"И не было нас печальнее..."

"И не было нас печальнее..."

1.

Дети решили драться,
В слезах потеряв терпенье
С уродами расквитаться
За первый свой день рождения

Дети стали врагами
Нежных самцов и самок
Душили их проводами
От игровых приставок.

Андрей Лысиков

Небо над посёлком вспыхнуло, потом ещё раз, и затем раздался оглушительный двойной раскат. Сквозь пелену низких туч заходящего на посадку транспорта видно не было, но Пашка хорошо знал, что означают такие вспышки и грохот. Он десятки раз наблюдал одну и ту же картину, повторяющуюся, до тошноты однотипную. Если везло, то в разрывах облаков или над бетонной стеной периметра, когда дождь чуть стихал, показывался слегка вращающийся вытянутый силуэт. Показывался, и сразу же исчезал. Секунда, мгновение… Крохотная частица той жизни, что текла и процветала где-то там, в недосягаемой дали.
Пашка начал считать.
Раз, два, три…Транспорт всегда оставался на планете ровно четыре минуты или двести сорок секунд. Именно столько времени хватало, чтобы вышвырнуть в жижу посадочной площадки очередного заключённого, задраить шлюз, и свечой пронзить низкое серое брюхо, нависшее над этим обреченным миром. А небесная рана с новой силой начинала кровоточить…
Пятьдесят три, пятьдесят четыре… До окруженного высоченной бетонной стеной поселения было два километра выжженной до белизны почвы. Жгли химикатами, убивающими всё живое. Но джунгли никак не хотели сдаваться, напирая со всех сторон, пытаясь затянуть ядовитую плешь. Раз в неделю поселок «чихал». Это кто-то из совсем мелких так выразился, но слово намертво прилипло. Пчих…и тягучий синеватый туман плотным кольцом расходился от серых стен. Через два километра он испарялся, оставляя позади себя мёртвую пустыню. Только седой пепел, и ничего больше. Постоянные дожди размывали его, яд тёк белёсыми ручьями сквозь заросли, выжигая чудовищные шрамы. Наверное, с высоты поселение выглядело гигантской расползающейся кляксой.
Сто двадцать шесть, сто двадцать семь… Пашке было уже пятнадцать. Он появился на свет там, в поселке, а спустя какое-то время его выкинули наружу. Детей всех выкидывали, чтобы сохранить баланс. Кто-то выживал, кто-то нет. Всё зависело от смены охранников, и от везения, конечно. Чаще всего свертки с младенцами бросали прямо из бойниц, с высоты пяти метров, и прямо в едкий пепел. За пару часов крохотное тельце полностью растворялось. Но было несколько гуманистов, которые относили свою живую ношу за пределы мёртвой зоны, клали на траву, и поспешно возвращались. Одного такого Пашка даже начал узнавать по яркой нашивке на рукаве скафандра, и дал себе обещание убить его последним. Если, конечно, свои не расстреляют.
Двести три, двести четыре…
- Паш, смотри, - сидевший рядом девятилетний мальчишка дёрнул Пашку за рукав. Тот ударил наотмашь, разбивая ему губы в кровь. Пусть знает, сопляк, как старших отвлекать от важного занятия. Ведь если транспорт взлетит с тремя вспышками, можно будет загадать желание.
Двести тридцать, двести тридцать один… Возле стены что-то происходило. Приглядевшись, Пашка увидел, как откинулся тяжёлый пандус, и на него, грохоча гусеницами, выехал здоровенный вездеход со странного вида прицепом, - не то цистерна, не то вагон. Раньше такие здесь не появлялись. Поднимая клубы химического пепла, машина быстро покатила к кромке леса.
- Что это, Паш? – мальчишка размазывал по лицу кровавые сопли. Он выглядел ничуть не обиженным.
- Сам не знаю, - буркнул тот, провожая взглядом машину. – Идём за ними.
- Но как же пост? – заупрямился мальчишка. – Мы ведь дежурим. А если вынесут малька какого? Не успеем, так грагсы сожрут.
И тут над стеной громыхнуло. Пашка резко обернулся в сторону посёлка, но транспорт уже исчез в пелене облаков. Лишь слабое марево держалось пару секунд, а потом обрушился ливень.
- Ты пойдёшь, Сопляк, - приказал Пашка, накидывая капюшон. – И не вздумай упустить. Шкуру сдеру!
Мальчишка не стал спорить. Развернулся, и быстро исчез в кустах. Он знал цену словам старшего, и не раз видел, как наказывали упрямцев. Как правило, одного урока вполне хватало.
Оставшись один, Пашка достал из-за пазухи корень арка, и принялся неспешно жевать. Язык приятно защипало. Он вспомнил вдруг старого Капитана, его водянистые выпученные глаза, тонкие трясущиеся губы. И скрюченный указательный палец, больно бьющий промеж глаз.
«Ты пойми своей безмозглой башкой, щенок», - твердил он, брызжа слюной. – «Вы живы только до тех пор, пока в ваших жилах кипит ненависть и злость. Вы должны ненавидеть тех уродов, что породили вас, затем выкинули, словно мусор. Вы должны ненавидеть меня, и друг друга. Как только вы дадите слабину, этот сраный мир вас утопит в дерьме. Я всю жизнь жил среди мрази, по их законам… И знаешь, что самое страшное? Знаешь? Самое страшное – это убивать, и чувствовать себя виноватым. Убивать с жалостью в сердце. Я прошел две войны, и видел, как здоровенные мужики спиваются, а в глазах их ничего нет. Пустота в глазах, бездонная пропасть. Им оставалось только пулю себе в висок пустить… Это страшно, поверь. Если нет любви, остаётся лишь ненависть. Но любовь – это утопия. Там, в поселении, сотни пустоголовых дебилов, которые только и умеют, что собирать грибы и trahatsa… Ради первого их тут держат, а если лишить второго, - сразу чахнут и перестают работать. Раньше хоть eskulap был, пока в пьяной драке не зарезали, aborty делал. А теперь всех новорождённых за периметр, чтобы ресурсы не жрали…»
Обычно после долгих и пылких речей Капитан доставал тонкий железный прут, и начинал лупить кого-нибудь из младших учеников. При этом он то смеялся, как сумасшедший, то неистово матерился. Старшие не вмешивались, зная, что попадёт. Они ненавидели его на расстоянии, как он и велел. А ведь любой из них мог с лёгкостью убить. Уж этому Капитан их научил в совершенстве.
Пашка хорошо помнил тот момент, когда избитый до полусмерти шестилетний сопляк вдруг кинулся на Капитана и перегрыз тому глотку. Все передние молочные зубы оставил, но разжал челюсти только после того, как тот перестал хрипеть. А ученики стояли и смотрели на мертвеца, на лице которого застыла счастливая улыбка победителя. Рядом сидел беззубый мальчишка, пускал кровавые пузыри, и весело гыгыкал. Не было жалости, не было благодарности за то, что Капитан когда-то спас младенцем, принёс в дом и вырастил, как и сотни других детей. Он всё-таки смог завершить свою работу, создал жизнеспособное общество чудовищ, и оттого ушёл со спокойной душой. Вот только не было покоя его ученикам, и тем, кого те в свою очередь спасали. Его лачуга до сих пор стояла посреди джунглей, поросшая лианами, но все обходили её стороной. Учивший ненависти получил в ответ свою порцию, не выдержал, захлебнулся …
Сквозь шум дождя Пашка услышал быстрые хлюпающие шаги, чуть привстал, положив ладонь на рукоять ножа. Но это был Сопляк.
- Готовы, - смотря мимо Пашки, быстро проговорил он. А глаза пьяные-пьяные. Такой дурман бывает только от чужой крови.
- Много? – спросил Пашка, невольно сглатывая. Растёт, Сопляк, растёт… Того гляди, года через два на поединок мог бы вызвать, чтобы убить и забрать себе имя.
- Трое было, - шмыгая носом, ответил тот. – Копали что-то в лесу, машину свою запустили. Но я Малого встретил, и вместе мы их… Всё как учил: лезвием на три пальца ниже застёжки скафандра, и резко вниз…
- Я спрашиваю: много крови выжрал? – в глазах Пашки полыхало пламя.
- Паш, ты чего? – сопляк побледнел, отступая на шаг. - Не жрал я…
- Пасть покажи, ну! - потребовал Пашка. Затем схватил мальчишку за нижнюю челюсть, резко дёрнул губу. Так и есть. Густая алая слюна, мажет зубы.
С силой оттолкнув Сопляка, Пашка выхватил нож.
- Малой… Он тоже?
- Да это ты сам меня…- пытался оправдаться мальчишка. - Губы разбил…
Пашка шагнул вперёд, затем ещё, оттесняя Сопляка к чахлым кустам, за которыми начиналось мёртвое поле. Первая волна ярости прошла, и он убрал нож, освобождая руки. К своим пятнадцати Пашка уже мог отчетливо разглядеть в человеке зверя, как бы глубоко тот ни прятался. Капитан учил этому в первую очередь. Говорил, что слепая ярость сводит с ума, лишает разума, отбрасывает во тьму… Сильный устоит, слабый превращается в зверя, и, попробовав кровь врага, он никогда не станет прежним. Таких нужно сразу душить…
Пашка вдруг вспомнил мальчишку, убившего Капитана. Он до последнего не понимал, что с ним сделают через несколько минут. Сидел, пускал пузыри, хихикал… А потом кто-то из старших подошёл к нему сзади, достал лезвие… И детское лицо, с распахнутыми голубыми глазам… Взрыв сверхновой, ледяное пламя в зрачках… Почти каждую ночь это снилось, заставляя просыпаться. Как его звали-то хоть? Нет, у зверей нет ни прозвищ, ни имён… Канул в лету, как и десятки после него…
Сопляк осклабился, вытащив из-за спины длинный, чуть изогнутый нож. Пьяная муть в глазах отступила, видимо, прогнал адреналин. Поздно, мальчик! Слишком поздно! Теперь, даже если ты каким-то образом сумеешь победить старшего, имя тебе не достанется. Ты стал зверем, а это диагноз, и, к сожалению, неизлечимый. Любой вправе тебя убить.
И тут посёлок «чихнул». Нет, на чих это мало походило. Скорее, на мучительный хриплый выдох. У подножья стен заклубился синеватый туман, с каждой секундой становясь всё гуще. Потом стал расползаться. От посёлка до леса химическое облако обычно проходило минут за пять, если дождь шёл несильный. При ливне оно рассасывалось где-то на полпути.
Воспользовавшись заминкой, Сопляк прыгнул вперёд, целясь лезвием Пашке в грудь. Тот отклонился, перехватил руку с оружием, перекинул тело через бедро, аккуратно опустив в большую лужу. И тут же коленом вдавил голову, погружая под воду. Рука Сопляка хрустнула в локте, нож выпал. Пашка ловко поймал его, перехватил за рукоять, и занес для удара. Считалось высшим мастерством убить врага его же оружием, а о зверёныша пачкать своё лезвие вообще не стоило…
А может чуть подождать, и сам захлебнётся? Лужа глубокая… Как слепого глупого щенка…
Пашка кинул нож в кусты, мельком глянул в сторону посёлка, и замер. На миг показалось, будто сквозь стремительно приближавшуюся мутную пелену он различил силуэт бегущего человека.
Сопляк под ним дёрнулся, но тут же получил увесистый удар кулаком в затылок, и окончательно обмяк. Нет, не показалось. Там, в ядовитом тумане кто-то действительно бежал. Тяжело, часто спотыкаясь…
Осторожно поднявшись, Пашка двинулся в ту сторону, где по его расчетам должен был выскочить беглец. То, что человек прикрывался химическим облаком, не было сомнений. Но знал ли, глупец, что ждало его за полосой мёртвого пепла?
Густые синеватые клубы тумана будто ударились о невидимую преграду у границы леса, и стали медленно таять. Человек выскочил в нескольких шагах впереди Пашки, пробежал по инерции метров пять, затем упал на колени. Был он в скафандре, и теперь судорожно пытался снять с головы шлем. Наконец, ему это удалось. Замок клацнул, и прозрачная сфера упала в грязь. Человек с хрипом втянул в себя воздух, закашлялся.
Достав нож, Пашка стал осторожно приближаться…