Радан. Заветы отцов

Глава 1.

Пламя жертвенного костра воздымалось всё выше, ширилось всё жарче. Танцевало будто бы в такт каждому движению молодой вештарки. Она кружила по каменистой площадке у древесного столпа — идола богини Перынь. И в тот миг точно не земная дева, а сама богиня плясала без устали в рыже-золотых огненных всполохах.

Сельчане, принёсшие свои жертвы, разошлись с первой звездой новорожденного месяца ситца. Они отдали сполна дань богине, чтобы сберегла она их дома от вражьего ока, увела детей от проказной хвори, благословила плодородный год, чтобы никто не голодал. Они сделали всё, что могли. Однако вештарка не прекратила свой танец.

Тонкие её одежды шелестели в унисон трескотне горящих брёвен. Ткань простой белой рубахи порой делалась прозрачной, словно суждено ей вот-вот растаять на гибком стане юного существа. При каждом вращении, наклоне, повороте, взмахе стройной ноги или тончайшей, будто стебелёк растения, руки жадно проступали контуры соблазнительного тела. Но вештарка вовсе не думала о том. Она даровала свой танец одному-единственному зрителю на капище в этот поздний час — матери всех матерей, защитнице всех брошенных и обездоленных, великой Перыни.

И всё же здесь, в этом самом месте, скрытно и нетерпеливо, следили за танцем вештарки иные глаза. Глаза живые и пронзительные, умытые золотом огня и густым древесным соком северного клёна.

Радан тихо сглотнул вязкую слюну, скопившуюся во рту. Жажда мучила его, но утолить её водой или даже вином было всё сложнее. Он не знал, зачем таится, зачем не ушёл с капища в общей суматохе, пока никто не обращал на него внимания. Зачем вынудил себя прятаться за одним из резных деревянных столбов, если здесь ему больше дела не имелось. Да и не было никакого дела изначально. Что ему делать в святилище богини, проклявшей весь его народ? Кто знает, может сама Перынь и приложила руку, дабы истребить ненавистное племя. Кто знает…

— Так и будешь дивиться на меня, велесар? — прозвучал девичий голос в тот самый момент, когда внезапно оборвался танец вештарки.

Она застыла с распростёртыми руками, высоко подняв тугую грудь и запрокинув голову. Лица её Радан не видел — она стояла спиной. И подумалось ему, уж не сама ли богиня решила обратиться, оскорблённая поступком чужака. Он затаил дыхание и отпрянул от края столба, из-за которого глазел.

Вештарка медленно повернулась. Теперь она смотрела точно в ту сторону, где находился Радан.

— Выходи, велесар.

Он невольно вздрогнул, во второй раз услышав, что кто-то назвал его по роду-племени. Племени, которого больше не существовало. Ни единого человека, кроме Радана.

Только как же поняла вештарка?.. Знать, глаза у ней не только на лице, но и на затылке, и ещё где-то, откуда можно увидеть сразу душу человеческую. Иначе откуда бы она распознала в Радане чистокровного велесара?

Никакой приметы при себе он не имел. Его бы вернее можно было признать за такала. Но такальский свой кожаный доспех Радан заблаговременно снял и спрятал перед посещением капища, как и меч свой. Разве что волосы могли выдать: такальские косы ещё вились по его вискам. Радан привык к ним за столько лет на чужбине.

Но вештарка произнесла совершенно отчётливо. Произнесла племенное имя, которое здесь звучало почти ругательством.

— До зари будешь там сидеть?

Радан осторожно выпрямился, поднялся на ноги, расправил свой серый дорожный плащ из грубой ткани. Широкий капюшон всё ещё нависал над его челом, но вештарка уже с любопытством рассматривала темно-русые локоны с едва заметным медным отливом, переплетённые на такальский манер в жгуты.

Говорила она на бурсе — едином языке всех бурсачей, к коим принадлежали и велесары, только на северном диалекте. Радан понимал его хуже. Мать учила немного иному говору, а служанка, по счастливой случайности тоже оказавшаяся бурсачкой, и вовсе изъяснялась с южным акцентом. Однако Радан понял всё, что говорила вештарка.

Он снял капюшон и обнажил перед ней своё лицо. Совсем молодое, но уже покрытое пылью дорог, ветрами северных гор и загрубевшее под шквалами Моря Гроз. Тёмная грубая щетина обрамляла сильный подбородок. Неоднократно изломанный нос контуром своим напоминал горный склон. И только глаза Радана оставались горящими и пылкими, когда во всём остальном он сохранял полную непоколебимость.

«Глаза тебя выдают, — говорила матушка. — По глазам недруги твои прочтут твои помыслы. Учись беречь свой гнев и не показывать иным. Наступит день, и ты дашь ему волю. А до этого — жди».

— Немой ты, что ли? — насмешливо поинтересовалась вештарка.

Она склонила голову набок. Солнечные пряди свободно разлились по её плечам.

Похожего цвета были волосы Милицы — матери Радана. Может, чуть темнее. Может, потому он и остался тут, когда должен был уйти. Хоть его никто не звал, чутьё привело сюда. Чутьё и желание поскорее увидеть лица сородичей. Пусть не велесаров, но хотя бы иных бурсачей. Какими бы скорбными временами ни прокоптило их родственные узы, всё одно они были роднее нежели грубые такальские лица.

Лицо же молодой вештарки светилось подобно луне странным, прекрасным и ровным светом. Гладким, чистым и мягким, как дыхание лугов. Сейчас, в месяц ситец, всё особенно цвело и наливалось жизнью. А воздух в предгорье был наполнен сладким дурманом трав и цветов.

Радан вдохнул поглубже и ответил:

— Я умею говорить. И молчать умею. А почём зря болтать не люблю.

— Почём же это «зря»? — спросила вештарка, неторопливо приближаясь и непрерывно рассматривая незнакомца.

Даже под плащом, она заметила, что ростом он высок и сложением под стать скале — сильный и крепкий. В самом деле, его можно было бы принять за такала — те тоже славились физической мощью. Но вештарка точно знала, кто перед ней. Ошибки быть не могло.

Радан молчал, и молодая жрица смекнула, что вопрос её так и останется без ответа. Тогда она спросила другое:

— Как тебя звати?

— Радан.

— Радан… — повторила вештарка, словно бы припоминая это имя. — А я — Свеяна.