Рабочее название "Мертвые идут". Книга первая.

Глава 1

“Приветствую тебя, мой любезный дядюшка. Да прибудет милость Спасителя в доме твоем. Да укроет он дланью левую, весь твой славный род. Отгонит прочь хвори и горести, и позволит вкусить хлеба с неё. И да обратит длань правую, супротив врагов твоих. Разя их силою своей в руки твои вложенной. И славлен он будет, и памятен, в делах и мыслях твоих, и рода твоего.

                Я, Ус Курумус, ваш троюродный племянник, спешу обратиться к вам с просьбой крайней важности.

Не далее чем вчера, произошло, вверенном в управление мной, городе Ирхефале, весьма странное явление. На вечерней зоре, когда Самира[1] краем своим начала припадать к земле, сотни животных охватила странная паника. Вырвавшиеся из стойл хентары[2], питомцы домовые и даже разносчики хвори[3], сгрудились у южных ворот. Давя друг друга, и яростно кидались на стены и ворота, пытаясь вырваться наружу. Те, что смогли взобраться на стену, кидались в низ, невзирая на высоту стен. И даже израненные, с перебитыми ногами и хребтами, упорно рвались прочь от города.

В это же время, охватило меня ужасное чувство. Смесь едкой тоски и смертельного страха. Словно сам Император[4], предстал премодною, зовя меня, на последний суд[5].

В какой-то краткий миг, готов был я даже прервать жизнь свою, лишь бы получить избавление, и прервать муки свои. И даже мысли о грешности деянии сего, не возникло в разуме моём.

Но к радости моей, наваждение отступило. И было сие в миг последнего блеска, закатившейся за горизонт, Самиры. И вмиг сей же, так же и скот стал утихать, и поддался смирению.

Никто, из опрошенных мной, не испытал, и тени подобия, того, что выпало на долю мою. Лишь только Кирик ЛасКлэрто, юный адепт, состоящий на испытательной службе, пребывая в дурманном сне, как выяснил я со свидетельских слов, бился в агонии, и вопил истошно.

На момент сей, покуда строки сии на бумаге вводятся, ситуация под контроль взята. Животные, кои не имеют ранений, или имеют раны не серьёзные, в большинстве своем возвращены по местам. Те же, раны коих к лечению невозможные умерщвлены были. Бесхозные же, насколько были возможности, подверглись истреблению и  тела их огню преданы.

Ущерб имущественный, не велик. Разбитые загоны поддаются восстановлению. Испорченный в суматохе хозяйственный инструмент, не поддающийся ремонту, в дни ближайшее, замене подвержен будет.

Ущерб телесный, увы, неизмеримо выше. Несколько горожан, имевших неудачу оказаться на пути табуна, получили раны, урону высокого, и, мучаясь от болей, и неуемного источения крови, лишились жизней. Так же, переломы многие и ушибы…»

-Воу-воу-воу, - остановил читающего, едва успевший загрубеть, мужской голос. - Прошу вас, хватит. Если он и дальше пишет туже ахинею, то прощу вас, хватит.

-Ну, в принципе далее ничего интересующего нас нет, - согласился магистр Кисим, пожилой мужчина лет[6] шестидесяти, со светлыми, местами седыми волосами. Одетый в белоснежную, богато украшенную тончайшими орнаментами и драгоценным каменьями, мантию. Просторное одеяние, спускавшееся до самого пола, все же не могло скрыть худощавое телосложение хозяина. На спине красовался, вышитый в черном восьмиугольнике, герб, серебряная восьмиконечная снежинка, символ грани мороза. - А вот еще, по сути.

«Прощу помощи вашей, ни как скромный... - так тут пропустим... - В нахождении истины сего явления. Надеюсь на мудрость вашу, и делу, просвещения воли Спасителя[7], преданность."

-Вот и все господа, - подытожил рассказчик. - Хотелось бы выслушать ваше мнение, - и осмотрел слушателей.

За огромным, восьмиугольным столом из черного гранита, сидело еще шесть человек, четверо из которых в таких же мантиях. "Сарукский совет богоизбранных", даровитых[8], обладавших наисильнейшим даром[9] в пределах Сарукского[10] Патриархата.

-Чо за бред? И чо тут обсуждать то? - Вновь раздался прежний голос, принадлежащий магистру Фарону, одному из двух присутствующих, не одетых в мантию. На его гербе изображены восемь белых стрелок, расходящихся из центра черного восьмиугольника, символ грани движения[11].

 Молодой, лет двадцати пяти, человек, с темными, почти черными глазами, отдающими, однако, сейчас нездоровой краснотой белков, и абсолютно черными волосами. Кожа, лишенная даже намека на загар, на фоне волос казалась белоснежной. На лице имелось несколько небольших, белёсых рубцов, от старых шрамов, большинство из которых, сливаясь с цветом кожи, и были едва различимы. Но один, все же, расположился весьма неудачно, и даже издалека, был отчетливо виден, на бледно-розовых губах.

В одежде преобладали тёмные тона. Тёмно-зелёная бархатная рубаха, расшитая серебром и золотом. Черный камзол с бело-золотыми кружевами на манжетах и отворотах, и золотыми пуговицами. Тёмно зелёные, почти черные, укороченные до колена штаны - кюлоты, с не меньшим количеством узоров. Белые гольфы. Черные замшевые туфли, с невысоки каблуком, и шикарными бантами. Не смотря на всю красоту и богатые украшения, одежда выглядела несколько неухоженной, помятой, словно её не меняли несколько дней.

-Ну что же вы такое говорите? - Залепетал магистр Уменэм. - А как же судьба, тех несчастных зверушек, что прыгнули со стен? У них же наверняка были детки. Неужто никто не удосужился узнать как у них дела?

Уменэм был человеком невысокого роста, со светло-золотыми, аккуратно расчесанными и уложенными волосами. Локоны, спадающие на плечи, завивались наружу на концах. На лице не броский, но весьма умелый макияж, мастерски скрывающий любые намеки на истинный возраст.

Внешне мантия Уменэма от мантии Кисима отличалась, пожалуй, что только гербом, вышитым на спине. В черном восьмиугольнике, красовались восемь синих горизонтальных волнистых линий, образуя вокруг центра подобие круга, символ грани воды. Ну и еще, не смотря на все объемность одеяния, оттопыренные по бокам и спереди окружности, даже оно не могло крыть.