Пять зимних дней.

Пять зимних дней ✰День третий✰

День третий.

  Обычный вечер. На улице зажглись газовые фонари, кто-то буянил, кто-то, строя из себя добропорядочных и законопослушных граждан, лишь неспешно прогуливался по широким улочкам эльмирской столицы. 

  Томас Лоренс Фостер - яркий представитель новой буржуазной аристократии - вновь проводил своё время в театре. Правда, в этот раз он предпочёл самому популярному дому искусства, театр не столь известный, но в последнее время признанный одним из лучших почти что всеми экспертами. Естественно, его друзья пошли с ним. Естественно, у него не было никаких сомнений в "подлинности" их дружбы: они предавали не думая, при любом удобном случае, что считалось нормой. Томас с этим, пожалуй, практически смирился: его существование было довольно сносным.

  Однако в последнее время он снова стал замечать внутри себя странные перемены: то, что ранее забавляло его, теперь вызывало лишь горькую усмешку, а врать в глаза становилось всё сложнее и сложнее, во снах ему вновь стала являться она... Томас готов был отдать всё, лишь бы этого не видеть, лишь бы заморозить все свои чувства, которые из-за того образа жизни, что он перенял у светских людей своего возраста, итак практически удалось уничтожить.

  Свет погас. Шторы раздвинулись, открывая зрителям творческое пространство. Томас приготовился вновь забыться, рассчитывая понаблюдать за хорошенькими танцовщицами. В конечном итоге, врали все: и он, и его "друзья", и отец... Поэтому какой смысл был в попытках изменить мир, столь свойственных молодым людям? Его просто не было. Не было. Правды в мире всё равно больше не станет, а ты выставишь себя на посмешище...

  -Нет. Нет... Нет!..- в ужасе прошептал Томас, увидев стройную балерину, появившуюся на сцене. Конечно, он тут же узнал её: длинные вьющиеся волосы цвета темных каштанов были убраны в высокую шишку, агатовые глаза, смотрели так же спокойно и твёрдо... Мэри улыбалась.

  На лице Томаса промелькнули сотни различных эмоций, так что если бы он был хоть сколько-нибудь важен для своих "друзей", они бы точно это заметили, дыхание его замерло, а сам он просто застыл, будто бы какой-то злоумышленник ударил его молотком по голове прямо в театре.

  Быстро, как картинки в калейдоскопе, перед глазами Томаса пронеслись их с Мэри воспоминания: лишь два дня да восемь месяцев переписки - не так уж и много... Это было, как минимум, больно. Как максимум - произошедшее слишком уж сильно походило на довольно-таки большой пузырь с ядом, что Томасу пришлось выпить залпом, при этом, как в первый день, ощущая всю досаду и боль от её предательства...

  -Ну, что, Томас, нравится? Но ты не думай, её не так просто добиться. На прошлой неделе публично отказала сыну сэра Раччестора, твой отец, конечно, богаче, но всё-таки. Та ещё штучка!- один из "друзей" Томаса тихо присвистнул. Томас ответил ему мрачным взглядом, однако "друг" воспринял его как приглашение к дальнейшим действиям.

  -Томас, мне в голову пришла замечательная идея, можно даже сказать, исключительная: ты же собирался вернуть мне долг в этом месяце?- ледяной ветер со всей силы дунул в лицо Томасу,- Но я знаю, что у тебя нет средств для его возвращения, а к отцу ты всё равно не пойдёшь... Я прощу тебе долг, если ты сможешь заполучить эту балерину. Довольно забавное действо, не правда ли? Соглашайся!

  Томасу вдруг стало настолько противно от самого себя и настолько без разницы...

  -Да.

  -Тогда по рукам! После спектакля сразу пойдёшь к ней в гримерку. Принит, а ты пока сходи за букетом цветов, всё равно скучаешь.

  -Хорошо,- ответили два молодых человека: один из них отправился выполнять поручение, второй остался, испытывая все оттенки ненависти и негодования, что только были известны всему человечеству.

  Томас не мог отказать своему "другу". Это был лучший способ рассчитаться с долгами... Его бы даже не мучила совесть, если бы балериной оказалась какая-то другая девушка, да и сейчас, по правде говоря, он не испытывал чувства вины: он лишь боялся посмотреть ей в глаза, не хотел снова быть преданным, хоть в этот раз и собирался предать сам.

  Спектакль тянулся мучитель долго, в антракте Томасу вручили огромный букет из напыщенных цветов, словно возомнивших себя львами... Время встречи неумолимо приближалось.

  ...Томас стоял перед дверью в гримерку, что, как он успел выяснить, принадлежала одной лишь Мэри. Табличка, на которой посеребрёнными буквами было выведено "Мэри Дерли", служила ещё одним доказательством того, что Томас не обознался: это, действительно, была она...

  "И что теперь делать?!"

  Томасу не дали придумать ответ на этот вопрос: дверь гримерки открылась, выпуская наружу какую-то незнакомую ему балерину.

  -Вы к мисс Дерли? Проходите, она у себя,- Томас по неизвестной ему самому причине улыбнулся, услышав "мисс". Значит, Мэри ещё не стала "миссис".

  "Как же это глупо!"

  Войдя в гримерку, Томас замер на пороге: он узнал этот запах хвои, корицы и чего-то сладкого, известный ему с детства. Как оказалось, он был к нему совершенно не готов. Воспоминания будто бы сорвались с цепи и стали с бешеной силой прогрызать железные замки на дубовых дверях, столь умело возведённых Томасом в своём разуме.

  Мэри в это время хотела снять сережки: уже в своём платье, а не в балетной пачке, она сидела перед огромным зеркалом на стуле с высокой спинкой. В комнате не было свободного места: кругом стояли вазы с цветами.