Пятый

Пятый

Придумывать истории не нужно. Можно, но не надо. Жил, был и все. Все у него было. В жизни каждого человека всегда все было, никогда нет того, что есть. Мы же не можем оценить себя сейчас? Нужно, чтобы прошло время. И оно проходит, проходит, а потом все. Уже прошло. И мы оцениваем. Только, нечего оценивать особенного. Все у нас как обычно. Все – было. И она была, а может и не одна. Это не так уж и важно. Хоть табун. Главное в том, что сейчас нечего оценивать, кроме прошлого. А оно уже прошло. Его уже нет.

Сколько не было. Сколько было. Сухие счеты. Кто с кем и когда. Когда не имеет смысла, потому что смысл был когда – то давно. И я сочувствую. Мы все сочувствуем друг другу, пытаясь чувствовать совместными усилиями. И трудом.

И с каждого облетают мысли и текут реки. У каждого есть, что вспомнить. Есть, что нельзя забыть. Есть, что очень хочется забыть, но помнится. Отчетливо так. Навязчиво. Все те места, где поддался, где смалодушничал, сподличал, умер. И остался жив и здоров. Прошел мимо человека, посмотрел презрительно, отвел глаза, не стал связываться. И мир потек. Вспучился и потек.

Многие спрашивают «за что»? Было бы за что…  В прочем – есть за что. Всегда есть. А пространство ответа не дает, себя спрашивать нужно. А внутри - сидит. Счетовод и букварь. И слышно в тишине как стучит клавиатура у раздолбанной машинки, как стучат костяшки счет, как капает время из плохо закрытого крана. И гудит в проводах и голове, и пахнет полынью степной. И - ладно.

Время течет медленно, когда ждешь. Как патока, когда чуть–чуть – сладко, когда много – горько. Будем мы делать пряники? Зачем? Будем. Чтоб было. Смешно сказать, что я помню, как вчерашний закат и запальчиво выброшенные в воздух слова. А кажется, что в пустоту. Да и вы делаете тоже самое. Говорите. О чем вы говорите? Это действительно важно? Кто, кому и чего сказал.

Сорока трещит похоже. И чего? И чего еще? И чего? А потом – дробью: та-тататат-та. И снова – чего? Не вслушиваясь в слова  - слышно многое. И вытекает липкий жир из любого разговора, и остается котлета. И пахнет свежим и прожаренным. И не фиалками.

И скапливаются чужие обиды. Не свои. Родных всегда по пальцам пересчитать. А вот чужие прилипают хорошо. Накручиваются, смыкаются, окукливают телом. Так становятся куколкой. И остается только взлететь и превратиться. Стать капустной белянкой или махаоном. Мальчиком летящим на махаоне. И улетающим прочь.

Автобуса не было уже долго, так долго, что на остановке успела скопиться толпа. И все ждут. Все спешат. И никуда не уходят.

«Сейчас опять подойдет шестой. Уже третий раз».

Подходит. Шестой третий. А сорок шестого? Когда? Минут через двадцать, значит. И битком. И не остановится, а проедет метров сто, выпустит пар и примет спринтеров с сумками. Немного. А я могу пройти туда и подождать. Сесть и уехать, прижатым к дверям наваливающейся тучей и тряско скрипеть створками и костями, дышать вдоль узких коридоров и вдыхать выдохнутое людьми.  Их мысли и ругательства. Терпеливые и однообразные. Скучные. Не пойду. Буду ждать здесь.

Девочка пачкается конфетой, смешно вылизывая бумажку, сосредоточенно, деловито. Весь  ее характер в этом вылизывании бумажки. И судьба. Также, сосредоточенно, она будет жить и любить, и ненавидеть.

Длинный, нескладный подросток сосредоточен и шлепает беззвучно губами. И взгляд у него такой же рыбный, невыразительный, выпуклый, равнодушный. А мимо проплывает червячок, смешно шевеля ягодицами. А рыба провожает взглядом. Не твой червячок, не твой. И шевелятся губы и слов не слышно. Их и нет.

А я стою и жду сорок шестой. А прошел всего третий. И домой – нельзя. Там мама. А я не там. А на сольфеджио. Соль – ми – до.  До – ми соль. Та-дамтамтам. Соль… Ненавижу эти тупые диктанты. Это легкое презрение недовыпущенных пианистов. Вечные тройки. За диктант. Мелодию я выписываю, а в ноты не попадаю. Когда в терцию, когда в квинту. Не слышу я этого клавишного инструмента. А диктуют только так. Я как – то  им предложил сыграть диктант на гитаре. Смеялись. Ну, ну. И вот я стою здесь и смотрю. Заранее знаю, чувствую движение автобусов по маршруту. И хочется сказать : чего вы ждете? Его еще долго не будет. И нельзя. На меня и так косятся многие. Ляпнешь первое, что на ум придет и привет. Копейка в копейку. И так потом смотрят, что листва дрожит. О, четвертый подходит, который шестой.

«Люди, шестой подходит. Прибывает на первую платформу через две минуты. Отойдите от края платформы. Отойдите».

Несколько человек обернулись, посмотрели на меня внимательно. Все слышат, не все оборачиваются. Я давно заметил. То, что произносишь внутри себя, как желание, сбывается, а то, что говоришь вслух, только раздражает всех вокруг. А я виноват?

Честно говоря – это только мешает. Вот, инструмент своя я люблю, а то чему учат, мне не нравится. Люблю сидеть и мучить инструмент и окружающих. И странно. Внутри - легко, спокойно, сидишь с улыбкой, а из под пальцев все выходит - резким, отрывистым, тревожным. Даже – страшным. И мама просит перестать мучить кошку. А это просто музыка такая. А бывает: внутри все дрожит, все сипло и серо, а мелодия прозрачна и легкомысленна.  И от чего, что рождается мне не известно. И понимаю я, что упражнения и этюды, и гаммы нужны, а – скучно. А сольфеджио совсем скучное.

Пятый.

Пойду я. Пора мне. Не ругайте.