"Море в кружке"

"Море в кружке"

«Мы в ответе за тех,

кого приручили» ?

(Антуан де Сент-Экзюпери)

«Меня вдохновила песня Скотта Маккензи «Сан-Франциско», хотя до этого я не слышал её никогда… Вы спросите, как можно жить в 1970-х и не слышать песню, которую напевали сотни твоих сверстников? Всё просто: я не общался со своими сверстниками. А особенно – с хиппи. Я хорошо понимал о чём поётся в песне, потому что поступал на факультет иностранных языков. В ней были такие строки: «Если ты едешь в Сан-Франциско, то вплети в свои волосы цветы. Если ты едешь в Сан-Франциско, то обязательно повстречаешь там прекрасных людей.» Я вовсе не собирался в Сан-Франциско, а мои волосы пахли куревом и бензином, нежели цветами. Но я всё равно встретил одного прекрасного человека летом 1979 года в городе Ялта. Тогда мне было 17 лет. Но обо всём по порядку.

Не помню, что одурманило меня первым: песня или она сама. А может быть, забавные, детские кривляния изящного тела в мешковатой юбке под мелодичный припев? Я уже не помню, как оказался на этой площади, заполненной патлатыми и смеющимися людьми. Смеющимися не то от травки, не то от палящего южного зноя. Они вызывали у меня резкий приступ удушья, при этом, ни один из них не обратил ни малейшего внимания на меня. А отличался я от них практически всем: одеждой, повадками и жизнью. Да, у меня тоже были длинные волосы, но солнце, казалось, тонуло в их смоляной черноте, не переливаясь так, как в их пшеничных и рыжих волнах. У неё были светлые кудрявые локоны до лопаток, которые мягко обрамляли её загорело лицо, усыпанное веснушками. Я желал увидеть её глаза, но на них постоянно падала отросшая выгоревшая на солнце чёлка. Я пригляделся, и заметил, что она вовсе держала веки закрытыми, лишь шевеля пухлыми губами, напевая строки: «All those who come to San Francisco, Summertime will be a love-in there[1]…» «Вот блин, кто она такая?! Что я здесь стою, как осёл?!» – проклятые мысли разрывали мою и без того ноющую от похмелья голову. Горячий пот застилал прищуренные глаза, во рту всё пересохло, а кожаная куртка накалилась от беспощадного солнца до предела и стала моей второй кожей... а она всё танцевала под Скотта Маккензи. Она всё не замечала меня. Она была другой — из мира свободных и одурманенных людей, которые пропагандируют мир и любовь, не чураются обнажиться душой и телом, не чураются своих мыслей, чистые «дети цветов». Ещё вчера я их презирал, как и все граждане СССР того времени, они мешали нам жить, крутились под ногами, как слепые котята, которых топила в социализме великая Коммунистическая партия Советского Союза. Хиппи были такими жалкими и бессильными пред диктатурой пролетариата! Ещё вчера я бы проскользнул грузной тенью по этой забитой телами, пыльной площади, растолкал бы дёргающихся под эту попсовую музыку торчков[2] у меня на пути и пошёл бы дальше — к «своим». Но сейчас я неподвижно стою, как истукан, и пялюсь на одну из этих «жалких и бессильных» фанатиков. И тут я вдруг понял, что мы с ней… похожи, хоть я и не был частью этого звонкого пиршества и пёстрой безмятежной стаи. Я даже не знал её имени, но она была такой… знакомой и родной, что меня потянуло к ней с неистовой силой. В такие минуты, говорят, что голова перестаёт работать и включается нечто, сродни интуиции. Мой внутренний голос подсказывал мне, что нужно к ней подойти. Прямо сейчас. Я сделал шаг вперёд, со свистом выдохнув, как выдыхают перед бешеной гонкой, и тяжело зашагал в своих резиновых кедах по направлению к ней, не зная толком, что ей скажу. Может быть, я увижу страх в её глазах, потому что такие, как я безжалостно вытаптывают целые поля этих «живых цветов», не прочь насладиться их беззащитностью. Такое было время тогда: время травли, нетерпимое к людям, жаждущим свободы, мира и любви. И, вот я шёл, то и дело сталкиваясь с танцующими хиппарями, и видел, как она всё ещё меня не замечает... И с каждым моим шагом девушка словно отдалялась от меня в своём бесконечном танце. По ощущениям, это было похоже на сон, в котором ты преследуешь кого-то, но он всегда оказывается на шаг впереди тебя. И мне вдруг стало так страшно тогда, впервые за мои 17 лет, из которых вот уже 4 года я пристрастился к тяжёлой музыке, к байк-тусовкам и крутился в окружении первых металлистов своего городка, с которыми мы лезли на рожон. Иными словами, я уже и позабыл, что такое страх. Я боялся упустить её из виду. Её руки порхали то вверх, то вниз, локоны разлетались в стороны, а губы всё шептали: «In the streets of San Francisco, Gentle people with flowers in their hair[3]…» «Только бы не спугнуть её…» – стучала в висках надоедливая мысль. До неё оставалось всего несколько метров, как музыку заглушил рёв полицейской сирены, и все, замерев на долю секунды, метнулись врассыпную. На моих глазах в один миг, толпа патлатых расслабленных хиппи превратилась в испуганную стаю бродячих собак, бегущих от отлова. Они ринулись на меня, топча мои кеды своими обнажёнными ступнями, толкая меня назад и в стороны, словно я был тряпичным пугалом на кукурузном поле. В тот момент я растерялся, словно в первый раз слышал оглушающую сирену и не знал, что делать. Мои ноги сами повернули назад, к тому же я понял, что успел потерять её в толпе. Страх сменился паникой, а потом я вовсе не понимал, куда же меня несёт эта нескончаемая волна оголтелой молодёжи. Через несколько секунд я оказался в пыльном облаке, в котором можно было различить лишь спины бегущих впереди людей. Где-то вдалеке то и дело раздавались крики тех, кого уже поймали и начали скручивать, девичий визг раздался прямо позади меня, отчего впереди бегущие парни резко обернулись, но наткнулись диким взглядом лишь на моё каменное лицо. Казалось, они смотрели сквозь меня. Где-то сбоку на землю рухнула пара человек, по которым уже неслась толпа, нещадно топча их, как мусор. Вдалеке послышался гнусавый голос из громкоговорителя, который убеждал сдаться добровольно, дабы облегчить свою участь. Сразу за ним последовали матерные протесты из толпы, которые тут же поддержала рядом бегущая парочка хиппи, которая оглушила меня своим кличем окончательно. Я выругался про себя и меня с ног до головы окатила волна злости. В то время я не отличался особым терпением и тактом. «Ну почему я не свалил из этого стада раньше?!» – завертелось в моей голове и я, стиснув зубы, начал орудовать своими острыми локтями, чтобы растолкать патлатую свору вокруг меня. Мне совсем не хотелось быть пойманным на семейном отдыхе в Ялте и вариться потом в одном милицейском котелке[4] с сальными хиппарями. «Мои» бы меня потом засмеяли, а я не мог этого допустить! «А ну разойдись, слышь! Давай реще, псина!» – кричал я в толпу, задыхаясь от пыли и ярости, понемногу пробираясь всё дальше и дальше от милицейских дубинок. Я не помню, сколько у меня заняло времени, чтобы расчистить себе путь потом и кровью, но меня словно «выплюнули» из толпы на горячий асфальт. Я успел увидеть сверкающий бок синего Фольксвагена, как меня схватили под руки и затолкнули в душный кузов со словами: «Спасибо потом скажешь!».