"Один за вечер"

"Один за вечер"

Домик в деревне.

Артем проездом оказался неподалеку и решил сделать крюк, чтобы навестить старый бабушкин домик. Встают перед глазами яркие, живые воспоминания:  лето, солнце уже клонится к закату, посреди дворика стоит большое оцинкованное корыто. Под ногами шуршит  ползучая мелкая травка, с шелестом разлетаются в стороны песок и мелкие камушки с вытоптанного пятачка, а затем мальчишка с радостными воплями переваливается через высокий борт. Гулко бухает задетая коленом оцинкованная сталь, начиная гудеть, а прогретая вода внутри идет мелкими волнами, передавая эту плотную, басовитую вибрацию телу. Это радостное предвкушение от встречи наполняло его всю дорогу.  Сейчас он завернет за куст, увидит невыразительный домик под старой грушей…

От дороги отходит тропинка, оббегает разросшийся жасмин, сейчас уже облетевший. Тонкие сухие ветки цепляются за куртку, неприятно скрипя, ломаются и осыпаются под ноги. Под подошвами ботинок еще угадываются спилы, которыми когда-то выложили тропку, но они уже превратились в труху и глушат шаги. Вокруг тихо, почти безветренно: слышно, как, раскатисто жужжа, пролетает крупная, блеснувшая зеленым муха.

Невысокий, по грудь, забор из серых досок с остатками облупившейся краски, в нем - рассохшаяся калитка. Давно не смазанные петли, противно вереща, нехотя поддаются, пропуская во двор. Все та же птичья травка, неширокое крыльцо с тремя ступенями, позабытое у стены корыто в пятнах ржавчины, наполовину засыпанное опавшими листьями. Они неприятно шуршат от легкого ветерка, царапают  жесткими черешками ржавый металл, заставляя подниматься волосы по всему телу, если вслушиваться особо внимательно. Артем непроизвольно вздрагивает и чешет затылок, унимая непонятно откуда появившихся мурашек. Затем встряхивается более основательно и направляется к крыльцу.

Сколько он помнил, перед ним не росла трава. В дождь здесь собиралась большая лужа, и еще долго под ногами сочно чавкала влажная глина. Теперь же сухо, осадков не выпадало уже неделю, и глинозем высох, покрылся плотной растрескавшейся коркой, шуршащей под ногами. А вот ступени изменились: раньше они не выводили такие рулады. Сейчас каждое жалобно стонет и жалуется множеством голосов, пониже и повыше, а последнее выдает особо резкий и высокий звук, от которого непроизвольно морщишься и кривишься, точно съев что-то кислое.

Вкрадчиво перешептывающаяся еще не облетевшими листьями груша издает множество сухих, шипящих звуков, накладывающихся и сливающихся друг с другом, и кажется, что она отговаривает. Не хочет, чтобы посетитель входил. Чтобы грохал старой клямкой, скрипел рассохшимися половицами, поднимая тучи пыли, свербящие в носу, заставляющие звонко чихать или заходиться в приступах изнурительного кашля. Артем уже не уверен, что вернуться сюда было хорошей идеей, слишком тяжелая нарисовалась перед глазами картинка. Вдобавок над самым ухом, заставляя отдернуть голову и мимолетно скривиться от отвращения, пролетает уже знакомый «бомбовоз».

Размеренное жужжание внезапно резко обрывается, переходит в высокое, отрывистое, жалобное, но выбежавшего к добыче крупного паука с длинными растопыренными лапами оно никак не волнует. Артем некоторое время оторопело наблюдает за короткой неравной борьбой, затем вздрагивает и быстрым шагом направляется к калитке. От резкого толчка она распахивается во всю ширь, ударяется о забор и возвращается на свое место. Последние сантиметры – медленно, со зловещим скрипом давно несмазанных петель.   

…Домой в город Артем вернулся уже поздним вечером. Двухкомнатную квартиру в аккуратной многоэтажке он делил с хозяином, и искренне считал, что лучшего соседа, чем Степан Палыч, и желать нельзя. От квартиранта тот требовал лишь поддерживать чистоту и не портить свежий ремонт, сам же активно работал, вырезая какую-то жутко эксклюзивную мебель, и частенько задерживался. Вот и сегодня в квартире, несмотря на время, было тихо и пустынно, лишь доносилась из-за стены вступительная мелодия к какому-то советскому фильму.

Артем наскоро перекусил, почистил зубы и поплелся спать, прокручивая в голове короткий визит к бабушкиному домику. С каким радостным предвкушением он добирался туда, с настолько же сильным разочарованием боролся сейчас. Конечно, раньше и трава зеленее была, и небо голубее, и корыто новее… Но тревога, поселившаяся где-то под грудиной, не отпускала, заставляя Артема беспокойно ворочаться на тахте.

Наконец, дыхание выровнялось, тело расслабилось, разум стал уплывать в сторону, в сладкую дрему. Нельзя сказать, как долго она длилась, но абсолютно точно прервал ее протяжный, зловещий скрип давно не смазанных петель.

Техника безопасности

В том, чтобы приспосабливаться, мне нет равных. Любое место может превратиться в мое обиталище, все ресурсы рано или поздно станут только моими, будут освоены до последней капли и крохи. Мои потомки поднимут голову, едва появившись на свет, и  породят еще, и еще, и еще – запутанное переплетение, намертво скрепленное родственными узами. Оно освоит все, до чего дотянется: каждый уголок, любую щель, всякую трещинку. Вгрызаясь, вцепляясь, кроша бетон, камень или дерево. Никому не пробиться сквозь наши ряды, никому не выжить!

Такое положение вещей не просто приятно, или понятно, или доступно,  – оно единственно возможно. Как можно оставить нетронутой пищу?  Пропустить источник воды? Обойти стороной попавшегося на пути врага – а все, кто не нашего рода – враг! – и не сделать его своей частью? Все они вскоре обратятся в прах…

Единство наше неоспоримо. Предательство лишь странное слово, лишенное смысла. Даже самая дальняя моя часть – моя. И она не может обернуться против своего прародителя.