Пятьдесят оттенков Сереги

Часть 1

Серега в жизни б не объяснил, кой шут его понес на выставку этих самых пер-рафаэлистов. Ведь переться в музей в будний день лишь от того, что странное словцо чему-то цепануло – дурное дело. Но такая уж вышла байда: Сереге нежданчиком привалило свободного времени, квасить было рановато, возвращаться в офис – влом, и он рванул в музей танком, прямо на красный свет, так ему вожжа под хвост попала. Вызнавать, что за перерафаэлиты там большими буквами на баннере в музей заманивают.

Разобраться оказалось – говно вопрос, купил брошюрку о выставке, полистал и понял. Очередные ребята с выебонами, которые покажут, как надо, окружающим, которые ни фига не понимают в жизни и искусстве. Вряд ли такие уж крутые, но раз Серега сюда приперся, не убегать же было, как черт от ладана, так что он пошел на выставку. Ну картины были как картины. Большие, с детальками, но не модернизм, нет. Модернизм он любил, красиво же. А тут странно – вроде реализм, но какой-то будто вывернутый. Серега не въезжал, очевидно.

А еще тут была одна и та же баба на нескольких картинах сразу, то ли авторы в нее втюрились поголовно, то ли денег на другую модель не нашли. Но про бабу в брошюре не писали.

– Это Джейн Берден, – неожиданно услышал он звонкий девичий голос. Сереге сперва показалось, что у него кукушка поехала и ему голоса в голове на вопросы про бабу отвечают, но потом он развернулся и увидел стоящую позади себя девицу и еще двух теток постарше, которым она выдавала ликбез. – Прерафаэлиты искали новый идеал женской красоты, точнее, новый старый – близкий к тому, который существовал во времена Средневековья и раннего Возрождения. Разумеется, нужный типаж найти было не так просто. Ну и, помимо прочего, они, конечно же, отдавали дань культу Прекрасной дамы. Поэтому натурщицы, их музы, кочуют из картины в картину, причем одну и ту же женщину писали разные художники...

Девица была невысокая и стройненькая, хотя фигура была на месте и спереди, и сзади. Ладная. Говорила, сцепив ладошки перед грудью, как стишок на утреннике с табуретки читала. И то и дело встряхивала головой, смахивая падающую на глаз челку темно-шоколадного цвета. А волосы были собраны в хвостик, и у Сереги аж руки зачесались схватить его, такой нагло-завлекательный, и лицом к себе повернуть, чтоб глаза увидеть. Очень ему было надо ее глаза. Офигеть как.

– Вы экскурсовод, да? – спросила одна из теток, в розовато-лиловом костюмчике с невыносимо пошлой рюшечкой на талии. Смотрелась она в нем как сарделька в кружевах. Зато вопрос был что надо. Если экскурсовод, то девицу трудно тут не найти, в музее-то. Было бы удобно.

– Только мы за экскурсию не платили, – испугалась вторая, одетая попристойнее, в синее платье. Дурная. Будто экскурсии так вот навязывают.

– Нет, что вы! Вовсе не экскурсовод, – тут же смущенно возразила девица, замахав на теток руками как ветряк. – Просто вы спросили, а я знаю, кто это, так получилось... Я искусствовед. Если вам интересно, я еще расскажу. Джейн была довольно примечательной личностью!

Серега тут же шагнул к ним, как буксиром за яйца притянутый. И, пионерски подняв руку, вылез со своим:

– Мне интересно! – а после язык за зубы спрятал, чтоб не ляпнуть чего лишнего, ведь такие милые и скромные барышни таких, как он, мужиков хуже черта пугаются.

– Правда интересно? – девица развернулась и уставилась прямо на него, как Ленин на буржуазию. Наклонив голову набок, будто прикидывала, могут ли типы навроде Сереги вообще интересоваться прерафаэлистами. А глаза у нее оказались темно-серые, как предгрозовая туча. И с длиннющими ресницами. – Джейн была простолюдинкой, дочерью конюха, из бедной семьи, ее мать не умела писать и читать. Но после того, как стала натурщицей у прерафаэлитов, занялась самообразованием – и в итоге стала одной из самых блестящих дам тогдашнего высшего общества. Предполагают, что именно Джейн послужила прототипом Элизы Дулитл в «Пигмалионе» Бернарда Шоу. Вы читали? – она обвела взглядом всех собравшихся, и Серегу, и теток, очаровательно вздернув брови.

Как будто они тут из пещеры повылезали. Вообще-то, когда Серега учился в школе, то «Пигмалион» в программу входил, тогда-то он его и читал. Хотя известное дело, программа по литературе меняется чаще, чем генеральная линия коммунистической партии в советские времена, так что здесь вам не тут, и «Пигалиона» могли из программы выпнуть, как котенка на свалку.

– Кино смотрел с Одри Хэпберн, – зачем-то ляпнул Серега вслух, – и что, профессор Хиггинс, или как его там, так на ней и не женился?

– Ой, кино мы тоже смотрели, – защебетала розовая, – даже и не думала, что это могло быть с жизни списано!

Синяя согласно закивала, и они все втроем с интересом уставились на искусствоведку… или искусствоведшу?

– Ну-у, тут сложно провести прямые параллели, – немного растерянно ответила девица, захлопав на Серегу своими длиннющими ресницами. – Джейн вышла замуж за Уильяма Морриса, одного из художников-прерафаэлитов, прожила с ним до конца жизни и родила ему двух дочерей. Но одновременно была любовницей Данте Габриэля Росетти, это как раз его работа, – она махнула рукой на картину, возле которой они стояли. – И как раз Росетти первый пригласил ее позировать для картины. В общем, можете сами выбрать, кто из них двоих профессор Хиггинс, – под конец девица расхрабрилась и даже лукаво улыбнулась, стрельнув в Серегу глазами.

«Та ни один!» – немедля решил Серега, Хиггинс был тухлый пацан и мизинца с ручки Одри Хэпберн, она же Элизабет Дулитл, не стоил. И этой рыженькой Джейн Серега такого мизерного мужика ни в законные супруги, ни в любовники не желал. Интересно, она от благоверного к любовнику за каким сладким хуем бегала, и чего ей муж недодавал? Уж вряд ли как Маринка к Сереге. Впрочем, про Маринку он сейчас точно не собирался думать.