударил птицу об остатки забора. Деревяшки хрустнули. Васька закатил глаза и попытался было еще раз возмущенно прокукарекать, но лишь молчаливо приоткрыл клюв и выплеснул струйку крови. Куры сочувственно, со страхом выглядывали из щелей сарая, переживая за последние секунды жизни казановы. 
    Булу было не остановить, он совсем не глядя на петуха, продолжал долбить уже безжизненное тело об забор. В разные стороны полетели щепки, выпученные глаза, кровь. Постепенно секс-гигант превращался в одно сплошное кровавое месиво. На плахах расплылись мозги и кишки. Молодчик продолжал неиствовать.
    - Васька!!! - прервал фейерию жалобный крик отчаяния. - Что они с тобой сделали!!!...
    Шпала и Колян обернулись на голос. Перед ними на коленях стоял Ираклий, протянув руки к небу. Рыдая, захлебываясь слезами, он голосил по убиенному.
    Крик деда заставил Булу остановиться. Размахнувшись, он в последний раз ударил уже превратившегося в рваное мясо петуха об забор. Забор завалился. Була откинул труп в сторону.
    - Готов, - тихо сказал он и направился ко входу в дом.
    Ираклий подполз к погибшему секс-гиганту, склонился над ним, роняя слюни и слезы, промычал:
    - У, стервецы, загубили невинную душу, искромсали могучее тело...
     - Слышь, Ираклий, брось ты, - перебил причитавшего Шпала, - знал, на что шел. Да и не был твой Васька невинным, скольких кур обесчестил. И могучим он только в смысле потенции был, а так дохляк дохляком. Пошли лучше почести ему воздадим...
     - Нет, - сквозь слезы прмычал дед, - похоронить сперва надо, потом и помянуть можно.
     - Да уж, - мрачно разглядывая искромсанное тело, согласился Шпала, - в суп он теперь явно не годится. Перестарался Була. Не стоит быть таким агрессивным, пусть теперь голодным сидит... Помню одного комерса прессовали, тож перестарались, издох от перенапряга, сердчишко не выдержало, вследствии чего мы на бобах остались... Ну так собакам отдать его только осталось.
     - Я тебе отдам, еретик, - возмутился Ираклий, - хоронить будем... Блаженный, - обратился он к Коляну, - неси лопату.
     Ираклий поднялся с колен, подобрал остатки петуха и понес на вытянутых руках к курятнику.
     - Его надо похоронить там, где прошла вся его жизнь, где он прославил свое имя подвигами.
     Колян, мало понимая происходящее, взял стоявшую у входа в дом лопату и пошел к единственному целому сараю, что и был курятником. Несколько раз копнул землю в указанном дедом месте и вопрошающе уставился на Шпалу.
     - Ираклий, иди посмотри, хватит или нет, - переадресовал вопрос хозяину Шпала.
     Дед подошел к ямке, кивнул головой, утер вновь выступившую слезу и сказал:
     - Беги за водкой, хоронить будем...
     Шпала крикнул в открытую дверь дома:
     - Була, тащи водяру, обмывать будем.
     На пороге показался Була, с водкой и четырьмя стаканами. Он остановился возле Коляна, и, глядя на его отрешенный взгляд, сказал:
     - Видишь, Колян, как оно в жизни бывает, врубайся быстрее в суть вещей, а то так же, как и петуха в курятнике похоронят.
     - Вы блаженного не обижайте, - сказал дед. - Иди, Колян, сюда, читать отходную будешь, мы для этого грязны душой. 
    Колян с готовностью склонился над могилкой.
     - Что читать-то? - спросил он, совсем потерявшись в непонимании новой действительности.
     - Ну там, отче наш..., - подсказал Шпала.
     - Я не знаю.
     - Говори, че знаешь.
     - Я ничего не знаю, - грустно сказал Колян.
     - Говори, что в голову придет, - поддержал Ираклий, - блаженному правильные слова сами собой прийти должны.
     Колян тяжело вздохнул и тихим скорбным голосом стал напевать.
     - Отче наш, прости грешную петушиную душу, раба твоего Василия. Дай ему успокоение и вознеси на небо...
     Смола затих, больше ничего в голову не приходило, да и тому, что пришло, Колян был сильно удивлен. Дальше требовалась импровизация. Но импровизировать потерявшему память человеку чрезвычайно трудно, тем более когда не понимаешь суть происходящего. 
     - Слышь, братва, - сказал Була, - давай по стакану, тогда и слова появятся.
     Разлили водку, молча выпили. Взгляды присутствующих вновь сошлись на Коляне, в ожидании продолжения панихиды. Театр абсурда продолжался.
     Колян кашлянул, многообещающе вздохнул и начал:
     - Раб божий Василий, твои подвиги известны всем. Ты достойно трудился ради продолжения куриного рода, - водка помогла, слова полились из ниоткуда рекой. - Братка, ты пал при исполнении долга - в погоне за курицей. Твои дети тебя не забудут...
     - Слышь, - перебил его Була, вспомнив разговор о душе, для него данная тема приобрела сакральный оттенок, - скажи что-нибудь о душе его вечной.
     - Ну да, - сказал Колян, - и о душе... Ну че о ней сказать...она как жизнь на Марсе, кто говорит, что она есть, кто - что ее нет, - Колян сам не понимал, откуда и что он берет. - Но я уверен, что у тебя, Василий, она была. Пусть и грешен ты, но как иначе производителю. Да и само производство без души дело похабное. Бля...во одно слово. Упокой твою душу, Василий...
     Колян засыпал могилку. Була сбегал за еще одной бутылкой. К петуху они больше не возвращались, церемония закончилась. Усевшись на развалинах крыльца, выпили.
     Курицы вылезли из щелей, гордо распушив перья, расхаживали по двору. Страх и сожаление прошли, теперь они вольные птицы - им срочно требовался новый муж производитель.
     - Все бабы б..ди, - изрядно захмелев, обратил внимание на куриц Шпала. - Не успели мужика похоронить, уже задницами виляют.
     - На то они и бабы, чтобы задницами вилять, - философски заметил Була. - Без этого у них смысл жизни пропадает. Ведь у них главный орган - задница.
     - Не..е..е..., - вновь не весть взявши откуда протянул Колян, - главный орган у них сердце. В душевном плане...
     Собутыльники настороженно и удивленно посмотрели на Смолу, видимо опасаясь за окончательную потерю рассудка оным.
      - Блаженный, - тихо промолвил Ираклий, - задница у них в душевном плане, она же и душа.
      - Все-таки, мне кажется, ему надо еще раз по башке долбануть, - высказал свою прежнюю точку зрения Була.
     Колян обвел взглядом присутствующих, не то что бы он был не согласен с их мнением, тем более и сам мало понимал суть и смысл сказанного, но его одолевали некоторые сомнения.
     - Душа понятие абстрактное, непонятное, но она есть, - сказал он.
     - Ну и че? - в ожидании развития темы, уставился на Коляна Була. - Никто с этим не спорит.
     - Вот вы меж собой говорили, что из задницы Хмеля что-то торчало, когда вы пришли. Может, это и есть душа, коли по вашему она в заднице. Жаль не видел, знал бы хоть как выглядит.
     Шпала еще раз настороженно обвел фигуру Коляна взглядом.
     - Ты это, воду не мути, слышал звон, да не знаешь, где он. Долото у него из задницы торчало. Инструмент такой. А душу Хмеля оставь в покое, он в авторитете был, простому смертному его душа не доступна и не понятна.
     - Вот я и говорю, - ничуть не сомневаясь, продолжил Колян, - что возможно, душа авторитета - и есть долото.
     - Придурок, за козла ответишь, - как-то вяло и равнодушно сказал Шпала. - Тебе ж говорят, душа авторитета не доступна простому смертному и ни с чем ее сравнивать нельзя. А в заднице душа у баб, тогда как у мужиков...
     Шпала задумался, не зная с чем ассоциировать душу у мужиков.
     - В члене, - подсказал Ираклий, - как у Васьки...
     Все четверо собутыльников призадумались. Рассуждение о месте души в теле человека вызвало у них сакральные переживания. Шпала вспоминал Хмеля и мучился сомнениями, может и правда душа того - долото. Була думал о вечности и своем месте в этой вечности. Почему-то в голову настойчиво лезла навозная яма, в качестве этого самого места. Это его угнетало. Ираклий строил абстрактные изображения Васькиной души в голове. Как ни была богата его фантазия, но душа петуха неизменно представлялась в одном виде - большого детородного органа. Колян не думал ни о чем, ему было по барабану, он уже стал забывать свои собственные слова, вызвавшие переполох в головах собутыльников.
       Над двором постепенно сгущались сумерки, тишина давила, угнетённые лица участников застолья мрачнели на глазах, требовалась смена темы разговора. И она нашлась, прозвучав из уст так и не нашедшего своего места в вечности Булы.
       - Кстати, о бабах. С нами же леди.
       - Точно, - Шпала приподнял уставшую от мыслей и водки голову, - а мы совсем забыли. Не сдохла бы, посмотреть надо.
       - Может, достанем, - предложил Була.
       - Не убежит?
       - Свяжем, водкой напоим. Глядишь, еще и попользуем, а то что-то члены затекли, - Була выдавил похабную улыбку.
       - Я те попользую, - жестко пресёк похотливые вольнодумия Шпала. - Головёнку хочешь чтоб оторвали. Помнишь, что Хмель говорил.
       Тимофеевич этого разговора уже не слышал, облокотившись на косяк, он сладко посапывал. Во сне он видел живого цветущего Ваську, покушавшегося на его честь.