Расколотое небо

15

– Все, на сегодня мы закончили, – сисадмин отсалютовал левой рукой, перехватил поудобнее коробку из-под нового монитора и, пнув дверь ногой, покинул кабинет президента.

Катя, вздохнув, стала наводить порядок. Уже который день в компании творилось светопреставление, связанное с внезапным решением главнокомандующих Гриневых поменять все  компьютеры на более мощные. По фирме тут же потекли слухи, что в «Пирамиде» завелся шпион  и что  под шумок сисадмины проверяют что-то. Катя в этих пересудах участия не принимала: времени не было и желания тоже. Ее мысли занимал Фил, и только немного, самый край сознания, оставался для работы. Требовались титанические усилия, чтобы быть сосредоточенной, любезной, все помнить, выполнять правильно распоряжения и при этом если и не светиться от счастья, то и не напоминать снулую рыбу.

Наведя порядок в кабинете Андрея, Катя вернулась к себе. Была мысль приготовить кофе и  выпить его неторопливо в одиночку, смакуя завалявшуюся  с доисторических времен в недрах стола шоколадку. Андрей ушел к брату,  и Гриневы, не желая страдать от безделья в ожидании, пока обстоятельный Ден все двести раз перепроверит, засели за просчет очередного проекта, оставив на посту Катю.

Шоколад Катерина нашла, а кофе варить не стала: шевелиться не хотелось. Надо было бы снять трубку и сообщить Андрею Олеговичу, что Ден ушел, но Катя пообещала себе, что перезвонит, как только доест шоколадку. Дожевывая совершенно безвкусный пластилин, названный шоколадом по нелепому недоразумению, Катя потянулась через стол, выключила монитор, чтобы мерцающий огонек индикатора сети не раздражал, и  оставила руку  безвольно лежать на столе. Сидеть так, полулежа, было неудобно, Катерина уронила голову на вытянутую руку и закрыла глаза. Мысли, тревожные, тягучие и безвкусные, как съеденный шоколад, только дожидались, когда она позволит себе передышку. Зашипели, зашуршали, заскреблись по уголкам сознания. Ничего нового: Фил, Фил, Фил. Он стал ее жизнью, а жизнь вместе с тем медленно, но верно превращалась в филиал ада, или, на худой конец, чистилища.

Невольно припомнились слова Андрея о чудовищах и сказках. Нет, он не прав, Фил чудовищем не был, не был и пауком, терпеливо дожидающимся свою жертву в центре липкой паутины, чтобы спеленать ее в кокон и выпить досуха. Такие аллегории не годились, были для Филиппа слишком плоскими и примитивными. Скорее он был зачарованным лесом, в котором таились чудища, в котором так просто можно было заблудиться и пропасть. Сколько раз Катя в присутствии Фила чувствовала, что  действительность крошится,  распадается, переливаясь причудливыми красками. В один момент могло поменяться настроение Фила, и  реальность, словно почувствовав эти изменения, льстиво подстраивалась под него. Зачарованный лес: сумеречная дубрава превращалась в наполненный солнцем бор и тут же становилась непроходимым буреломом. Так и Фил – он улыбался и подхватывал Катю на руки посреди улицы, а через несколько минут не желал разговаривать, бурча что-то до слез обидное.  С Филом терялось чувство времени, было не различить, что правильно, а что нет, становилось непонятно, как надо поступать и что делать. Катю словно лишали воли, она терялась в хороводе обманчивых огней-ориентиров,  и только его руки, его голос, его глаза были реальны.

С момента их знакомства прошло чуть более месяца, настало время для потери иллюзий,  для первых разочарований. Так и происходило: пока рядом не было Фила, Катя вполне разумно могла рассуждать сама с собой о его недостатках. Но что толку было в этих рассуждениях, если она без него скучала и тосковала? Что толку знать, что он далеко не подарок, если она не могла думать ни о чем, кроме него? Встречи должны были бы приносить облегчение, но не тут-то было. Катя постоянно ощущала подступивший к горлу комок напряжения. Когда они были одни, все было прекрасно (до недавнего времени), но стоило им оказаться на публике... Она и сама, без сторонней помощи, догадывалась, какой интерес вызывает любая женщина, появляющаяся рядом с таким завидным женихом, как Филипп Иванов. Она постоянно ощущала на себе пристальные разглядывающие и оценивающие взгляды, от которых очень хотелось спрятаться. Катя хотела и вместе с тем боялась узнать, что говорят о ней  друзья Фила. Она была уверена – обязательно найдутся  те, кто скажет, что  она – обыкновенная  и не подходит ему по положению, по статусу. Еще труднее было переносить то, что многочисленные красавицы со сделанными по одному шаблону губами и бюстами, изжаренные до черноты в соляриях и с отутюженными прическами, так и  липли к Филу, а ему это явно нравилось. Он же, если Катя позволяла себя дуться, смеялся, целовал ее и говорил, что для него не имеют никакого значения знаки внимания новоявленных Клеопатр и мнение окружающих о его спутнице.  Но почему тогда, пару недель назад, когда он первый раз заехал за Катей на работу, они поехали не в ресторан или к нему домой, а в бутик, где Фил  сам выбрал ей одежду, обувь и аксессуары. Фил говорил красивые слова, но Катерина впервые в жизни смогла оценить, как чувствуют себя проститутки. Она попыталась отказаться, но он, нависая над ней в огромной примерочной, с теплой улыбкой, но  до боли сжимая ее локоть (Катя была наполовину раздета и чувствовала себя совсем беспомощной), устроил ей форменную выволочку. Катерина приняла «подарки»: она не хотела скандалов, она не хотела, чтобы он расстраивался…

И так теперь происходило постоянно – в мелочах, подспудно, он все реже интересовался ее мнением, все чаще в приказном порядке «советовал», что она должна сделать, куда и когда приехать, что надеть, с кем говорить, а с кем нет. Все это, – объяснял он, – для ее же блага. Он вводит в ее в особый, элитный круг, она должна слушать его, чтобы не ударить в грязь лицом. Катя  стала бояться сделать или сказать  не то, не так. Напряжение – постоянное, дикое, сверхчеловеческое напряжение.